Приключения Тарзана в джунглях - Эдгар Берроуз

Тарзан сидел, вытянувшись прямо, на своей ветке, дрожа всем телом, задыхаясь, с широко открытыми глазами. Он всматривался кругом своими зоркими, привычными к темноте глазами, но не видел вокруг себя ничего, что походило бы на страшного старика с телом Хисты-змеи; лишь на своем голом бедре он заметил гусеницу, упавшую на него с верхней ветки. С гримасой он швырнул ее прочь.

Так проходила ночь; один сон следовал за другим, кошмар сменялся кошмаром, и обезумевший человек-обезьяна вздрагивал, как испуганный олень, от шороха ветра в листве или вскакивая на ноги, когда жуткий смех гиены внезапно нарушал молчание джунглей. Но, наконец, наступило запоздалое утро, и больной, горящий в лихорадке Тарзан слез с дерева и стал вяло пробираться сквозь сырой и мрачный лабиринт леса в поисках воды. Он чувствовал, что все его тело горело, как в огне, сильная тошнота подступала волнами к горлу. Он видел спутанную, почти непроницаемую чашу кустарника и, подобно дикому зверю, пополз туда, чтобы там умереть одиноким, невидимым никем, не подвергаясь нападению прожорливых хищников.

Но он не умер. В течение долгого времени он желал этого; но его натура победила болезнь; человек-обезьяна покрылся обильным потом, а затем заснул нормальным, спокойным сном, который продолжался до вечера. Когда он проснулся, он чувствовал себя слабым, но не больным.

Он опять отправился искать воду и, напившись как следует, медленно пошел к хижине у моря.

В минуту одиночества и скорби он привык искать там покой и тишину, которых не мог найти нигде в другом месте.

Когда он подошел к хижине и поднял щеколду, сделанную его отцом много лет тому назад, два маленьких налитых кровью глаза следили за ним, скрываясь за листвой джунглей. Из-под мохнатых нависших бровей они злобно и с острым любопытством наблюдали за ним. Тарзан вошел в хижину и запер за собой дверь. Здесь, запершись от всего мира, он мог мечтать без помехи. Он мог рассматривать картинки, которые находились в странных предметах, называемых книгами; мог доискиваться смысла печатных слов, которые он научился читать, не имея понятия о том разговорном языке, выражением которого они были, мог жить в чудесном мире, о котором он не имел никаких знаний, кроме тех, которые он мог почерпнуть из своих любимых книг. Пусть кругом бродят Нума и Сабор, пусть бушуют бешеные стихии, здесь Тарзан мог спокойно отдыхать, отдаваясь величайшему из всех своих удовольствий.

Сегодня он занялся картинкой, изображающей огромную птицу, которая уносила в когтях маленького Тармангани. Тарзан наморщил брови, рассматривая изображение. Да, это была та самая птица, которая несла его накануне ночью. Для Тарзана сон был неоспоримой реальностью, и он был уверен, что прошел целый день с тех пор, как он улегся на дерево спать.

Но чем больше он думал о происшедшем, тем менее был он уверен в истинности приключения, которое ему пришлось испытать. И все-таки он совершенно не в силах был определить, где кончалась действительность и начиналось фантастическое. Был ли он на самом деле в деревне чернокожих, убил ли он старого Гомангани, ел ли мясо слона, был ли болен? Тарзан почесывал свою растрепанную шевелюру и удивлялся. Все это было очень странно, и, однако, он знал, что никогда еще не приходилось ему видеть, чтобы Нума лазил по деревьям, и встречать Хисту с головой и животом старого чернокожего, который был убит Тарзаном.

Под конец он со вздохом отказался от намерения понять непостижимое. И все же в глубине сердца Тарзан-обезьяна чувствовал, что в его жизнь вошло что-то новое, особенное, чего он прежде никогда не переживал, какая-то новая жизнь, которая развивалась в то время, когда он спал, и сознание которое переносилось в часы его бодрствования.

Затем он принялся размышлять, не могли ли те странные существа, которых он видел во сне, убить его. Во время сна Тарзан-обезьяна казался совсем другим Тарзаном – ленивым, беспомощным, робким – желающим убежать от своих врагов, подобно тому, как бежал Бара-олень, самый робкий из всех существ.

Так вместе со сном впервые явился слабый проблеск понятия страха – чувства, которого Тарзан никогда не испытывал в состоянии бодрствования. Вероятно, он теперь испытывал то, через что прошли его ранние предки, и что они передали потомству сначала в виде суеверий, а позднее в виде религии; ибо они, как и Тарзан, видели по ночам такие вещи, которых не могли объяснить, как объясняли свои дневные восприятия. И строили для них фантастическое объяснение, заключавшее в себе причудливые образы; образы эти обладали странной и жуткой силой, и в конце концов, именно им и стали они приписывать необъяснимые явления природы, которые, повторяясь, вызывали в них страх, удивление или ужас.

Как только Тарзан сосредоточил свое внимание на маленьких букашках, какими представлялись ему буквы лежащей перед ним печатной страницы, живое воспоминание о странных ночных приключениях поглотилось содержанием того, что он читал. Это была история Болгани, гориллы, в неволе. Тут были иллюстрации в красках, изображавшие Болгани в клетке, и нескольких Тармангани, которые стояли у решетки и с любопытством глазели на огрызающегося зверя. Тарзан, как всегда, немало удивлялся при виде странного и, по-видимому, бесполезного убора из ярких перьев, которые покрывали тела Тармангани. Он с усмешкой смотрел на эти странные существа: покрывают ли они таким образом свои тела из чувства стыда за отсутствие волос на теле, или они думают, что эти странные предметы придают красоту их внешности? В особенности забавляли Тарзана причудливые головные уборы людей на картинках. Он удивлялся, каким образом некоторые самки ухитряются удержать свои головы в равновесии, и громко хохотал, рассматривая забавные маленькие круглые штуки на головах самцов.

Медленно доискивался человек-обезьяна до смысла различных комбинаций букв, и когда он читал, маленькие букашки – как он всегда мысленно называл буквы – стали беспорядочно разбегаться в разные стороны, застилая зрение и спутывая мысли. Дважды протер он с силой глаза; но только однажды ему удалось увидеть буквы так, как они расположены. Он плохо спал прошлой ночью, и в настоящее время был изнурен от потери сна и от легкой лихорадки, перенесенной им, так что ему становилось все труднее и труднее сосредоточивать внимание и держать глаза открытыми.

Тарзан убедился, что засыпает, и как только он проникся этим убеждением, он решился покориться этой потребности, причинявшей ему почти физические страдания. Но вдруг он был разбужен неожиданным стуком в дверь. Быстро обернувшись, Тарзан с минуту стоял изумленный при виде показавшейся в дверях огромной волосатой фигуры Болгани-гориллы.