Воспоминания участника В.О.В. Часть 3 - Ясинский Анджей

Газеты нам попадали редко. О событиях в мире мы узнавали чаще из разговоров с немцами или от населения. Так, передвигаясь на санях вдоль фронта, узнали, что под Сталинградом немцы потерпели страшное поражение. В Германии по этому поводу объявлен траур. Зато наше русское население торжествовало. Они не все одинаково словами выражали радость. Многие боялись нас. Зато когда попадали из тех, которые вообще никого не боялись, говорили за всех и от всех. Однажды, где-то в районе Тросны, Курская или Орловская область, ко мне в сани подсел юноша, лет пятнадцати-шестнадцати. Он показал советскую листовку, где подробно рассказывалось о положении на фронтах. Севетско-Германский фронт быстро продвигался на запад, и сейчас находился где-то недалеко от нас. Мы же, чтобы не попасть в беду, отходили на запад. Юноша с восторгом говорил о подвигах партизан, их смелости и еще многое патриотическое. Я насторожился, не провокатор ли подсел. Такого я боялся. Но потом понял, что юноша пока еще не партизан, но почти партизан. Случай ему еще не представился. А то, что он мне, русскому человеку в немецкой форме, так по-детски раскрыл свою душу, на меня подействовало тоже патриоти­чески, вдохновляюще. Меня потянуло на подвиги во имя Родины. Может быть, мое выражение не очень верно определяет мое тогдашнее настроение, но оно где-то близко к этому. Я начал искать случай, чтобы быть как-то полезным Родине. Не надо определять дела человеческие только двумя красками, черными и белыми. Я тогда еще не созрел для более решительного шага. Плавал где-то между ними. Не ушел от красных, но не пристал и к белым. Мои условия тогдашней действительности заставляли меня колебаться и ждать своего правильного момента. В решении своей судьбы, участи или жизни должна быть осторожность. Единственный приговор, который выносили тогда виновному, это была смерть. Я не был самоубийцей. Был молод и хотел жить. Откровение юноши выбило меня из официальной колеи разговора. Меня удивила его смелость, а скорее всего его неопытность. Не каждый умный человек рискнет немецкому солдату хвалить партизан и сообщать ему, что все население ждет своих освободителей, красных. Убедившись в искренности попутчика, я незаметно передал ему две обоймы патронов к винтовке. Парень внезапно густо покраснел, взял патроны, и до самого села не вымолвил ни единого слова. Может быть и он раздумывал, не проверяю ли я его. Перед самым селом я попросил его помочь мне распрячь лошадь и накормить ее. Он согласился. В углу двора стояла огороженная хворостом копна сева. Там, между копной и стенкой сарая, обнаружилось местечко, где можно было что-то спрятать. Я показал его парню и сказал, что когда мы уедем, поищи здесь. Там чего-нибудь найдет. Парень многозначительно промолчал, помахал головой, и мы расстались. Утром, запрягая лошадь, я вынул из-под соломы в санях ручной пулемет Дегтярева и цинковый ящик с патронами. Все это переложил в стожок сена, как договорились. Вскоре мы выехали из села, продолжая свои приключения на войне.

Наше путешествие по фронтовым и прифронтовым местам длилось месяца два. Мы проехали много деревень, каких-то больших и малых райцентров. За это время было много неповторимых, единственных в жизни интересных встреч. Встречи и человеческие разговоры, которые бывают только в дни войны. В райцентре Локоть наш зимний транспорт, сани, заменили на телеги. Неподалеку от райцентра была маленькая железнодорожная станция или разъезд. На этом разъезде скопилось много артиллерийских снарядов. Снаряды подвозили ежедневно все новые эшелоны. Вот эти снаряды, в течение двенадцати или пятнадцати дней мы на телегах перевозили со станции в лес, километра за полтора или два. В этом лесу была огромная площадка, размеров примерно метров шестьсот на семьсот. Вся она еще до нас была заставлена огромными штабелями со снарядами. Снаряды были очень крупные. До этого мне еще не приходилось видеть подобные!

Каждый снаряд был упакован в отдельный ящик, и некоторые были столь тяжелы, что поднимали мы их вдвоем, и то с трудом. Как их только заряжали в пушки? Было много новейших реактивных снарядов, которые наши казаки называли 'ванюшами'. Они шутили, что у русских есть 'катюши', а немцы к 'катюшам' на фронт, чтобы они не скучали, прислали своих 'ванюш'. Охрана артиллерийского склада была столь мала, что мы ее не видели. Это нас, русских, тоже удивило. Нам казалось, чтобы взорвать его, партизанам не составляло никакого бы труда. И не смотря на это, метрах в двадцати от штабеля, в лесном овражке лежало два трупа. Один был мужчина лет двадцати двух. Другой совсем еще мальчик лет двенадцати. У обоих руки были связаны за спиной. У обоих на затылке были стреляные раны и запекшаяся кровь. У одного рядом валялся мешочек с солью. Одеты они были в гражданскую одежду и, судя по ней, казаки определили их как партизан. Немцы тогда готовили летнее наступление, и для этого здесь организовали такой огромный артиллерийский склад.

Вид брошенных в овраг убиенных партизан навел казаков на печальные раздумья.

Сидя на еще не уложенных в штабель снарядах, они курили и не торопясь рассуждали:

- Хоть эти расстрелянные были партизанами, но все равно они наши же, русские. По правде говоря, на кой хрен сдались нам эти немцы?

Кто-то возразил:

- Умный ты больно. Может, тебя красные возьмут или сам попросишься вот к этим партизанам? - и рукой показал в сторону расстрелянных.

Казаки курили и раздумывали. Потом один мудрый сказал:

- Братцы, в самом деле, что на немцах или партизанах весь свет клином сошелся? Что мы, сами не сила? Был же батька Махно. Сам по себе был, да и воевал еще как. Оружия у нас навалом. Не собрать ли нам круг казацкий, как было в старину. Поговорим, обсудим, плохо, что ли?

В это время где-то поблизости раздался такой душеразрывающий грохот, словами это не опишешь. Гудела земля, мелко дрожали березы. Всего несколько секунд, и все сразу смолкло. Когда мы стали приходить в себя, мы были все растеряны, ждали нового грохота и никто не мог вымолвить ни одного слова. Потом послышалось:

- Казаки, гайда по домам, кончай работу. Пусть сами немцы поработают. Это их работа.

Перепугавшись страшного грохота, мы все уехали домой. В разговоре некоторые уверяли, что это в лесу далеко от нас взорвался штабель со снарядами. Большинство так и думало. Другие уверяли, что это стрельнули русские сразу из нескольких 'катюш', чтобы немцы знали и боялись. Как бы это ни было, вскоре об этом позабыли, и больше разговоров на эту тему не было.

Однажды на улице ко мне подошел полицай из Михайловки. Встретились мы случайно. Он издали узнал меня и решил подойти ко мне. При советах он был учителем в школе. Во время войны он вместо того, чтобы эвакуироваться с красными, перемахнул к немцам. Служил им сознательно, от всей души. Был вместо учителя полицаем и воевал с партизанами. Мне такие идейные не нравились. Он же, не зная этого, оценив меня по внешнему виду, по немецкой униформе, считая меня своим единомышленником, от души рассказывал свои переживания, настроения и свои дальнейшие планы. Несмотря на то, что он здорово пострадал и сам хорошо видел, что немцы отступают, что возврата им уже не будет, он все же надеялся вернуться к себе домой. Скорее всего, он вспоминал и жалел ту мирную жизнь, в которой жил до войны. Он рассказал, что в Михайловке сейчас красные, а он сам едва успел унести свои ноги. Что еще задолго до прихода красных, многие жители ушли в партизаны. Некоторых они потом изловили и расстреляли. Я понял, что свою судьбу он поставил не на ту карту, потому и проиграл. Теперь бежит на запад.