Неизвестная война (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич

Нет, скорее всего, господин Зуев работает именно по Архангельску. Даже если его сюда прислали «на всякий случай» или он угодил в «ссылку», это все равно оправданно. Как-никак, Архангельск — это единственный (по крайней мере, являлся таковым до появления в девятьсот шестнадцатом году Романова-на-Мурмане) российский порт на Севере. Англичане, в принципе, могли предусмотреть и возможность активизации немцев на Балтике во время Первой мировой войны, отчего значение северного порта увеличивается многократно.

— Так что искать-то? — повторил вопрос Корсаков.

— Ищи все то, чего не должно быть в кабинете директора библиотеки, — ответил я.

Да, очень точное указание. Разумное...

— Так бомбу искать или «Максим»? — хохотнул мореман.

— Вот, что-нибудь в этом духе, — кивнул я. — Если гаубицу отыщешь — совсем прекрасно!

Что можно найти у хорошего разведчика? Правильно, ничего! Если он держит в шкафах или ящиках стола что-то действительно важное, шпион он хреновый. А господин Зуев — хороший или плохой? Вот заодно и узнаем. Если что-нибудь отыщем — то плохой шпион. Ничего нет — хороший разведчик.

Серафим принялся вдумчиво вытаскивать из шкафа книги, шевелил губами, пытаясь разобрать название, тихо матерился, если на корешке попадалась иностранная надпись, и аккуратно складывал в угол.

Я же взял на себя письменный стол. Не мудрствуя лукаво, для начала принялся выдвигать ящики. Так, вот этот выглядит подозрительно — на вид не такой глубокий, каким должен быть. Так и есть — фальшивое дно, под которым... М-да, бумажные деньги Российской империи разного достоинства, от трех рублей до сотни. Навскидку, тысяч десять, может и больше. Неплохие деньги для директора библиотеки.

— Серафим, а здесь царские ассигнации в ходу? — поинтересовался я.

— А хрен его знает, — пожал плечами Корсаков. — В прошлом году в ходу были, а нынче не знаю.

— Трофеи нужны? Если нужны, забирай. Нашим пригодятся.

Корсаков только отмахнулся — потом, мол. Ну, потом, так потом. Лучше бы это оказались золотые червонцы, больше пользы и для подполья, и для меня.

Больше тайников не нашлось, хотя я вспомнил все потайные места, где они могли быть. Проверил крышку, ящики, даже ощупал стенки на предмет обнаружения потайных ниш. Среди бумаг тоже не нашел ничего интересного. Какие-то счета, квитанции о получении грузов, акты о приемке книг. Вот лежит огромная бумага, удостоверяющая, что Архангельская городская дума передает в дар общедоступной библиотеки сто экземпляров издания... Крестинина!

Теоретически, деловые бумаги могут содержать шифры, тайные коды, послания, но, скорее всего, они именно то, чем кажутся.

— Командир, а вот это что такое? — поинтересовался Корсаков, вытаскивая из-под книжного шкафа фотоальбом.

Альбом солидный, очень тяжелый, в переплете из натуральной кожи (м-да, опять заговариваюсь — разве в ту пору появилась искусственная?), с медными вычурными накладками. В общем-то, ничего сверхъестественного. Только зачем фотоальбомы засовывать под шкаф?

А внутри вместо семейных фотографий обнаружились почтовые карточки или, как их называли в ту пору, «Postkarte».

Я перетащил альбом на стол, принялся методически просматривать все страницы, а посткарты вытаскивать из прорезей, читать адреса и надписи на обороте и складывать в стопку.

Итак. Текст отсутствует. Обратный адрес везде: Warszawa. Poste restante. 12. Можно предположить, что «Варшава. До востребования». Сегодня это писали бы по-русски, но латинскими буквами. Зато картинки самые многообразные. Тут тебе и симпатичные барышни в польских национальных костюмах, усатые паны, словно сошедшие со страниц книг, козочки и овечки. Много детишек — мальчики, целомудренно чмокающие в щечку девочку, девочки, завязывающие бантик любимой кошке. А эта вообще прелесть — пухлый малыш, сидящий на горшке и зажимающий нос

Всего я насчитал девяносто две карточки, с разными иллюстрациями. Самая первая датирована осенью девятьсот седьмым годом, а последняя, августом пятнадцатого. В принципе, ничего удивительного. В сентябре одна тысяча пятнадцатого наша армия оставила Польшу. Получается, Зуев получал по одной карточке в месяц. И что бы это значило? Чистый лист может означать что угодно — все без изменений, или напротив, означал какое-то руководство к действию. Возможно, шифром служил не текст, а картинка или фотография. Ладно, это мы отложим в сторонку, при случае переправим на «Большую землю». Не думаю, что альбом может пригодится Советской России, но пусть шифровальщики ломают головы — авось, пригодится на будущее.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Почему Зуев не уничтожил карточки, хотя это следовало сделать? В рассуждение, что никто не обратит внимания? Или эти почтовые карточки дороги ему как память? Как-никак, закончил Варшавский университет, ностальгия, понимаете ли. Стоп, а если господин Зуев не англичанин, а этнический поляк, завербованный английской разведкой? В принципе, такое возможно. Отношение ляхов к России никогда не было доброжелательным, а сами поляки всегда считались нигилистами и революционерами. Вон, взять того же Дзержинского или Менжинского. И как объекты вербовки прекрасно подходят хоть англичанам, хоть немцам. Русский язык прекрасно усваивается братьями-славянами, а выдавать себя за великоросса безопаснее, нежели за поляка.

— Командир, полундра! — услышал я громкий шепот одного из парней, дежуривших у черного хода. — Похоже, господин директор сюда идет.

— Дверь запирай, пусть заходит, а потом хватайте и тащите ко мне, — приказал я, готовясь к встрече.

Донесся небольшой шум, но господин Зуев, судя по всему, даже не подумал сопротивляться.

— Господа, вы перепутали, — донесся до меня насмешливый голос директора. — Здесь не отделение банка, а библиотека.

Кажется, принял нас за грабителей. А не струсил директор, молодец!

Когда Платона Ильича ввели в его же собственный кабинет, и он, увидев меня, если и удивился, то не подал вида.

— Владимир Иванович! — нарочито громко вздохнул Зуев. — Я считал, что вы эмиссар Троцкого, а вы всего-навсего, взломщик?

— Так мы, пан директор, от скуки и на все руки. Кстати, приношу вам свои извинения.

— За что? — не понял директор. — Скорее, это я должен просить у вас прощения, что ваша миссия была сорвана.

— Полноте, — махнул я ручкой, словно герой плохой оперетты. — Мою миссию признали успешной, более того, даже наградили орденом.

— Командир, а чего ж ты молчал? — подал голос Серафим. — Это дело надо отметить. Ладно сам не пьешь, так хотя бы друзьям нальешь.

Корсаков, поймав мой взгляд, только вздохнул и прикусил язык.

— Я хотел извиниться, что принял шляхтича за англичанина, — произнес я, потом попытался пропеть, мешая русские и польские слова: — Еще Польша не сгинела, коль живем мы с вами, все, что враг у нас отнимет, мы вернем клинками.

Пан Платон сморщился, перевел взгляд на почтовые карточки, вздохнул:

— Да, я шляхтич и горжусь этим. А песню вы поете ужасно. А карточки... это все, что связывает меня с родиной. Как понимаю, Польшу я теперь не увижу?

— А вы планировали вернуться в Польшу через Британию? — зачем-то спросил я, хотя как по-другому? Не через Россию же ему переться. Не доедет. — Ладно, поставим вопрос иначе. Платон Ильич, вы хотите вернуться домой? Через Англию, Швецию, или Гренландию, мне все равно. Скажу сразу, что от вас требуется передать мне адреса, имена и пароли всех ваших агентов в России.

Зуев усмехнулся, сел на один из стульев и попытался залезть в карман, но был остановлен бдительным Корсаковым.

— Я хотел достать папиросу. Можете меня обыскать, но слово шляхтича — у меня нет оружия, — высокомерно произнес Зуев.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Серафим, помоги пану Платону, — попросил я, и Корсаков вытащил из кармана моего бывшего директора кожаный портсигар. Открыл его и передал Зуеву.

Закуривая, директор библиотеки сказал:

— А с чего вы решили, товарищ чекист, что я возьму и выдам вам свои связи? Я — шляхтич, и этим все сказано!