Несбывшаяся любовь императора - Елена Арсеньева

– Но, ваше величество… там действие происходит в старые времена, если я не ошибаюсь, да к тому же бунтовщики несут наказание.

– Революция всегда революция. Она может передаваться в виде намеков. Разве нельзя обойтись без этого?

Чрезмерную осторожность Николая относительно революции вообще и французских пьес в частности понять можно было. Двенадцать лет назад, в декабре, он спас свое государство от погибели, от заразы вольнодумства, которой господа радетели за народ нахватались именно во Франции и которую поволокли в Россию, словно новую моду (моду на галстуки и жилеты, на небрежные прически и лимбургский «живой» сыр, моду на бунт и убийство государей…), радостно предвкушая реки и моря крови, которые зальют эту страну немедленно, как только начнется русский бунт, который пугал даже легкомысленного циника Пушкина, недавно застреленного на дуэли. Может быть, конечно, Пестель, Радищев и иже с ними не ведали, что творили, но едва ли. Слишком уж старательно были разработаны их прожекты, предусматривавшие непременное убийство членов царской фамилии – всех, вплоть до маленьких детей. Именно твердость императора, только что взошедшего на престол, спасла тогда Россию от гибели, однако опасение французской заразы не исчезло и не могло исчезнуть.

Впрочем, касательно пьесы «Эсмеральда» Николай Павлович напрасно беспокоился.

В Александринке собирались ставить весьма приблизительную инсценировку, принадлежащую немецкой актрисе Шарлотте Бирх-Пфейер и еще более приблизительно переведенную на русский язык Александрой Михайловной Каратыгиной. Гедеонов на всякий случай перечел ее и представил на суд министра двора следующее послание, объясняющее, почему эта невинная безделка вполне может быть допущена на императорскую сцену:

1. Действие происходит не в Париже, а в Антверпене, не при Лудовике XI, а при Герцоге, которого имя не упоминается.

2. Вместо собора Notre Dame de Paris декорация представляет Антверпенский магистрат, куда скрывается Эсмеральда.

3. Вместо духовного лица сделано светское – синдик.

4. Фебус, по роману развратный молодой человек, заменен нравственным и платонически влюбленным женихом.

5. Возмущений на сцене никаких не представляется. В четвертом действии говорят о намерении цыган освободить Эсмеральду из магистрата, в котором она находится не по распоряжению правительства, а вследствие похищения ее Квазимодом.

6. Окончание пиэсы благополучно. Эсмеральда прощена, и порок в лице синдика Клода Фролло наказан.

Вообще в пиэсе и в разговоре действующих лиц соблюдено должное приличие, сообразное с духом русского театра.

Прочитав послание Гедеонова, император наложил резолюцию:

Ежели так, то препятствий нет, ибо не та пьеса, а только имя то же.

Касательно «не той пьесы» драматург и критик Григорьев позднее станет сокрушаться:

«Но Боже мой, Боже мой! Что же такое Бирх-Пфейер сделала из дивной поэмы Гюго? Зачем она изменила ничтожного Фебюса в героя добродетели? Зачем она испортила своей сентиментальностью ветреную, беззаботную Эсмеральду, девственную Эсмеральду, маленькую Эсмеральду?..»

Варю, впрочем, интересовало только то, что пьеса – романтическая, что она о любви, что ей впервые поручена серьезная, драматическая, а не водевильная или комическая роль, что на подготовку пьесы дано всего лишь семь дней.

И что на этой премьере обязательно, всенепременно будет императорская семья…

И вот настал знаменательный день. Театр был набит битком. В императорской ложе за несколько минут до поднятия занавеса появились их величества и великий князь Михаил. Николай Павлович и Александра Федоровна сели у самого барьера. Михаил Павлович устроился позади них.

Занавес открылся, и зрители увидели огромную площадь, на которой волновалась толпа. Но вот крики смолкли:

– Тише, тише, вы, ревуны, вот идет Эсмеральда!

– Эсмеральда? Тише, смирно, место! Эсмеральда! Эсмеральда!

– Примечай, вот идет маленькая ведьма…

Среди расступившейся толпы появилась цыганка с тамбурином и цитрой. На ней был пунцовый шерстяной тюни́к[29], вышитый разноцветными шнурками. Из-под него виднелось золотистое платье с цветной отделкой, которая пенилась вокруг стройных ножек Эсмеральды. Пышные рукавчики подчеркивали изящество ее рук, красные сафьяновые полусапожки обливали тонкие щиколотки.

Костюм сидит как влитой, констатировали мужчины (бесподобная талия, грудь!), и идет Асенковой невероятно. Даже трудно выбрать, в чем она лучше выглядит: в мужском или женском наряде.

Дамы в зале не без ревности отметили, что Асенкова, конечно, обладает чисто актерским умением носить одежду так, словно в ней родилась.

Эсмеральда сделала реверанс императорской ложе, потом – собравшимся на сцене актерам и запела, наигрывая на своей цитре:

Где струятся ручьи

Вдоль лугов ароматных,

Где поют соловьи

На деревьях гранатных,

Где гитары звучат

За решеткой железной –

Мы в страну серенад

Полетим, мой любезный!

Оставив цитру, Эсмеральда подняла тамбурин и начала танцевать фанданго.

– Как хороша она! Божественное созданье! – воскликнул Феб, выражая таким образом мнение мужской части зрителей – и критиков, которые наутро разразятся хвалебными рецензиями.

– Хорошо сказано! – хлопнул в ладоши великий князь Михаил Павлович.

– И в самом деле она очень мила, – вежливо согласилась Александра Федоровна.

Николай Павлович снисходительно кивнул, вспомнив, как при дебюте своем Варя Асенкова глядела на него не отрываясь и именно для него вела свой первый монолог. Вот и сейчас такое впечатление, что она решила играть не на зрительный зал, а на императорскую ложу. Забавно все это выглядит, очень забавно!

А она просто ничего не могла с собой поделать. Ее, словно подсолнух к небесному светилу, притягивало к этой ложе. Она танцевала, пела, кокетничала, горевала, жалела бедного Квазимодо, любовалась Фебом – но играла лишь для него, для одного человека на свете! И только когда она с отвращением давала отпор похотливому Фролло, то не смотрела на ложу. Но стоило начаться ее объяснение с Фебом…

Знатоков и любителей романа Гюго – а таких в зале собралось немало – просто-таки корежило от стараний госпожи Бирх-Пфейер «причесать» пылкое творение знаменитого француза. Особенно когда распутный Феб вместо непристойного предложения Эсмеральды («Симиляр… Эсменанда… Простите, но у вас такое басурманское имя!») сделаться его любовницей и поселиться в «хорошенькой маленькой квартирке» говорит прилично и благопристойно: