Смерть на брудершафт (фильма пятая и шестая) - Борис Акунин

– Ноги в руки!

Они отбежали, упали в траву.

Из ямы ударил сухой, подавившийся глиной взрыв. Петренко отправился посмотреть на результат. Алексей не стал – это было выше его сил.

– Не повезло прапору, – сказал Банщик, когда вернулся. – Под шальной снаряд угодил. Война. Всякое бывает… Ну, мне надо на службу. Подштанники считать. А то нехорошо, целый день не появлялся. Не иди за мной, поотстань. Я тебя потом разыщу. И гляди, африканец. Без глупостей. Теперь ты у меня и вовсе вот где.

Он потряс перед носом у подпоручика крепко сжатым кулаком.

Выждав минут пять, Романов тоже двинулся назад, в сторону Русиновки. На воронку он не оглядывался. Но ушел недалеко, только до рощи.

Там он встал у березы, под которой умер Вася. Постоял-постоял и стал размеренно, с силой биться лбом о бугристую кору.

Слезы, смешиваясь со струящейся кровью, тоже становились красными.

Визит высокого начальства

Начальник управления спросил:

– Что у вас с головой?

Романов тронул свежий бинт.

– Я докладывал по телефону. Мы с прапорщиком Калинкиным вчера попали под артиллерийский обстрел.

– Знаю. Калинкин убит. Но вы не говорили, что тоже ранены.

– Контужен, господин подполковник. Отшвырнуло взрывной волной, ударило об пень. Боли ужасные, головокружение, однако остался в строю. Понимаю, что людей не хватает.

– Жалко мальчишку. А вы, Романов, молодец. Ну, докладывайте, что тут у вас.

Разговор происходил на квартире уполномоченного. Обстановка скромная, ничего лишнего: заваленный бумагами стол, два стула, большой платяной шкаф, металлический сейф, кровать.

Отчитывался подпоручик долго. Что называется, старался показать товар лицом и подробно рассказывал обо всех принятых мерах. Начальник задавал множество вопросов, вникал во всякую мелочь. Кое-что записал в особую тетрадку, вынув ее из планшета, который не снял даже за столом.

Полтора часа продолжалась эта неторопливая беседа. Незадолго до ее окончания дверца шкафа чуть скрипнула, слегка приоткрылась. Подполковник обернулся.

– Стоит криво. Сейчас бумажку подложу, – засуетился младший офицер.

И действительно сунул под ножку свернутый листок бумаги.

Князь наблюдал, позевывая.

– Ох, устал я. Третья дивизия за сегодняшний день.

Дверца шкафа едва заметно качнулась.

– Так остались бы, господин подполковник. Сейчас я вас свожу по всем постам, потом поужинаем и переночуйте. Я вам койку уступлю, а сам где-нибудь в штабе пристроюсь.

– Рад бы, да не могу. Мне к ночи в 26-ую нужно. Эх, кабы в баньке попариться – я б как новенький сделался.

И снова дверца шевельнулась. Романов кивнул ей: понял.

– Это я легко устрою. У нас офицерская баня просто замечательная. Никого не будет, я позабочусь. А планшет ваш сам посторожу. Распорядиться, чтоб истопили к нашему возвращению?

Начальник оживился.

– В самом деле? Тогда вот что. Долго рассусоливать с инспекцией не будем. Что нам друг перед дружкой комедию ломать? Я и так уж понял, что декорации у вас на участке основательные и таинственности вы напустили достаточно. Часик покатаете меня – и назад. Поспеет баня за час?

– Гарантирую!

«Как ныне сбирается Вещий Олег»

Начальник управления громко и фальшиво орал боевую песню про вещего Олега, собирающегося отомстить неразумным хазарам. Вопли прерывались кряканьем, когда князь поддавал на раскаленные камни кипяточку.

– Эй, Романов! Вы на месте? Никуда не отлучайтесь!

– Так точно, я здесь, господин подполковник! – И шепотом. – Да быстрее вы, быстрее!

Петренко, не обращая внимания на нервные призывы, спокойно щелкал затвором портативной фотокамеры.

– Господи, восьмой лист вы уже сняли! Зачем вам все остальные? – шипел Романов.

– Для порядка…

– «Из темного леса навстречу ему идет вдохновенный кудесник!» – блаженно орал князь. – Романов, не в службу, а в дружбу. Пройдитесь-ка мне по спине веничком. Только планшет там не оставляйте!

– Ладно, хватит. – Обер-лейтенант уложил карты обратно – точь-в-точь как они лежали. – Ступай, Лёшик. Певец во стане русских воинов зовет. Ты у меня умничка.

Все время одна и та же пошлая комедия, вяло думал Алеша. Один и тот же немудрящий набор приемов: подглядеть, подслушать, прикинуться, залезть в постель, залезть в душу. Пиф-паф, ой-ё-ёй, умирает зайчик мой…

Но когда входил в парилку, покачнулся и был вынужден упереться в стену. Вновь увидел перед собой широко открытый, еще живой глаз Васи Калинкина.

Подполковник лежал на животе, громогласно выводил припев:

Так громче музыка, играй победу!Мы победили, и враг бежит, бежит, бежит!Так за царя, за родину, за веру…

В августе шестнадцатого

Великое и триумфальное наступление, длившееся три месяца, еще продолжалось, но из-за исчерпанности резервов начинало выдыхаться. Однако и те результаты, которых удалось достичь Юго-Западному фронту, превзошли самые оптимистичные ожидания Ставки.

Истинное направление удара открылось за двое суток до начала – когда в расположение «швейцарской» дивизии, на заранее подготовленные позиции, была переброшена тяжелая артиллерия, а траншеи наполнились стрелками. Внезапная концентрация войск застала врасплох австрийское командование – все последние недели оно скрытно стягивало резервы к участку фронта, расположенному в 300 километрах отсюда. На грузовиках, на конной тяге стали перебрасывать к слабо защищенному участку всё, что было поблизости, но за 48 часов кроме пехоты да пулеметов ничем существенным усилиться не смогли.

22 мая, на рассвете, земля затряслась от разрывов крупного калибра. Мощная артподготовка продолжалась два часа. Когда она стихла, австрийские траншеи наполнились живой силой, но русские в атаку не пошли. Вместо этого грянула вторая волна орудийного обстрела. Пехотинцы, неся потери, отхлынули на запасные рубежи. Когда, после затишья, вернулись, пушки открыли огонь в третий раз. Никогда еще у русских не бывало сосредоточено в одном месте такого количества стволов и такого запаса снарядов. Главюгзап решил потратить почти весь боезапас в первый день, чтобы обеспечить максимальную эффективность прорыва. И ему это удалось…

И вот на исходе августа по пыльной Владимиро-Волынской дороге, прижимаясь к обочине, полз открытый штабной «рено». Позади шофера сидели два офицера. Один, в чине подполковника, постарше. Второй, с одним просветом и двумя звездочками, еще совсем молодой. Жаться к краю приходилось из-за того, что навстречу сплошным потоком брели пленные. Конца колонне было не видно. Раненых австрийцев везли на телегах.

– Поздравляю, Лёша, – говорил подполковник младшему товарищу. – Первый случай на моей памяти, чтоб в контрразведке «Георгия» дали. Я боялся, завернут представление. Но главком настоял. От души поздравляю, честное слово!

Он с завистью поглядел на новенький крестик, что посверкивал белой эмалью на груди подпоручика. Ехали из штаба фронта, с торжественной церемонии награждения. Сам-то начальник получил всего лишь шейного «станислава», но признавал, что подпоручик увенчан по заслугам.

– Спасибо, – безразлично ответил Романов.

Еще недавно он был бы на седьмом небе от такого отличия, но с апреля месяца Алексей не улыбался и плохо спал по ночам. Иной раз даже завидовал кошмарам Козловского – лучше уж видеть во сне веснушчатого мальчишку, чем ужасное лицо, на котором один глаз мертвый, а второй еще живой…

– Надоел ты мне со своей постной рожей, – пожаловался князь. – Слушай, я тебя долго не трогал. Понимаю же: человеку нужно время, чтоб после такого прийти в себя. Но ты, по-моему, решил навечно в чайльд-гарольды записаться.

– При чем тут Чайльд-Гарольд? – Романов пожал плечами. – Я убил раненого товарища. Очень романтично.

– Дурак ты! Не убил, а добил. Он все равно умирал, мучился. Я бы на его месте, может, сам тебя попросил! Это во-первых. А во-вторых, он же не зря погиб. Он своей смертью какое дело спас! Ведь это всё благодаря ему, благодаря тебе…

Подполковник обвел рукой запруженное шоссе.

– Не знаю… – Алексей схватился за виски. Снова вступил металлический звон – тот самый, что первый раз раздался у него в голове тогда, в березовой роще. – Я всё думаю. Нет на свете ничего такого, никаких причин, из-за которых можно взять и выстрелить в лицо товарищу, который ждет от тебя… ну, если не помощи, то хотя бы жалости. Или последнего «прости»…

Наконец он проговорил вслух то, что мучило его все эти месяцы. Князь только крякнул.

– Ты что несешь? Если б ты разнюнился, то Калинкин бы сгинул попусту. А вместе с ним пропали бы и ты, и доверенное тебе дело! Нельзя нам нюниться. Это двадцатый век, Лешенька! Времена плаща и шпаги остались в прошлом! Хотя, уверен, и тогда не шибко миндальничали. Это нам Дюма со Стендалем всяких красивостей напридумывали. Во все эпохи сила на земле ломила силу, а жалость – это для небес. Так было и при мушкетерах, и при Бонапарте. Вся разница в нуликах.