Классики и психиатры - Ирина Сироткина

На декадентов смотрели критически не только купеческие дети и издатели популярных журналов, но и врачи. Французские психиатры, начиная с Валантэна Маньяна, назвали декадентов «высшими вырождающимися». Сикорский заявил об открытии, на основе изучения произведений символистов, декадентов и другой «патологической литературы», новой клинической формы — idiophrenia paranoides. Так он назвал «своеобразный умственный склад, сходный с помешательством и напоминающий по своей внешности паранойю». Сикорский выражал надежду, что «совместные работы психиатров и научно образованных литераторов [будут] содействовать к устранению таких дегенеративных явлений из лучшей части прессы»10. Декадентство стало предметом особого внимания пропагандистов психогигиены в России, которые призывали спасать искусство от профанации, а общество — от дурного влияния патологического искусства.

Врач Психиатрической клиники Московского университета Ф.Е. Рыбаков (1868–1920) критиковал современных ему писателей за «отсутствие идейности»: «Куприн печатает рассказ “Изумруд”, где довольно красиво излагает психологию… бегового жеребца. И. Бунин печатает “Астму”, где все содержание заключается в том, что жил на свете землемер, страдал астмой и взял да умер от этой астмы». Для современных писателей, по словам Рыбакова, «важна не сама жизнь, важны лишь прозаические мелочи этой жизни». В этих мелочах они «копаются кропотливо, старательно, как только может копаться человек, которого не трогают никакие серьезные вопросы». Рыбаков утверждал, что нечто подобное «нередко встречается у разного рода нервнобольных, особенно у эпилептиков и лиц, которым грозит распад психической деятельности». По мнению психиатра, литература страдала не только от мелкотемья, но и от засилья «патологических типов — вырождающихся, неврастеников и психопатов», которым «место не на жизненном пиру, а в санатории, в психиатрической больнице». В сравнении с «дегенератами, алкоголиками, неврастениками делирантами, нравственно-помешанными и импульсантами», которыми полны произведения современных писателей, даже «душевнобольные» герои Достоевского выглядели лучше. Из всего этого Рыбаков делал пессимистический вывод: «больная, неуравновешенная, психопатическая душа может порою доходить до великих экстазов чувства, порою она может раскрыть перед собой еще невиданные переживания духа, но она никогда не поведает миру стойких общественных идеалов, она никогда не даст новых прочных устоев мировой жизни»11.

Как и их западные коллеги, российские психиатры отыскивали в новых художественных течениях те черты, которые сближали бы его с работами душевнобольных. Подобно Ломброзо, многие врачи коллекционировали произведения своих пациентов. Рыбаков писал о собранной им «небольшой коллекции писем и сочинений душевнобольных, написанных еще большей частью до возникновения у нас так называемого “нового” течения в литературе», подчеркивая, что в них встречаются «некоторые мотивы, не чуждые современным формам литературного творчества». Московский невропатолог Г.И. Россоли-мо (1860–1928), также собиравший работы пациентов, в 1901 году замечал: «Когда пятнадцать лет тому назад мне впервые пришлось рассматривать рисунки и читать стихи психически больных, на меня большинство подобных произведений искусства производило глубокое впечатление своей уродливостью и диким содержанием — до того они резко отличались своим патологическим характером от того, что давала в то время живопись и поэзия. Прошло всего пятнадцать лет, и от этой беспредельной разницы осталось очень мало — настолько, что в некоторых пунктах приблизились друг к другу произведения некоторых представителей больного и здорового искусства»12.

Общим для новой поэзии — как считали психиатры, начиная с Ломброзо, — было «избыточное использование метафор и аллегорий», «причудливые и фантастические образы», синестезии — окрашенное восприятие звуков. Рыбаков приводил строки Бальмонта:

Солнце пахнет травами,

Свежими купавами. <…>

Солнце светит звонами,

Листьями зелёными, —

как пример синестезий, а в качестве иллюстрации «спутанного мышления» цитировал Блока:

Здесь тишина цветет и движет Тяжелым кораблем души,

И ветер, пес послушный, лижет Чуть пригнутые камыши (выделено Рыбаковым. — И.С.).

В самом начале нового столетия Россолимо выступил на заседании Московского общества невропатологов и психиатров с докладом о «больном искусстве». Хотя свой доклад он посвятил недавно скончавшемуся С.С. Корсакову, его пафос был позаимствован у такого борца с вырождением в искусстве, как Макс Нордау. Тот призывал врачей «в общих журналах и… общедоступных лекциях знакомить публику с главными выводами психиатрии:…пусть они указывают ей на помешательство писателей и художников-психопатов и выясняют, что их модные произведения не что иное, как бред, выраженный пером или кистью»13. Как и Нордау, опасавшийся, что декаденты оказывают почти гипнотическое влияние на публику, Россолимо предупреждал об опасности «психического заражения»: «Дегенерант неизлечим, но обезвредить такого больного — это уже одна из важнейших задач гигиены, так как многие психопатические состояния отличаются своей заразительностью». Современное состояние он характеризовал как эпидемию больного искусства:

Укажите мне ту интеллигентную семью, где бы ни раздавалась музыка, — игра на рояли, на скрипке или пение. Если вы мне укажите на таковую, я в ответ назову вам также дома, где инструмент берется с бою, особенно, если в семье преобладает женский пол. Прокатитесь весной, летом или осенью по окрестностям большого города и вы не найдете ни одной дачной местности, где бы перед избушкой или березовой рощицей не сидел один или несколько фабрикантов масляных этюдов, которые зимой с радостью ждут открытия всякой, какой бы то ни было выставки, чтобы пощекотать художественный взор и высказать свои соображения относительно манер, планов, настроения и гаммы тонов.

Психиатр предлагал подумать о «гигиене эстетического воспитания» и ввести его «медико-психологическую нормировку»: запретить специальные занятия музыкой в раннем возрасте и участие в любительских спектаклях, исключить из программы эстетического развития «некоторые виды современного вырождающегося искусства из области живописи, скульптуры и литературы, особенно поэзии», запретить посещение театров и участие в любительских спектаклях, а музыкальное образование в школе ограничить хоровым пением14.

Доклад Россолимо был одним из самых ранних проявлений психогигиены в нашей стране. Реакция на него была неоднозначной. Некоторые из коллег были согласны, что декадентское искусство может плохо повлиять на неустойчивые умы молодого поколения. Другие не принимали характеристику нового искусства как продукта «больной психики», считая, что упадок вызван не психологическими, а социальными причинами. Посредственность, утверждали они, наводнила искусство только потому, что все свободное и сильное уничтожено репрессиями и цензурой. Если в современном искусстве и преобладают графоманы, то это, во-первых, потому, что самым ярким индивидуальностям не дают ходу, а во-вторых, сама общественная атмосфера не способствует художественному вдохновению. Подобно дискуссии вокруг идеи Ломброзо о врожденном преступном типе, спор об искусстве обнажил политические симпатии и антипатии медиков. Российские врачи, юристы и антропологи в большинстве своем отрицали существование врожденной предрасположенности, указывая на социальные причины преступности. О взглядах Ломброзо отзывались как о «нездоровых тенденциях» и «крайне ненаучных претензиях»15. В статье «Преступные и честные люди» профессор судебной психопатологии Московского университета В.П. Сербский напоминал, что общество зачисляет в преступники только наиболее несчастных и отверженных, тогда как преступники из высших классов в тюрьму не попадают16. Похожим образом, в дискуссии о декадансе многие психиатры не остановились на том, что «патологическое» искусство — создание больных авторов, но старались найти за этими явлениями социальные причины. Психиатр из Петербурга М.О. Шайкевич заявил, что «жестокий и категорический диагноз» Россолимо не принимает во внимание социально-патологических условий. «Основной чувственный тон этих условий: разочарование, недовольство и усталость — состояния, отличающиеся угнетающим свойством. Угнетение же ведет к усилению эгоистической чувствительности, сознанию собственной слабости и необходимости опоры, хотя бы в мистицизме»17. Психопатологические черты героев современных произведений, утверждал Шайкевич, — не изобретение писателей и не результат их «извращенной психики» или аморальных интересов. Художники только описывают то, что видят, и не могут быть ответственными за падение нравов. Изображенная ими психопатология — это «прежде всего, отражение известных общественных условий»18.