Синее и белое - Борис Андреевич Лавренёв

Глеб остолбенело смотрел на лейтенанта.

Что такое? Что это за рекомендации? Кают-компания, в которую гардемаринов пускали раз в год, по особому заказу, представлялась Глебу в облагораживающем ореоле корпусных преданий, как братская офицерская семья, рыцарский орден, а тут незнакомому, только что пришедшему человеку офицер представляет других офицеров как сборище прохвостов. Что он — больной или нахал?

— Не удивляйтесь, юноша, — сказал лейтенант, заметив изумление и растерянность Глеба. — Я знаю, — в кают-компании вас немедленно будут жалеть, что вы попали к сумасшедшему неврастенику и идиоту Калинину. Поэтому я предупреждаю нападение, а кроме того, люблю играть в открытую. Если бы не эта черта характера, я, может быть, уже командовал бы крейсером. Я за этим не гонюсь. Морскую службу люблю из принципа и каждого, кто ее превращает в поле для карьеры и холуйства, буду заедать без сожаления. Вас пугает моя откровенность?

— Нет, — смущенно ответил Глеб, — но я удивлен. Это так непохоже на то, что я вынес из корпуса.

— Корпус… Чепуха корпус, — вспыльчиво обрезал лейтенант Калинин. — Выкиньте, пожалуйста, из головы корпус и дурацкие иллюзии, которыми вас там фаршировали. Офицер не должен иметь никаких иллюзий, они расстраивают организм и мешают должному отправлению службы. Иллюзиями можете заниматься на берегу, когда будете кобелировать с девчонками. На корабле требуется холодная голова, умеющая всему давать реальную оценку. Из цветового спектра ваших восприятий прошу начисто вытравить розовенький цветик. Им размалевывают только дамские будуарчики. Понятно?.. Ну-с, на первый раз хватит, а то у вас глаза на лоб лезут… С каютой устроились?

— Нет. У меня еще все вещи в гостинице.

— Ну так вот. Сейчас вам делать на корабле нечего. С завтрашнего дня начнете приручаться, а пока поезжайте за своими вещами. Старшего офицера сейчас на корабле нет. Как только он вернется, я сам попрошу его распорядиться об отводе вам каюты. Когда он в такой каше вертится, как сейчас, к нему без сноровки подступаться не рекомендуется. К вечеру приезжайте на новоселье.

— Спасибо за заботу, господин старлейт. — Глеб встал.

— Па де куа[16], юноша. Кстати, — сказал Калинин вдогонку, когда Глеб уже открывал дверь каюты. — Еще два слова о моих странностях. Я люблю старый портвейн и коньяк и не люблю, когда строфокамилов обращают в прибор для упражнения мускулов.

— Я не понимаю, господин старлейт, — ответил Глеб. — Какие строфокамилы?

Он второй раз слышал уже это слово на корабле, но не мог разгадать его значения.

Калинин усмехнулся.

— Знаменитый непобедимый ковчег «Сорок мучеников» имеет свою табель о рангах, мичман. Нижние чины, при благодушном настроении всякого начальства, имеют прозвище «братец». В средней степени раздражения матрос именуется строфокамилом, а в высшей — камелеопардом. Это из библейской зоологии. Так вот, я считаю, что зубы у строфокамилов существуют для того, чтобы их чистить собственными руками, а не чужими, хотя бы и облеченными властью.

Глеб вспыхнул.

— Этого вы могли бы мне не говорить, господин старлейт.

— Приятно слышать. Отпадает еще один повод для недоразумений. Счастливого пути и всяческих успехов в будущем.

Глеб выбрался на палубу. Против кают-компанейского люка рабочие морского завода клепали кромку основания кормовой башни. Пронзительные сверчки пневматических молотков стрекотали на разные голоса. Их стрекот раздирал уши. Глеб пошел к трапу, но внезапно вспомнил, что нужно найти вахтенного начальника и испросить разрешение на съезд.

Он был теперь уже частицей этого корабельного тела и должен был подчиняться всем церемониям его сложного ритуала морской службы.

Вахтенного начальника пришлось разыскивать долго. Наконец Глеб обнаружил его у машинного люка. Вернее, обнаружилась нижняя часть спины и ноги, верхняя часть корпуса лейтенанта Ливенцова погрузилась в комингс. Свесившись туда вниз головой, лейтенант неистово орал на кого-то невидного.

Выждав перерыва лейтенантского вопля, Глеб осторожно дотронулся до торчащей ноги. Лейтенант вывернулся, изогнувшись змеей, и уставился на Глеба налитым кровью лицом.

— Разрешите съехать на берег? — сказал Глеб.

— Ради бога! Заберите с собою половину команды — легче дышать станет, — взвыл вахтенный начальник и снова исчез в люке с ревом: — Я тебе ноги оторву, я тебе покажу, куда трос класть!

Глеб спустился в шестерку, отваливавшую в город. В несколько взмахов весел она далеко отлетела от борта, и грохот палубной работы затих, растворенный в солнечной дымке бухты.

Глеб вошел на солнечную веранду поплавочного ресторана, встретившую его разноголосым шумом. Приторным певучим стоном истекают скрипки, гул говора плавает над столиками. За огромным окном веранды, рамы которого висят в воздушной бездне, как соты, дремотно пришептывает море. Его жидкое стекло сонно обливает потрескавшийся бетон набережной под верандой.

На струистом голубом муаре бухты лениво покачиваются круглые поплавки заградительного бона, похожие на круглые головы великанов, плывущих чередой на Северную сторону, к новым зданиям ангаров. За желтым сутулым массивом Константиновской батареи, лиловея и туманясь, море уходит в дымный зной за мыс Лукулл, к песчаным россыпям тендровских отмелей.

Белые искры парусов вспыхивают язычками пламени над горизонтом.

Глеб нашел столик у окна и заказал обед. Он решил не торопиться и ехать на корабль к вечеру, когда стемнеет. К этому времени должна улечься сумятица авральных работ, будет спокойней и приветливей.

Прием на «Сорока мучениках» выбил Глеба из колеи. Он вспомнил, с какими бодрыми надеждами шел из штаба на Графскую пристань, чтобы ехать на броненосец. Все казалось ему необыкновенно приятным, ласковым, дружелюбным. Матросы с «Сорока мучеников», встреченные на пристани, были такие здоровые, жизнерадостные, приветливые. И он ждал на корабле, который теперь должен был на многие годы стать его родным домом, такой же гостеприимной встречи.

Новый сотоварищ, сослуживец, новый член дружной кают-компанейской семьи, — казалось, ему должны были обрадоваться.

Вместо этого — базарная грязная суматоха, ошалелая возня на палубе, в которой никому не было дела до вновь появившегося лица, брюзгливый прием командира, который прямо дал понять, что приезд мичмана совсем не ко времени.

Наконец, необъяснимо странная манера разговора лейтенанта Калинина. Этот пронизывающий, насмешливый взгляд, раздражающий тик, желчные фразы. Неврастеник! Недурное удовольствие вступать в службу под началом у такого оригинала!

Аттестации, которые он дал офицерам «Сорока мучеников», если они справедливы хотя бы наполовину,