Ночной администратор - Ле Карре Джон

Флинн вошел в жестяной ангар, приглашая Берра и Стрельски последовать его примеру. На них пахнуло жаром, как из раскаленной духовки, и страшным зловонием. Всюду: на сломанном столике, деревянной скамье, погнутых пластиковых стульях – виднелись следы пребывания летучих мышей. Сцепившись в связки по двое или по трое, они, наподобие клоунов, свешивались с металлических перекладин под потолком. Разбитый радиоприемник стоял на боку рядом с генератором, прошитым пулями насквозь. Кто-то здесь чуточку развлекся, подумал Берр. Кто-то, видимо, решил, что пусть лучше все это не достанется никому, и раскурочил все, что только можно было. Флинн еще раз оглядел окрестности и закрыл дверь. «Это что, условный сигнал?» – подумал Берр. Ирландец вытащил пачку противомоскитных дымовых шашек. На обертке была надпись: «Спаси земной шар. Обойдись сегодня без пакета». Он зажег шашки, и кольца зеленоватого дыма стали взбираться вверх к металлической крыше, вызывая волнение и беспокойство среди летучих мышей. Испанские надписи на стенах сарая сыпали проклятьями в адрес янки.

Стрельски и Флинн присели на скамью. Берр примостился на хромом стуле. Все-таки автомобиль, решил он, припомнив следы на траве. Четыре протектора – две колеи. Флинн опустил пистолет-пулемет на колени, зафиксировал палец на спусковом крючке и закрыл глаза, прислушиваясь к болтовне цикад. «Взлетная полоса построена торговцами марихуаны еще в шестидесятые годы, – говорил им Стрельски в Майами, – но для современных самолетов она непригодна. Современные контрабандисты летают на 747-й модели с опознавательными знаками, прячут товар в декларированных грузах и используют государственные аэродромы. А на обратном пути набивают самолет норковыми манто для своих девочек и гранатометами для друзей. Не любят возвращаться порожняком, как всякие бизнесмены-транспортники».

Они сидели так уже полчаса. От дыма противомоскитных шашек Берра стало подташнивать. Тропический пот крупными каплями выступил на лице, рубашка была мокрая, хоть выжимай. Стрельски протянул пластмассовую фляжку с теплой водой. Берр немного отпил, достал носовой платок, смочил в воде и провел по лицу. «Доносчик передонес, – подумал он. – Нас тут прихлопнут». Стрельски расправил ноги и уселся поудобнее, бережно переложив автомат. На его бедре в алюминиевой кобуре лежал револьвер.

– Мы сказали, что ты доктор, – нарушил молчание Стрельски. – Я готов был представить тебя английским герцогом, но Пэт бы этого не вынес.

Флинн зажег еще одну шашку, затем, словно в продолжение той же операции, направил ствол пистолета-пулемета на дверь и бесшумно скользнул вбок. Берр даже не почувствовал, как Стрельски поднялся со своего места, но когда обернулся, то обнаружил, что тот стоит, плотно прижавшись к задней стене сарая с поднятым к потолку дулом автомата. Берр не двинулся с места. Хороший пассажир ведет себя тихо и держит язык за зубами.

Дверь отворилась, и в ангар ворвался солнечный свет. В проем просунулась удлиненная, абсолютно голая, лишь с темными пятнами на месте бывших волос голова молодого человека. Уши его и в самом деле напоминали ракетки для пинг-понга. Испуганные глаза поочередно обвели всех троих, дольше других задержавшись на Берре. Затем голова исчезла. Дверь осталась приоткрытой. Послышался неясный шепот: «Где?», «Здесь?», и успокаивающие интонации в ответ. Дверь отворилась шире, и на пороге возник доктор Пауль Апостол. Он же Апо, он же Аппетит, он же брат Майкл. Сейчас он выглядел не кающимся грешником, а скорее маленьким фельдмаршалом, под которым пала кобыла. Все неудобства, мучившие Берра до этого момента, оказались забыты. Раздражение как рукой сняло. Передним стоял тот самый Апостол, у которого прямой выход на картели, тот самый, кто знает все о планах Роупера, кто злоумышляет с ним вместе, ест его соль, катается с ним на яхте и продает его с потрохами в свободное время.

– Знакомьтесь. Доктор из Англии, – торжественно произнес Флинн, указывая на Берра.

– Здравствуйте, доктор. Как поживаете, сэр? – отвечал Апостол тоном оскорбленного достоинства. – Нам тут как раз не хватает настоящей цивилизованности. Я, конечно, восхищен вашей великой страной. Мои предки были английскими аристократами.

– А я-то думал, что они были греческими торгашами, – ядовито заметил Стрельски, у которого один только вид Апостола вызывал мгновенную вспышку ярости.

– Со стороны матери, – уточнил Апостол. – Моя мать из рода герцога Девонширского.

– Ты подумай, – отозвался Стрельски.

Но Апостол не слушал его. Он обращался к Берру.

– Я человек принципа, доктор. Уверен, вы, как британец, оцените это. Но я также сын Святой Девы, имеющий честь пользоваться наставлениями ее легионеров. Я никого не сужу. Просто даю советы, исходя из фактов, которыми располагаю. Мои гипотетические рекомендации основаны на знании закона. Затем я исчезаю.

Все было забыто: зной, дурной запах и стрекот цикад. Осталась работа. Их обычная повседневная работа в любой стране: и для Флинна с его грубоватым ирландским выговором, и для Апостола с его выспренней адвокатской манерой выражать свою мысль. Он похудел, подумал Берр, припоминая лицо, виденное на фотографии, подбородок стал жестче, глаза запали.

Пистолет-пулемет был теперь в руках у Стрельски: нарочито повернувшись к Апостолу спиной, он внимательно следил за дверным проемом и взлетной полосой. Лукан сидел съежившись, наклонив голову и подняв брови. На нем была одежда из голубой хлопчатобумажной ткани. Что же до Апостола, то, невзирая на жару, он щеголял в белой рубашке с длинными рукавами и в черных холщовых брюках, на шее висела золотая цепочка с фигуркой Марии, воздевающей к небу руки. Черный завитой парик на голове, слегка сдвинутый набок, казалось, был несколько великоват. Берру пришло на ум, что Апостол надел чужой по ошибке.

Черновую работу делал Флинн:

– Под каким предлогом вы поехали на встречу? Видел ли вас кто-нибудь при выезде из города? Сколько у вас времени? Когда и где встретимся в следующий раз? Как обстоят дела с Аннетт из конторы, которая, как вы говорите, преследовала вас в машине?

Апостол взглянул на отца Лукана, который по-прежнему сидел неподвижно, уставившись вдаль.

– Этот вопрос прояснился, – сказал Апостол.

– Каким образом? – поинтересовался Флинн.

– Дама проявила ко мне интерес романтического свойства. Я хотел привлечь ее в наше братство, но она, к сожалению, неверно истолковала мои намерения. Все разъяснилось, извинения принесены, и я их принял.

Чаша терпения отца Лукана переполнилась.

– Майкл, это не совсем верное изложение событий, – сурово произнес он, убирая руку, которой он подпирал щеку, чтобы ничто не мешало говорить. – Майкл надул ее, Патрик. Сначала он переспал с Аннетт, а потом с ее подружкой по комнате. Аннетт что-то заподозрила и решила проверить. Вот и все.

– Могу я перейти к следующему вопросу? – осведомился Апостол.

Флинн поставил на стол два карманных диктофона и включил их.

– «Черные ястребы» еще в ходу, Майкл? – спросил он.

– Патрик, этого вопроса я не слышал, – ответил Апостол.

– Зато я слышал, – включился Стрельски. – Продолжают ли картели покупать военные вертолеты? Господи, «да» или «нет»!

Берр видел всяких актеров – плохих и хороших, но раздражение Стрельски выглядело потрясающе натурально.

– Я взял себе за правило не присутствовать в комнате, когда обсуждаются вещи подобного рода, – заявил Апостол. – Пользуясь удачным выражением самого господина Роупера, подобрать ботинок по ноге – его амплуа. Если «черные ястребы» покажутся господину Роуперу стоящим товаром, он включит их в список.

Стрельски что-то сердито зацарапал в своем блокноте.

– Это кончится когда-нибудь, мать твою так, или нам следует передать в Вашингтон, чтобы они обождали годик-другой?

Апостол издал презрительный смешок.

– Твой друг, Патрик, должен слегка умерить свой патриотический пыл, – небрежно бросил он. – Господин Роупер всегда требует, чтобы его не торопили, и мои клиенты с ним совершенно согласны. «Растет хорошо то, что растет медленно», – как говорит старая, проверенная испанская пословица. Будучи романцами, мои подопечные всегда дают фрукту вызреть. – Он взглянул на Берра. – Сыновья Девы Марии должны быть стоиками. У нее много хулителей. Их клевета освящает ее смирение.