Выигрывать нужно уметь (сборник) - Виктор Пронин

– Зато самая яркая! – сказал Еремей. Он уже разделся и стоял в прихожей перед нами в прекрасном сером костюме.

– Да, – согласился я. – Другие были менее заметны.

– Ведь вы когда-то крепко поругались с Еремеем. – Людмила погрозила нам пальчиком и, шурша халатом, прошла в комнату. И тут же появилась снова с большим махровым полотенцем – почет и уважение гостю. Повесив полотенце в ванной, Людмила оставила дверь открытой. – Гости бывают у нас не часто, но мы стараемся, чтобы у них возникло желание снова посетить наш дом, верно, Еремей?

– Полностью с тобой согласен. Даже целиком и полностью, как говорят наши уважаемые международные обозреватели. Особенно те, которые собираются за круглым столом. – Еремей снисходительно улыбнулся. – Думаю, пора и нам за круглый стол.

А мною вдруг начало овладевать непонятное оцепенение – ведь мы действительно разругались с Еремеем! Но в чем суть, из-за чего – не мог вспомнить.

А Еремей, выходит, ничего не забыл, до сих пор, оказывается, ворочалась в нем наша ссора, и что бы я ни говорил, он слышал те мои слова и отвечал, вольно или невольно, продолжая наш старый разговор... Что же мы тогда не поделили, разорвав любви живую нить? – как поется в одной трогательной песенке.

Из комнаты доносились голоса Еремея и Людмилы, они обсуждали дневные новости, говорили о телефонных звонках, какой-то телеграмме, невыполненном обещании, о скором успехе, дальней дороге, казенном доме, но чувствовалось, что не увлечены разговором, что идет обычный обмен накопившейся за день информацией и что оба ждут, когда я наконец появлюсь в комнате.

– Никола-а-ай! – послышался голос Людмилы, и она нетерпеливо выглянула в прихожую. – Мы вас ждем!

И я прошел в комнату.

Настороженно, будто переступил линию, за которой начинались неожиданности. Возникло ощущение, будто не было между нами двадцати лет и мы снова молодые и безжалостные, не сглаженные годами, не размякшие от разочарований. Мы будто снова оказались на горячих плитах набережной, но не было рядом Дедули, который болтался в поезде где-то между Магаданом и Прибалтикой, не было Валика, отстаивающего в тусклых коридорах коммуналки право пользоваться общим туалетом, Игореши, валившего деревья на просторах республики Коми, и не было других наших ребят, с которыми проходили мы неторопливо и значительно мимо заветного гастронома, отражаясь в его громадных витринах все вместе, во весь рост, являя собой некое одно существо, многоголовое и неспокойное. И каждая голова отстаивала свою истину, у каждой было свое понимание путей, по которым пойдет человечество.

Потом словно каким-то невидимым, бесшумным взрывом нас разбросало на тысячи километров, зашвырнуло в какие-то конторы, за канцелярские столы, втиснуло в толпы чужих людей, мы оказались на улицах незнакомых городов и несколько лет озадаченно оглядывались, привыкая, меняясь, смиряясь.

И, как знать, кто из нас во что превратился за это время?

Входя в комнату, я, кажется, увидел – а почему бы мне и не увидеть? – как где-то на туманных Курилах остановился на секунду и оглянулся на нас с Еремеем самый длинный – Вовка Горецкий, как оторвался от теодолита и взглянул сквозь вибрирующий воздух Вовушка Подгорный, намечающий корпуса будущего завода под Карачи, взглянул улыбчиво и лукаво, я увидел, как, мерно покачиваясь под стук колес, неотрывно и печально смотрел на нас Дедуля, и Мельник на минуту забыл об экономике развитого социализма, и Иваныч оторвался от необъятной рукописи и мысленно вылез из самолета, который только что мысленно посадил в тяжелейших условиях Кольского полуострова, и Игореша, завалив очередного таежного великана, глянул угрюмо сквозь запорошенные снегом ветки, и Валик обернулся, так и не опустив поднятый над головой половник, и Жорка, выдающийся специалист по газовым выбросам, оторвался на мгновение от молодой жены, будто мы с Еремеем грубо окликнули его... И вся эта толпа была здесь, в этой комнате, все выжидающе смотрели на нас.

– Присаживайся, – сказал Еремей, показывая на кресло.

В центре стола красовалась золотистая бутылка коньяка, купленная Еремеем совсем недавно на углу, вокруг расположились тарелочки с закуской, доступной далеко не всем и каждому, во всяком случае, куплена она была явно не в гастрономе на углу. А дальше, за пределами стола, простиралась комната. Достаточно было беглого взгляда, чтобы понять – мне нужно примерно три года, чтобы заработать на такое убранство. Да, примерно три года с условием, что я откажусь от еды, питья, буду донашивать старую одежку и ездить в общественном транспорте исключительно «зайцем».

– Как вам у нас нравится? – спросила Людмила почти простодушно.

– Потрясающе! – искренне ответил я. – Вам нельзя приглашать неподготовленного человека. Не у каждого психика выдержит подобное.

– За старые добрые времена! – тонко улыбнулся Еремей. Он щедро наполнил довольно объемистые рюмки.

– Не возражаю. Но неужели они были?

– То, что вы у нас, как раз и доказывает – такие времена действительно были, – с улыбкой заметила Людмила и первая выпила. И сразу повеселела, раскраснелась, стала еще красивее, хотя казалось бы – куда больше?

Отставив пустую рюмку, Еремей откинулся в кресле. К еде он почти не притрагивался, и через несколько минут на его щеках вместо морозного румянца проступил румянец от коньяка. Еремей чуть размяк, улыбка его слегка поплыла, смазалась, лицо потеряло жесткость, словно пополнело, да и сам Еремей теперь казался отяжелевшим.

– Вот так и живем, – проговорил он. – Живем, хлеб жуем... Послушай, а чем ты занимаешься, на какие шиши живешь?

– Шиши, они и есть шиши.

– Это верно! – охотно рассмеялся Еремей. – Это верно, – повторил он и положил руку жене на колено. Красивое, между прочим, колено. Потому и положил. Потому оно и открытым оказалось, если уж откровенно. – Старик, – сказал Еремей, – как ты объяснишь, что никто из вас так и не выбился в люди? – Он спросил это легко, беззаботно, простодушно, как бы продолжая разговор. Но по его напряженному взгляду, дрогнувшей руке с бутылкой можно было понять: вот оно – главное.

– Так никто ничего не добился? – удивленно спросила Людмила.

– А ведь способные были ребята, – проговорил Еремей раздумчиво, как бы перебирая мысленно фотографии ребят. Он взял вилку, долго кружил ею над столом, наконец вилка ринулась вниз, ухватила какую-то дичь и понесла ко рту Еремея. – Сколько запалов, планов... Неужели за этим ничего не было, кроме задора молодости, а, Коля?

– Выходит, сошли ребята с дистанции? – спросила Людмила, но уж как-то очень кстати она опять подхватила слова мужа.

– Сошли, старуха, – горько сказал Еремей. – Сошли. Кое-кто еще держится, цепляется, бодрится...

– Но Коля вот не сошел! – подмигнула мне Людмила.

– И Коля сошел, – обронил Еремей негромко, будто про себя.

– Не надо, Еремей, – сказал я. – Не надо.

– Почему? – живо спросил он. – Ты обиделся? – Он улыбнулся широко, неуязвимо. Удар нанесен, теперь он может облегченно вздохнуть и смахнуть пот со лба.

– При чем тут обида?.. Скажи, чем ты займешься, когда я уйду?

– Чем займусь? Телевизор включу... Между прочим, очень удачный экземпляр попался, цвет отличный! Хочешь посмотреть?

– Вот видишь, Еремей...

– Что видишь? Ты о чем?

– Ты первым сошел с дистанции, Еремей. Первым.

– Он сошел?! – ужаснулась Людмила. – Да у него аппетиту на троих!

– Очень может быть. Но с дистанции он сошел так рано, что я иногда думаю – да выходил ли он на старт? Еремей, ты всегда стоял в толпе зрителей. Не тебе судить ребят. Не тебе.

– Хорошо, – медленно протянул Еремей с таким выражением, будто его вынуждают говорить не очень приятные вещи. – Хорошо. Ты вот тогда прямо с набережной на Сахалин улетел. Было? Было. Не будем уточнять, что тебя заставило. Пусть останется глубокой тайною.

– Никаких глубоких тайн. Моя добрая воля, мое доброе на то желание. Можешь назвать это маленькой слабостью. К Сахалину. За туманом, старик, за туманом. И за запахом тайги.

– Пусть так. Что ты там нашел? Истину, деньги, друзей, судьбу – что ты нашел? Ну, скажи, скажи! Нашел? Ну? Нашел?! Ничего ты не нашел! – вдруг сорвавшись, выкрикнул Еремей. – Ни фига! Уехал нищим и нищим вернулся. Что у тебя за душой? Что дает тебе право спокойно рассуждать о чем бы то ни было? За что ты уважаешь себя? Зарплата, квартира, одежка – все среднестатистическое, то, что дает государство по бедности твоей. Ну, скажи, скажи! Что ты глазами-то сверлишь? Не робей, после коньячка-то оно и грех робеть! Помнишь, у меня сотню одолжил? Конечно, помнишь, такие вещи не забываются. Ты же мне долг по пятерке отдавал!

– Надеюсь, не ошибся, все отдал?

– Пятерки все. Но сотни я так и не увидел. Как и не было сотни.

– Тебе еще раз ее отдать?

– Не сердись, Коля, но я опять ее не увижу. Теперь-то трояками отдашь, а? Признай, Коля, что на данный момент похвастать тебе нечем.