Возвращение в Брайдсхед - Ивлин Во

– Не говори вздора, Джулия.

– Но разве не смертный грех – спать с Брендой Чэмпион?

– И не говори непристойностей.

– Он обещал никогда больше с ней не видеться. Не могла же я от него этого требовать, не признав, что люблю его, верно?

– Нравственность миссис Чэмпион, слава богу, не входит в круг моих забот. А твое счастье входит. Если хочешь знать, я считаю мистера Моттрема внимательным и полезным знакомым, но доверяться ему не стала бы ни в чем и уверена, что у него будут очень неприятные дети. Такие признаки всегда возвращаются в потомках. Не сомневаюсь, что через несколько дней ты сама же во всем раскаешься. А пока не следует ничего предпринимать. Никто ничего не должен знать и даже подозревать. Ты не будешь больше ездить с ним обедать. Здесь, конечно, можете видеться, но на публике показываться не нужно. Пришли его ко мне, я поговорю с ним по душам.

Так начался для Джулии год тайной помолвки – трудное время, потому что в тот вечер Рекс впервые обнял и поцеловал ее; не так, как ей случалось два-три раза до этого целоваться с сентиментальными, нерешительными мальчиками, а с настоящей страстью, которая и в ней открыла нечто себе подобное. Эта страстность в них обоих пугала ее, и однажды она пришла с исповеди с решением положить этому конец.

– Иначе я должна буду перестать с вами видеться, – сказала она.

Рекс немедленно изъявил полную покорность, как раньше, еще зимой, когда он день за днем безропотно поджидал ее на морозе в своем большом автомобиле.

– Если бы мы только могли пожениться прямо сейчас, – вздохнула она.

Полтора месяца они держались друг от друга на расстоянии вытянутой руки, целовались наскоро при встрече и прощании, а в остальном проводили время, сидя врозь и обсуждая, что они будут делать, где будут жить и много ли шансов у Рекса получить место помощника министра. Джулия была счастлива и влюблена и всем существом жила в завтрашнем дне. Потом, перед самым концом парламентской сессии, она вдруг узнала, что Рекс провел субботу и воскресенье у одного биржевика в Саннингдейле, тогда как ей было сказано, будто он едет к своим избирателям, и что там была также миссис Чэмпион.

В тот же вечер, когда ей стало это известно, после прихода Рекса между ними повторилась та же сцена, что и два месяца назад.

– Чего вы хотите? – сказал он. – Какое право вы имеете требовать так много, когда сами даете так мало?

Она не знала, как ей быть, и обратилась со своим недоумением на Фарм-стрит, где изложила его в общих чертах, без подробностей, не в исповедальне, а в маленькой полутемной комнатке, специально для этих целей предназначенной.

– Разве не правильнее было бы, святой отец, самой совершить маленький грех и тем уберечь его от большого греха?

Но старый кроткий иезуит был непреклонен. Она почти не слушала его; ей отказывали в том, чего ей хотелось, больше ее ничего не интересовало.

Кончив свои объяснения, он сказал:

– А теперь вам лучше исповедаться, дитя мое.

– Нет, спасибо, – ответила она, словно ей предложили ненужный товар с прилавка. – Сегодня не хочу. – И сердито пошла домой.

С этого дня она закрыла свою душу для веры.

И леди Марчмейн видела это, и еще одно страдание прибавилось к ее недавнему страданию по Себастьяну, и к ее старому страданию по мужу, и к смертельному недугу в ее теле; эти муки свои проносила она каждый день с собою в церковь, и казалось, сердце ее пронзено ими, точно клинками, живое сердце – двойник раскрашенного гипсового; какое утешение выносила она оттуда, Бог весть.

А годовой срок истекал, и тайна помолвки распространилась от доверенных подруг Джулии через доверенных подруг этих подруг, пока наконец, точно круги по воде, добежавшие до топких берегов, не появились кое-какие намеки в печати, и леди Роскоммон в качестве камер-фрейлины принуждена была ответить на ряд затруднительных вопросов. Что-то надо было предпринимать. Поэтому, когда Джулия отказалась от рождественского причастия, когда леди Марчмейн поняла, что ее предали – сначала я, потом мистер Самграсс и, наконец, Корделия, – в сером свете первых дней нового, 1925 года она приняла решение действовать. Всякие разговоры о помолвке были запрещены; Джулии и Рексу не разрешалось больше видеться; Марчмейн-Хаус предполагалось на полгода закрыть, и сама леди Марчмейн с Джулией должны были отправиться в заграничное путешествие, посетить иностранных родственников. Однако по дремучей, средневековой прямолинейности, которая сочеталась у нее с душевной тонкостью, она даже теперь сочла возможным отправить Себастьяна к доктору Боретусу под надзором Рекса, и Рекс, также обманув ее доверие, уехал в Монте-Карло, откуда и нанес ей последний, сокрушительный удар. Лорд Марчмейн не стал вдаваться в подробности его характера – это, по его мнению, было делом Джулии. Рекс показался ему здоровым, процветающим мужчиной, к тому же имя его было маркизу уже знакомо из чтения политических отчетов; он был игрок, играл по крупной, хотя и сохранял осмотрительность; он знался с уважаемыми людьми; перед ним было блестящее будущее; и его не любила леди Марчмейн. Лорд Марчмейн в целом одобрил выбор Джулии и дал согласие на немедленное вступление в брак.

Рекс с головой погрузился в хлопоты по подготовке к свадьбе. Он купил ей кольцо, и не с прилавка у Картьера, как она ожидала, а в задней комнате в Хэттон-гарден, у одного человека, который вынимал из сейфа маленькие мешочки с камнями и рассыпал перед нею на письменном столе; потом в другом заднем помещении другой человек огрызком карандаша на клочке бумаги делал наброски оправы; и результат вызвал зависть всех ее знакомых.

– Откуда вы обо всем этом знаете, Рекс? – удивлялась она.

Каждый день она удивлялась тому, что он знает и чего не знает.

Тогда и то и другое придавало ему привлекательность в ее глазах.

Его дом на Хартфорд-стрит вполне мог вместить их обоих, к тому же он был недавно заново обставлен и отделан самой дорогой лондонской фирмой. Загородный дом, по мнению Джулии, им был пока не нужен, они всегда могли себе что-нибудь снять, если бы захотели выехать из Лондона.

Затруднения произошли с брачным контрактом. Рекс решительно отказывался положить на имя жены в банк необходимую сумму. Адвокаты были в смятении. Джулия не желала входить в эти частности.

– На черта мне нужно, чтобы деньги лежали у поверенного? – возмущался Рекс.

– Не знаю, дорогой.

– Я заставляю деньги работать на меня. И они дают мне пятнадцать – двадцать процентов годовых. Замораживать их на трех с половиной – это чистый убыток.

– Не сомневаюсь, дорогой.

– Эти типы разговаривают со мною так, будто я хочу вас ограбить. На самом деле это они занимаются грабежом. Они вознамерились лишить вас на две трети того дохода, который обеспечил бы я.

– Это так важно, Рекс? Ведь у нас куча денег, верно?

Рекс надеялся получить на руки все приданое Джулии и пустить его в оборот. Адвокаты настояли на том, чтобы эти деньги были положены на ее имя в банк, но добиться того, чтобы и он положил такую же сумму на имя жены, им не удавалось. Наконец с большим трудом он дал согласие застраховать свою жизнь, предварительно объяснив адвокатам, что вся эта их страховка – просто-напросто способ положить часть его законных доходов в карман другому; впрочем, у него оказались связи в одной страховой компании, и с их помощью ему удалось свести до минимума неприятные стороны этой финансовой операции, присвоив комиссионные, на которые рассчитывали сами адвокаты.

Последним по порядку, отнюдь не по значению, встал вопрос о вероисповедании Рекса. Когда-то в Мадриде он присутствовал на королевской свадьбе и теперь задумал устроить нечто в этом роде и для себя.

– Чего у вашей церкви не отнимешь, – признал он, – так это роскошного вида. Кардиналы, я вам скажу, – это такое зрелище! Сколько их имеется в Англии?

– Только один, дорогой.

– Один? А из-за границы наложенным платежом нельзя выписать еще парочку?

Тогда ему объяснили, что заключение смешанных браков совершается без особой торжественности.

– То есть как это смешанных? Я ведь не негр какой-нибудь.

– Нет, дорогой, между католиками и протестантами.

– О, только-то? Тогда этот брак скоро перестанет быть смешанным. Я приму католичество. Что нужно для этого сделать?

Леди Марчмейн была подавлена и озадачена этим новым оборотом дела; напрасно она говорила себе, что из милосердия должна отнестись к его намерению серьезно, – ей вспоминалась другая свадьба и другое обращение в католичество.

– Рекс, – сказала она, – боюсь, что вы плохо представляете себе, какой важный шаг в деле веры задумали совершить. Великий грех был бы пойти на это, не уверовав искренне.

Но он уже научился разговаривать с нею.

– Я не прикидываюсь таким уж набожным, – ответил он ей, – и не корчу из себя богослова, но мое мнение, что две религии в семье – это плохо. Вера человеку нужна. И если ваша церковь хороша для Джулии, значит, она и для меня хороша.