По ту сторону реальности. Том 3 (Сборник мистики и фантастики) - Коллектив авторов

Медленно и с огромным трудом подойдя к одному из аппаратов, я заметил, что на корпусе аппарата выгравирована свастика.

«Не нравится мне всё это», – пятясь назад, мысленно резюмировал я.

В тарелке открылся люк, и из него выскочил голубоглазый и белобрысый ариец, и почему-то в форме немецкого военного Третьего рейха.

«Ну, это уже слишком», – подумал я, хватая за шиворот пробегающего мимо фашиста.

– А ну стой, фашистский выкормыш, чего это вы тут затеваете с вашими небесными покровителями? Отвечай, негодяй, или я тебе башку оторву.

Немец испуганно таращил на меня глаза и всё бубнил:

– Гитлер капут, Гитлер капут!

– И то верно, – удовлетворённо саданув его по шее, заметил я.

– А теперь давай показывай мне свой аппарат и как он работает, что– то мне совсем наскучило это затянувшееся ваше гостеприимство.

Немец, хлопая голубыми глазами, покорно подвёл меня к тарелке и открыл люк, приглашая войти.

– Ишь какой умный, одно слово – ариец. Сам сначала полезай, а я уж за тобой следом, и не вздумай шутить, быстро уши надеру. Ну, давай, ком, ком, форвест, не тяни резину.

Фашист как-то тупо повиновался, и уже через несколько мгновений мы сидели в пилотских креслах.

– Да ты, видимо, по-нашему ни бельмеса не понимаешь, – хлопая немчуру по спине, с досадой заметил я. – Тогда, фашист, внимательно следи за моими знаками.

Взмахами рук я предложил немцу закрыть прозрачный люк, а сам принялся внимательно рассматривать приборную доску пилотов. Трудно было сразу разобраться во враждебной нашему миру аппаратуре приборной доски. В основном вся приборная доска состояла из каких– то загадочных табло с иероглифами.

«Да, – почёсывая себе затылок, подумал я, – здесь, пожалуй, сразу так с разбегу не сориентируешься, что к чему, надо время».

Во время своих действий с люком я совсем не заметил, как проклятый фашист достал из брюк какой-то предмет и быстро приставил его к моей шее, после чего я сразу же потерял сознание. В голове что-то постоянно гремело и звенело и почему-то становилось нестерпимо жарко. Сознание медленно возвращалось ко мне.

«И чего этот фашист приставил к моей шее», – подумал с тревогой я и открыл глаза.

Над моей головой светило жаркое июльское солнце. Я сидел в кабине своего родного СУ-27 и никак не мог сообразить, почему мой товарищ по авиационному звену Серёга с такой яростью стучит в стекло моего блистера. Быстро открыв фонарь над своей кабиной, я с изумлением уставился на Серёгу.

– Слышь, Серёга, скажи, здесь сейчас не проходил один голубоглазый фашист? Я только что разговаривал с ним.

Серёга, испуганно взглянув на меня, заметил:

– Какой фашист? Слушай, я уже битый час вместе с техником пытаюсь извлечь тебя из твоего самолёта. Кто же на боевом дежурстве спит? Ты случайно вчера не хлебнул лишнего, что-то тебя совсем разморило? Кстати, скажу тебе по секрету, сегодня наше звено в полном составе отправляют на один авианосец для выполнения какой-то очень важной миссии. Ну как тебе эта новость, Андрюха?

– Мог и не сообщать мне эту новость, я и так всё знаю, – потирая гудящие виски, устало ответил я. – «Надо же, приснится же такая гадость», – подумал с горечью я, а вслух ответил товарищу: – Серёга, только очень тебя прошу, не заходи больше в хвост моего самолёта. Я этого не люблю!

Медленно покинув пилотскую кабину, я опустился в траву, пахнущую клевером и вереском, мечтательно обратив свой взор в безбрежное синее небо над своей головой.

Катерина Летящая

г. Кемерово

Маяк

Маяк светил. Он светил с раннего вечера до позднего утра. Ещё он светил в тумане. Река в этом месте превращалась в небольшой залив перед морем. Близость моря насыщала воздух туманом, поэтому Маяк светил почти всегда. Он любил своё дело и делал его с удовольствием.

Тьма всегда боится света, отступает перед ним, обвиняя в давлении, и прячется. А свет просто светит. И маяк просто светил. Ему не было никакого дела до тех, кому это не нравилось. Маяк знал, что его свет был подарком, приглашением, был действием. Было много желавших его света. И он светил для них. А кто не хотел его света, тот уходил в туман или во тьму и не выходил на его свет. Маяк просто светил.

…Под листом жило! Там барахтались два слизня, устраиваясь удобнее. Лист был небольшой, и двоим там было тесно. Но никто не хотел выползать на свет. Вот если бы маяк перестал светить! Но этот упрямец никогда не отдыхал. Он не светил лишь в те короткие часы, когда утренний туман рассеивался, а вечерний ещё не наступал. Но тогда светило солнце. А это ещё хуже. Солнце залезало под лист. А ещё и лист поворачивался к солнцу. В такие минуты слизни мечтали о Маяке. Ночным бабочкам хорошо, они могут улететь вглубь, туда, где Маяк не достаёт. В лес, потому что ближе к посёлку много фонарей. Хотя фонарь всё же лучше, чем Маяк. Фонарь освещает только часть под собой, от его луча легче спрятаться. Даже если их много, это легче, чем Маяк. Эта семейка света уже достала скромных, тихих ночных жителей, которым хотелось просто жить, просто жить. Свет вынуждал что-то делать. Он вынуждал двигаться, уходить с освещённой территории, он побуждал оглядываться. В поле зрения попадало много того, чего не знал раньше. Это пугало, и чтобы скрыться, нужно было двигаться – или уползать, или изучать. Это напрягало, это злило.

– Эй, Сляк, что там блестит у соседнего дерева? Сползаем, посмотрим, – снова стал приставать друг. Двигаться не хотелось. Еды и тут хватало – благо, туман. Еда есть, под листом темно, что ещё надо?

Не-а, я не поползу и тебе не советую. Кто знает, что там. А вдруг там гибель. – но друг уже уползал. – Ну и дурак. Молодой да глупый. А я помню, как Слик вот так же уполз, и нет его по сей день. Мне, конечно, всё равно. Уползёте вы, появятся другие….

А Мок уже полз к сверкающему предмету. Это было что-то странное, не виданное раньше. Круглое, прозрачное, как большая капля, но твёрдое. Мок обполз его вокруг несколько раз, но так и не понял. Попробовал его на ощупь одним краем себя – тёплое. Тогда Мок заполз на него и стал оглядываться. По сторонам и внизу сквозь ЭТО было видно траву. Мок снова прополз. И вдруг прямо на него уставился кто-то свой, но не знакомый. Он так же шевелил краями, словно дразнился. Мок, не спуская с него глаз, отполз, но тот полз за ним. Страх обуял Мока и он без оглядки ринулся с этого предмета. И свалился, опрокинулся навзничь. И увидел нечто голубое и бездонное. Это было так прекрасно, что Мок лежал и лежал на спине и зачарованно смотрел вверх. Восторг сменился тихой радостью, какое-то светлое знание открылось ему: «чтобы изменилось что-то, нужно чего-то лишиться. Нужно потерять или самому отдать что-то своё. И тогда в обмен на старое получишь новое». Это говорила голубая мощь, голубая глубь, это говорило что-то внутри Мока. И он таял в сладкой истоме и, растворяясь, становился этой глубью, этой мощью…