Жизнь ни о чем - Валерий Исхаков

— Знаю. Ты босс. Я — твоя помощница. Ты приказываешь — я исполняю. Ты говоришь — я молчу.

— Вот именно.

— Ни пуха ни пера, босс!

— К черту!

— Ты только будь поосторожнее с машиной! Не очень там форси перед своими старыми подругами. Мне, между прочим, обещали, что, если я буду хорошо себя вести и если помогу тебе справиться с заданием, эту машину мне подарят.

— Если я справлюсь с заданием, я сам тебе эту машину подарю!

Что-то непонятное мелькнуло в ее глазах. Сожаление? Недоверие? Раскаяние? Она тихо повернулась и пошла прочь. И только у подъезда обернулась и помахала рукой.

Первый раз в жизни я провел ночь с рыжей женщиной.

Первый раз в жизни вел машину с правым рулем.

Все в жизни когда-нибудь происходит в первый раз.

Никогда не думал, что Нина будет преподавать математику.

— Никогда не думал, что ты будешь преподавать математику.

— Интересно, а кем ты меня представлял?

— Не знаю.

В самом деле не знаю. Она могла бы: Могла учить танцам, это очевидно. Очевидности следует отбрасывать в первую очередь.

— Я даже не смотрю никогда:

— Я тоже.

Мы поняли друг друга с полуслова. Смотреть бальные танцы даже по телевизору — для нас мука мученическая. Слишком жива память тела. Слишком велика потеря. Такой страсти у нас не будет в жизни никогда.

Может быть — если о преподавании, — кройка и шитье, музыка (так и вижу ее за пианино рядом с туповатым учеником, похожим на меня в детстве). Химия, биология и география — никогда. Эти предметы она в школе от души презирала, а преподающих считала бездельниками.

— И сейчас презираю. Настоящие учителя — это математики, физики, литераторы и историки.

— И все?

— Все. Список закрывается.

— Странно, но я бы тоже поставил в списке математиков на первое место. Может быть, я все-таки догадывался?

— Вряд ли. Это ты сейчас подстраиваешься под меня. Пытаешься сочинить мне прошлое, которого у меня не было. Все гораздо проще, Сережа. Вспомни, я ведь вышла замуж за математика:

— А-а: Типа Жолио-Кюри и Мария Склодовская:

— Типа того. А потом увлечение компьютерами. И вот теперь я не только математик, но и программист. И веду в школе информатику. У нас, между прочим, шикарный компьютерный класс, новейшая техника, неограниченный доступ к Интернету:

— И кто за это платит? Родители?

— Угадай сам.

Мы сидели в ее кабинете. У Нины была неплохая трехкомнатная квартира в новом кирпичном доме. Уютная спальня, комната дочери — и кабинет. Он же гостиная.

— Гостей у нас бывает мало, так что в основном я здесь работаю.

Это заметно. Стеллажи с книгами, большой стол, уставленный аппаратурой. Компьютер: нет, два компьютера, один из них к тому же с двумя большими мониторами, принтер, сканер. Тот же набор, что у меня — то есть у Горталова, если называть вещи своими именами. Только гораздо современнее и: гораздо дороже. Отсутствие мужа очевидно, об этом мы даже не говорим. В то, что учителям информатики платят такие деньги, я не верю. Знаю я, сколько им платят. И как они с этого живут. Кто же за все это платит?

— Угадай сам, — повторила Нина.

Она смотрела на меня сквозь очки, будто на экран монитора. Прежде она не носила очков. И не смотрела на меня, как на экран монитора. Прежде она смотрела на меня снизу вверх: кроме того вечера, пожалуй. Да, точно, тогда она уже не смотрела на меня снизу вверх. Кажется, именно это стало для меня последней каплей.

С Ниной я на эту тему говорить не буду. Не хватало еще, чтобы она меня презирать начала. За то, что самолюбие мое столько лет успокоиться не может. До сих пор простить не могу родную школу. Обиделся я в тот вечер на нее крепко: почему, видите ли, приятеля моего Андрея посадили в президиум, и Сашку-семинариста посадили, и даже Нину — и ее туда же. А меня, серебряного призера Союза по бальным танцам, не только не посадили — даже не вспомнили ни разу, когда перечисляли чем-то отличившихся выпускников. Как будто стать начальником цеха или защитить кандидатскую такое выдающееся достижение, что я рядом с этими начальниками и кандидатами — никто.

Глупо было так надуваться из-за пустяков. Но я надулся. И на следующую встречу не пошел. И на следующую — тоже. Но уже не из-за обиды. Просто не смог. Уехал на Север. Доблестно помогал тамошней прокуратуре бороться с преступностью. Потом, по возвращении, я слишком был занят — писал кандидатскую, защищался, готовил монографию: И не было желания возвращаться в прошлое, окунаться мордой в детство, как я это называл.

И вообще это был неприятный период в моей жизни, как-то плохо, растрепанно я тогда жил. И вовсе не хотелось в таком растрепанном виде появляться перед старыми друзьями. Отчего-то казалось мне, что их жизнь устроена куда как лучше, благополучнее, правильнее, чем моя. Наверное, я опять-таки судил по Андрею. О нем уже тогда в городе ходили легенды. Как о самом молодом, самом успешном и самом жестком, ни перед кем не отступающем бизнесмене. Самом богатом среди молодых. Самом молодом среди богатых. Что касается Бориса, то о нем тогда никто ничего не знал. Известно было, что уехал из страны. И только. Куда уехал, в какие страны, навсегда уехал или просто отправился путешествовать, как и положено Путешественнику, — этого он нам не сообщил. Но почему-то я не сомневался, что у него все в порядке. Так же, как у Нины:

— Ну, насчет меня, Сережа, ты тогда очень даже заблуждался!

— Разве? Мне так не показалось. Уж такая ты довольная была на том вечере! Так светилась, так гордилась своим ненаглядным Юрием Михайловичем! Фотографии дочери показывала. И еще, помнится, сказала, что заканчиваешь университет. «Филфак небось?» — спросил кто-то из нас, не помню кто. С этаким оттенком презрения. Не котировался среди нас тогда филфак. Факультет невест. А ты так гордо: «Скажешь тоже! Что я тебе на: « — а что «на», я уже не расслышал, пропало все, что было после «на», а теперь, наверное, ты и сама не помнишь.

— Не помню. Не хочу вспоминать. У меня тогда такое состояние было хоть вешайся. А ты какое-то свечение углядел.

— Но ведь углядел же.

— Придумал, а не углядел. У тебя от своих проблем, видимо, в глазах черно было, вот тебе и казалось, что все остальные светятся от счастья. А никакого счастья, между прочим, тогда не было. И сейчас нет. Дочь взрослая есть. Подруги есть по всему свету. Компьютер. А больше никого и ничего. Если бы не Андрей — и этого бы ничего не было!

— Андрей? Почему меня это не удивляет:

— Да! Андрей! — С вызовом. — Странно, но меня это тоже не удивляет. Хотя когда-то мы с тобой танцевали, а не с Андреем. Помнишь? Не забыл еще? Я тоже не забыла. Хотя надо бы забыть. Вычеркнуть тебя из памяти, как всех остальных мужиков вычеркнула:

— Так уж и всех? А как же Андрей? Просто так тебе помогает? Бескорыстно?

Она запнулась. Я прямо-таки ощутил, как из нее рвалось ответное: «Да! Бескорыстно!» — но что-то помешало ей солгать. Наверное, чувство собственного превосходства. Солгать мне означало бы для нее признать себя слабее, хуже меня. Ложь всегда проявление слабости. Сильный человек может себе позволить говорить правду при любых обстоятельствах. А ей очень хотелось быть сильной.

— Может быть, не совсем бескорыстно. В конце концов, мы не при социализме живем. Не боремся за звание ударника коммунистического труда. Но, во всяком случае, я не тем местом за компьютеры расплачивалась, о каком ты подумал. И вообще Андрей никогда ничего не просил. Сам предлагал помощь. Сам компьютеры покупал, привозил, техников присылал из своей фирмы, чтобы сети смонтировать. Да, не совсем бескорыстно. Да, для него это не только благотворительность, но и бизнес. Да, ему принадлежит половина нашего города — и больше половины жителей города считают его отцом и благодетелем. Да, весь город голосовал за него на выборах. И что с того?

— Да я ведь ничего и не говорю.

— Вот именно! Ничего не говоришь — и ничего не делаешь.

— У меня нет таких возможностей.

— У тебя — нет. А у Андрея — есть. Потому что знает, чего хочет. И всегда добивается того, чего хочет. А ты нет. Ты чуть что — в кусты. Не понравилось тебе на вечере встречи — исчез, испарился, всем классом найти не могли. Забился в какую-то дыру и сидел там двадцать лет. Кого ты вспомнил за эти годы? Кому помог?

— А ты?

Не надо было мне этого говорить. Ох, не надо. Знаю ведь, что с женщинами разговор по принципу «сам дурак» не проходит. Они тебя могут сколько угодно упрекать, грязью поливать, с дерьмом смешивать, но стоит только тебе попытаться возразить, сказать в ответ: «А ты сама: « — и все, разговор окончен.

— Пошел бы ты:

Теперь она чуть больше походила на прежнюю Нину.

Это в моих воспоминаниях, написанных для чужих глаз, все между нами было тихо да гладко. Не потому, что врал, а потому, что вспоминалось только хорошее. А танцы — вещь азартная, иногда так заведет — готов за малейшую ошибку партнершу убить. И ругались мы по-страшному, и швырялись друг в друга тяжелыми предметами, и не разговаривали неделями. Все было. И теперь то же самое. Завела себя Нина, закрутила внутри пружину так, что вот-вот лопнет, и одной неосторожной фразы было достаточно, чтобы пружина раскрутилась с треском — да мне по лбу.