Любовь к роковым мужчинам - Светлана Демидова

Майя боялась даже дышать в полную силу. Ей казалось, что прирежут ее в любом случае, вне зависимости от того, сколько денег в указанное место принесет Роман. Тем более что он, похоже, запросто может вообще ничего никуда не носить. Но ведь Инесса на свободе! Она не сможет оставить ее в беде! Они ведь уже почти подружились!

– Иди, Инесса, к Роману! – насколько могла громко проговорила Майя. – Я буду вас ждать.

– О как! Сбежала! Вот сука! – раздался голос наконец добравшейся до них Маньки. Потом она обратилась к Сифону: – А я все думаю, че тебя нет и нет...

– Ничего, Манек! Ихний мужик теперь нам вдвое больше заплатит! Не пропадем!

– И то верно! – радостно согласилась бомжиха.

– Майка! Ты держись! – опять прокричала Инесса. – Я тебя не брошу! – И ее лицо исчезло из отверстия между досками.

– Ну че, пошли ждать, пока ваш хахаль раскошелится, – резюмировал Сифон и толкнул Майю в спину по направлению к двери в котельный зал. – Пшла!

В подвале Майю уже не оставили. Ее привели в комнату на первом этаже, в которой, похоже, эти бомжи квартировали. Она была обжита и даже несколько приукрашена с особым нищенским шиком. На стенах висели два одинаковых плаката с рекламой продукции местного мясокомбината и старый, прорванный в нескольких местах коврик с изображением сестрицы Аленушки, сидящей на камне в состоянии большой кручины. У бедной девушки было старушечье коричневое лицо, особенно неприятное в соседстве с румяным плакатным мужчиной, рекламирующим колбасу «Смак» и сосиски «Глебовские». Именно под сосиски «Глебовские» и толкнули Майю. На полу было свалено какое-то тряпье, где ей и приказали сидеть.

– Ты уж прости, красотуля, но теперь придется тебя привязать, – сладким голосом проворковала Манька, а Сифон, крепко обмотав запястья Майи грязной веревкой, привязал другой ее конец к крюку, торчащему из стены.

– Слышь, Маньк, – обратился к сожительнице Сифон после того, как дело было сделано, – а ну-ка найди в сумке этой мадамки телефончик!

– Продавать еще рано! – рявкнула она, и Майя сразу поняла, кто из них главный.

– Да я и не собираюсь. Пока... Думаю, надо, чтобы эта коза позвонила своему муженьку. Мало ли – та сучка не передаст, что мы сумму удвоили.

– Ты голова, Андрюха! – похвалила его Манька и отыскала в здорово похудевшей сумке Майи изящный винно-красный аппаратик, прищелкнула языком и добавила: – Хорош! Загоним Таньке, из овощного. Ей понравится.

Потом бомжиха передала телефон Сифону, тот посетовал, что рано связал Майе руки, не без труда развязал и приказал:

– Набирай, коза, своего мужика.

– И что я ему скажу? – испуганно спросила Майя, разминая уже слегка онемевшие пальцы.

– Скажешь, что тебя выпустим теперь только в том случае, если он принесет сумму вдвое больше той, что мы просили вначале.

– А если он спросит почему?

– А если спросит, передашь телефон мне, поняла?

Майя кивнула и набрала номер Романа. Тот откликнулся почти сразу:

– Майка! Ты где? Куда делась? Я уже места себе не нахожу!

– Ты же знаешь, где я, – ответила Майя.

– Ну... я ж думал, что это какой-то нелепый розыгрыш, я ж не мог поверить, что это правда... – Роман говорил и говорил, частил и частил, и Майя понимала, что он боится закончить свою речь, потому что придется слушать жену, а то, что он услышит, понравиться ему не может.

То, что Майя, вместо того чтобы выдвигать новые условия, молчит и слушает, очень не понравилось Сифону. Он вырвал у женщины трубку и проревел во всю мощь своих легких:

– Значит, так, урод! Хорош треп разводить! Не забудь завтра принести в нужное место и в нужное время денег ровно вдвое больше, чем первоначально договаривались.

Майя поняла, что Роман, конечно же, спросил, почему произошли такие изменения в договоре.

– А потому, – ответил Сифон, – что одна рыбка сорвалась с крючка, но твоя Майка здесь, с нами. Ты ж слышал ее голос. Так вот! Если не принесешь денег или пойдешь в эти ваши полиции-милиции, в дополнение к тому, что мы тебе уже обещали, я еще с большим удовольствием прирежу твою бабу! Но перед этим... – Бомж игриво подмигнул сначала Майе, а потом Маньке. – Я уж с ней того... этого... Да! Не без того! – И, не слушая воплей в трубке, он бросил аппаратик Маньке.

Она ловко подхватила его и прокаркала в телефон:

– А я ему помогу, муженек ты мой законный! Всему по твоей воле обучилася! С чем и остаюсь, твоя любимая жена Маруся Климова! – И Манька отключила телефон, чтобы не слышать того, что захочет ей возразить Роман-Никитос.

После этого Сифон опять связал Майе руки и прикрутил веревку все к тому же крюку на стене. Женщина подумала, что пришел ее конец. Ни за что муж не станет ее выручать. Может, Инессу и выручил бы, так где та Инесса... Пообещала в беде не бросить, но разве сможет она, Майя, теперь кому-нибудь поверить?

Тамара хоронила брата одна. Место на кладбище возле могилы родителей было приличным по размеру. Вовремя огородили кусок земли, теперь очень вздорожавшей.

Страшно тяжелый гроб тащили шестеро могильщиков, дико матерились и требовали, чтобы им накинули еще по сотне на брата, а то у них того и гляди пупки развяжутся. Тамара обещала. Что такое какие-то шестьсот рублей, если даже поминки по брату, на которые обычно уходит много денег, она будет устраивать на одну персону, то есть на себя.

Женщина оглядела территорию внутри оградки и подумала, что и на нее вполне хватит места, и даже пожалела, что не она сейчас находится в гробу. От жизни ждать абсолютно нечего. Спасибо Николаю, который, что называется, развел руками ту беду, которая могла на нее свалиться из-за кровавых писем Лодика, но ничего хорошего ее больше все равно не ждет. Замышляя отравить брата, она думала, что его смерть принесет свободу, и начнется абсолютно новая, ни с чем не сравнимая прекрасная жизнь. Теперь же очевидно, что после похорон Лодика одиночество только усилится еще в несколько крат. Да, она избавилась от ухода за неприятным больным человеком, от зрелища его отвратительного жирного тела, от запаха отхожего места в квартире, но взамен не приобрела ничего. Она осталась совершенно одна. Ей теперь не о ком заботиться и даже некого ненавидеть, что хоть как-то занимало мозги. Впрочем, Тамаре теперь казалось, что особенно ненавидеть Лодика было и не за что. Несчастный, никому не нужный, кроме родителей, его не любила ни одна живая душа. Чего его было ненавидеть? Надо было жалеть... Почему люди задумываются о том, что вели себя неправильно с близкими, только когда тех уже нет в живых и ничего не поправить? Хотя... разве могла бы она что-то поправить, если бы Лодик вдруг открыл глаза и сказал: «Что вы делаете, идиоты? Я еще жив!?» Разве смогла бы она переменить его жизнь? Нет... не смогла бы... Так надо ли жалеть о том, что этот человек, которому так трудно было существовать, наконец вырвался из своей темницы? Кажется, что и не надо... Но как же его жаль...