Монументальная пропаганда - Владимир Войнович

Однажды генерала возили на вертолете в город Самтредиа и привезли обратно со многими сумками подарков от «трудящихся солнечной Грузии», то есть от местных партийных боссов. Среди подарков была четырехлитровая пластмассовая канистра молодого вина «Изабелла».

Аглая была приглашена на дегустацию.

Она согласилась и вошла к Бурдалакову в комнату со сдержанным любопытством. До сих пор они оба вели себя как два пенсионера, без намеков на иное общение. Но теперь их отношения, казалось и ей, и ему, дошли до какой-то границы, требующей уточнения. Все-таки и он вдовец и она вдова, оба пожилые, но не настолько, чтобы все было исключено. Короче, она вошла к нему без расчета на что-то конкретное, но с предчувствием, что должно произойти объяснение.

Комната у него была точно такая же, как у нее, квадратная, с двумя окнами, деревянной кроватью, диваном, журнальным столиком и двумя картинами на стенах. На одной стене — шишкинские медведи, а на другой — картина местного художника «Штормовое предупреждение» — скалы, маяк и волны.

— Вот, — сказал Бурдалаков, — тоже ведь художник, но смотришь и понимаешь: это камни, это волны, а это маяк. Он, может, неталантливый, но все жизненно, не то что, как говорится, бой в Крыму, Крым в дыму, и ничего не видно…

На столике, помимо прошлогоднего «Огонька» с недорешенным кроссвордом, стояла вышеупомянутая канистра, два тонких чайных стакана, ваза с фруктами (яблоки, мандарины и фейхоа), круглая лепешка, большая тарелка с сыром сулугуни и еще каким-то странным продуктом, вроде резиновой колбасы с орехами. Федор Федорович сказал, что это делается не из резины, а из высушенного сливового сока с орехами и называется чурчхелла.

— Чучхелла? — переспросила Аглая. — Это как зовут Ким Ир Сена?

— Нет, — сказал серьезно Федор Федорович. — Товарища Ким Ир Сена корейцы зовут великий чучхе, а это чурчхелла. Не чуч, а чурч. Промежду прочим, чурч — это по-английски значит церковь. Ваше здоровье, Глашенька.

Проявляя большую осведомленность в искусстве потребления вин, он посмотрел свой стакан сначала на свет, потом покачал немного, повращал, так что вино закрутилось внутри воронкой, пригубил и поднял глаза к Аглае:

— Ну как? Нравится? Мне, промежду прочим, один доктор медицинских наук объяснял, что алкоголь, — он сделал ударение на «а», — в умеренных количествах — вещь чрезвычайно пользительная. Это вам не то, что курить. От курения один вред. А от этого… Шекспир постоянно пил шампанское, а немецкий писатель Гете каждый день потреблял бутылку красного. И товарищ Сталин тоже уважал красное вино «Хванчкара». Хотя и водочки не гнушался. Я с ним сам чокался водкой.

— Вы? — удивилась Аглая. — Со Сталиным? Лично?

— Разумеется, лично, — улыбнулся Федор Федорович. — Разве можно чокаться и не лично? Если вы старую хронику с парадом Победы видели, то и меня там могли заметить. Я там еще молодой и с усами. Знамя фашистское в общую кучу бросаю. Да вы кушайте, кушайте, сыр этот сулугуни тоже очень вкусный, исключительно легко усваивается и содержит кальций, для женского организма крайне необходимый. Да… — Федор Федорович отхлебнул вина, голову откинул, взгляд его затуманился… — потом, после парада в Кремле был правительственный прием. Ужин, я вам скажу, был исключительно необыкновенный. Теперь-то я, можно сказать, избалованный, а тогда, понимаете, первый раз в жизни кушал рябчика и попробовал жульен из шампиньонов. После ужина вышли из-за стола размяться. И вот мы, группа старших офицеров, стоим так это у окна, курим, разговариваем, когда мой друг, Васька Серов, толкает меня локтем в бок. Я оборачиваюсь: ты чего толкаешься? Смотрю, батюшки! — передо мной сам товарищ Сталин в таком это, знаете, темно-сером мундире. А на груди одна Золотая Звезда — и все, и ничего больше. Вот так, как вы от меня, стоит, даже ближе. В руке стакан с водкой. А рядом с ним Молотов Вячеслав Михайлович, Маленков Георгий Максимилианович и маршал Конев Иван Степанович. И представляете, товарищ Сталин водку из правой руки в левую переложил, правую протягивает мне и говорит: «Здравствуйте, я Сталин». Так прямо и сказал: «я Сталин». Как будто я могу не знать, кто он. А я опешил и стою с открытым ртом. Он говорит: «А вас как зовут?» А я, знаете, хочу ему ответить, а язык точно, как говорят, прилип к горлу. А товарищ Сталин стоит, смотрит и ждет. И тут хорошо, меня Конев выручил. Это, говорит, товарищ Сталин, полковник Бурдалаков.

А он переспрашивает:

— Бурдалаков? Федор Бурдалаков? Командир сто четырнадцатой гвардейской мотострелковой? Бывший разведчик?

Тут я совсем онемел. Вы представляете, генералиссимус, Верховный Главнокомандующий, сколько у него дивизий, людей и разведчиков, и неужели он каждого по имени и фамилии? А он говорит: «А вы, товарищ Бурдалаков, что же, непьющий?» Я, можете себе представить, перепугался и не знаю, что сказать. Скажу, что пьющий, подумает — пьяница. Непьющий — тоже как-то нехорошо. Стою и молчу. А товарищ Сталин опять к Коневу:

— Он у вас, видать, и немой, и непьющий.

И тут Иван Степанович опять помог. «Как же, товарищ Сталин, — говорит, — фронтовик-разведчик может быть непьющим?» «Вот я и подумал, — говорит Сталин, — что непьющих разведчиков не бывает. Пьющий человек может не быть разведчиком. Немой человек может быть разведчиком, ему лишь бы видеть и слышать, но не может быть непьющим. Непьющий человек не может быть разведчиком никогда».

— Вот он такие слова мне сказал, и я на всю жизнь их запомнил. — Федор Федорович, держа перед собой кусок чурчхеллы, задумался, помолчал и опять оживился. — И вы представляете, после этого он мне говорит. «Если вы, товарищ Бурдалаков, — говорит, — не против, то давайте с вами выпьем». Можете вообразить? Не против ли я! А еще говорят, мания величия. Да какая может быть мания, если он полковника спрашивает, не против ли он с ним выпить. Да я бы, если б он сказал: выпей, Бурдалаков, ведро водки, да хоть керосина, я выпил бы. Я даже и не помню, как у меня стакан с водкой оказался в руках. «Ну, — говорит он, — за что пьем?» Я набрался храбрости и говорю, глядя ему прямо в глаза: «За товарища Сталина». А он опять улыбнулся и говорит: «Ну что ж, за товарища Сталина, так за товарища Сталина, товарищ Сталин тоже не самый последний товарищ». Протянул стакан, мы чокнулись, он свою водку немного пригубил и на меня смотрит. А я, знаете ли, еще до войны в деревне научился водку пить не глотая, а прямо, вот смотрите, она самотеком идет в пищевод.

Федор Федорович долил себе вина, встал, запрокинул голову, широко открыл рот, раскрутил стакан, как крутил перед пробой вина, и стал его надо ртом наклонять. Вино крученой струей вливалось в генерала, словно через воронку, и журчало горным ручьем. Кадык при этом не двигался.

— Да! — оценила Аглая. — Это у вас получается!

— Вот и товарищ Сталин удивился. Посмотрел, как я это делаю, ну и ну, говорит, да вы прямо не Бурдалаков, а Вурдалаков. Кстати, говорит, эта ваша фамилия, откуда у вас такая?

Ну что я ему скажу? Не могу знать, говорю, товарищ Сталин. Конечно, не можете, говорит. Наверное, все-таки ваши предки какими-нибудь вурдалаками были. Но это, говорит, конечно, я в виде шутки вам говорю. Засмеялся и пошел дальше. И стал говорить что-то Коневу, но уже не про меня, а про другое. И, возможно, он про меня даже тут же забыл, но для меня-то это воспоминание до скончания дней. Уж на что я много видел больших, так сказать, людей, но Сталин — это же Сталин!

Генерал и его гостья помолчали, взволнованные: он — вновь пережитым, она — впервые услышанным.

— А вот сейчас говорят, — сказала она, желая услышать опровержение, — что он будто бы был рябой.

— Чепуха! — немедленно опроверг генерал. — Откуда рябой? Почему рябой? Я бы каждому, кто такое говорит, просто не знаю что б сделал. У него было хорошее, мужественное русское лицо.

— Но он был все-таки грузинской национальности, — сочла нужным уточнить Аглая.

— Ну да, — сказал генерал, — это конечно. Но лицо было русское.

Выпили еще немного, и Федор Федорович стал показывать Аглае альбомы с фотографиями, частично выцветшими. Снимки были, в основном, обыкновенные, семейные. С женой после свадьбы. На велосипедной прогулке. На пляже. Первый сын. Сын и дочь. Трое детей. Дети маленькие. Дети большие. Патриотическая деятельность Федора Федоровича была отражена в отдельном альбоме. На первой странице фотография последнего времени во весь рост в полной военной форме, в фуражке, с лампасами и орденами. Дальше в форме и в штатском, участие во всевозможных церемониях. Выступление перед выпускниками артиллерийского училища. Встреча ветеранов на Мамаевом кургане. Вручение Федору Федоровичу ордена, грамоты, опять ордена. С маршалом Чуйковым, с маршалом Баграмяном. Встреча ветеранов 9 Мая у Большого театра. Еще раз у Большого театра. И вдруг — он с Брежневым. После рассказа о Сталине Брежнев волнения не вызвал, но все же было интересно.