Евреи и Евразия - Яков Бромберг

Это положение обязывает нас, евреев, произвести некий окончательный выбор и осмыслить свою религиозно-культурную и политическую позицию по отношению к Востоку и Западу. Такое осмысление, однако, требует как важнейшей и существеннейшей своей предпосылки пересмотра, утверждения и закрепления основных начал нашей религиозной догматики, требует напряженной, долгой работы многих и лучших умов для очищения и исцеления нашей искаженной и страждущей религиозной духовности от глубоко проникших в ее недра начал скептицизма, безличного и противоличностного смесительства, духовного, социального и политического, от рабских пут воинствующего и изуверского безбожия, в которое вовлечена в тех или иных видах вся наша интеллигенция в лице ее современного поколения. Должна быть произведена последняя, но тем более серьезная и ответственная попытка отстоять достоинство Религиозного еврейства как вселенского и всемирно-исторического вероучения, и усилия в этом деле должны быть Направлены не вовне, не на шумную хлопотливость малых дел и чернильную войну в демократических газетах против действительных и воображаемых врагов, не на мнимые завоевания «равноправия» и прочих внешних и приложимых благ, а против безбожного, антиисторического и утопического духа нашей же периферии, грозящего нам внутри полным духовным измельчанием, вырождением и даже полной национальной гибелью в гораздо большей степени, чем самый свирепый антисемитизм извне.

И у нас есть важные основания верить в то, что среди наличных течений русской исторической, религиозной и общественной мысли евразийство наиболее способно оценить мистическую глубину исторической трагедии еврейского народа во всей ее метаисторической важности и глубине. Мы верим, что бытовая, правовая и политическая обстановка, которая была бы создана евразийской государственностью, из всех мыслимых наиболее благоприятна для исторически предстоящего нам очищения и покаяния в наших больших грехах перед Россией и перед самими собой. Существующий же в наши дни в России сатанократический режим вытравления из глубин сознания и первичного инстинкта народов всех оснований религиозной и культурно-исторической, личностной духовности, мы повторяем это, способен только увеличивать глубину, соблазнительность и неотразимость этого греха и доводить формы его проявления до крайних пределов богоотступнического и бесчеловечного, звериного одичания. В этом смысле каждый лишний год коммунистической диктатуры производит в среде нашего народа, может быть, гораздо большие и непоправимые духовные опустошения, чем среди остальных вассалов и данников Интернационала — мы не устанем повторять это, не боясь обвинений в лицемерии со стороны поклонников легенд о жидомасонско-революционном заговоре.

Наше критическое отношение к политическим идеалам белого движения, в его современной, наиболее чистой, «возрожденской» и «активистской» формации, более всего подвергает нас опасности быть отнесенным за одни скобки с общей массой еврейской периферии, столь трогательнобескорыстно беспокоящейся за участь кремлевских самодержцев наших дней. И мы сохраняем только слабую надежду на то, что высказанные выше соображения о белой идеологии — о ее безоглядно-подражательном, некритическом западничестве, ее слишком резком выдвигании социальной стороны русской катастрофы, ее недостаточно отчетливом восчувствовании сокровенной связи верховной власти как организующе-творческого начала с территорией и народом (или народами) на ней как объектом государственно-культурного делания и потенциальным носителем великих метаисторических предназначений, ее слишком вялом и снисходительном отношении к течениям, более чем подозрительным в смысле всяческого территориально-политического ликвидаторства, — что все это побудит отнести наши опасения по отношению к белой идеологии к разряду не столь предосудительному.

С тем большей решимостью мы призываем к духовному противлению идеям о «мирной эволюции» коммунистического режима в сторону «демократии и народоправства», выдаваемых за всеобщую, всемирную цель всякого исторического развития, в каковой эволюции усматривается ее идеологами наилучший из возможных исходов катастрофического переворота. Мечтания о таком идиллически-безбурном конце революции, столь излюбленные в известных слоях русской эмиграции, особо безусловным и всеобщим успехом пользуются в еврейской ее части, успехом, не только коренящимся в более чем полустолетней традиции столь тесно связанных с «эмансипацией» демократических идеалов, но в еще большей степени питаемым страхом перед погромами, по своей безотчетности и навязчивости могущим быть сравниваемым только со столь заразительной idee fixe о масонах в крайне правых кругах.

Не притязая прибавить на этих страницах что-нибудь новое к громкому хору гораздо более веских и авторитетных голосов, возражающих в настоящее время против лживых идеалов и внутренней противоречивости официального народоправства, и оставаясь в рамках, поставленных нашей темой, ограничимся указанием (по существу тоже, впрочем, весьма не новым) на прямо губительные, даже истребительные действия, произведенные на духовную сущность и религиозно-культурное своеобразие западного еврейства как такового в результате полуторавекового воздействия и участия в политических и умственных течениях эгалитарно-демократического и свободомыслящего Запада. Еще в первых главах настоящей работы мы попытались отметить и подчеркнуть тот факт, что эгалитарно-демократические идеи, встречаясь со слабыми или искаженными чертами еврейской религиозной духовности, способны производить столь чудовищные порождения, как наблюдаемые в таком ужасающем изобилии в политической и умственной жизни современного еврейства. Здесь мы, отчасти повторяя себя, предлагаем еврейскому читателю этих строк подумать, на основании своего собственного общественного опыта, до какой степени безнадежным и невыполнимым оказался бы великий труд воссоздания и оживления основных догматико-метафизических начал нашей религиозно-национальной культуры в условиях лжеконституционного, обмирщенного, эгалитарно-нивелирующего строя. Этот строй сразу привлек бы к себе целиком все силы и симпатии передовых слоев русского еврейства, не исключая разочарованных остатков нынешних адептов разлагающегося и мертвеющего коммунизма, мнимыми благами равенства, доставшегося без жертв и усилий, в силу «естественных прав человека» и в результате «закономерного развития». Он устремил бы еврейскую культурно-философскую мысль, вместе со всей мыслящей Россией, на путь окончательного торжества западных начал и вовлечения в сумеречное умирание разбитой, самовзорвавшейся, деморализованной Европы, теряющей свое былое вселенское значение и не знающей, что с ним делать. Он отвлек бы лучшую часть образованного общества от единственно плодотворного пути — глубинного осмысления судеб России и ее народов во всем разнообразии взаимодействия и иерархического расчленения ее культурных и исторических сфер — на путь пошлого утилитаризма и поверхностно-материалистического, псевдонаучного неверия. Он рассосал бы живую память о потусторонних ужасах ниспосланного России испытания, о его богатой внутренними смыслами, символами и предвещаниями катастрофичности — в темной тине повседневности, в серой обыденщине малых дел. И есть нечто не только объективно-несообразное, но и нравственно отвратное и обидное в представлении о том, что великое потрясение и родильные муки великой российской горы могут, в конечных перспективах и последствиях, разрешиться серенькой, суетливо хлопочущей мышью конституционно-демократического и парламентского государства со всеобщеблагоденственным «уровнем жизни» масс, обилием всяческих бумажных свобод и белоперчаточной вежливостью городовых. (Болезненное влечение к роли акушеров при мышиных родах у великих гор роднит российских эрдеков с еврейскими сионистами; не здесь ли кроется истинная причина их взаимного духовного притяжения и взаимопокровительства?)

Евразийство своей общей концепцией государства как носителя, выразителя и охранителя начал некоей соборной, личностно-окачествованной духовности определенного, в идеале отчетливо очертимого религиозно-культурного и географического мира предоставляет, повторяем, максимум благоприятных условий для истинно великого, духовно-творческого труда и подвига религиозного и культурного самоопределения и самопостижения, очищения и покаяния в своих великих грехах, для решающей попытки вырвать, руководясь испытанным национально-историческим инстинктом, свое живое религиозное чувство из позорного плена у богоборческой, бездушной и идоложертвенной утопии, — для всего того, в чем мы нуждаемся, как в воздухе для дыхания. Но от евразийства мы, евреи, можем ожидать чего-то гораздо большего, чем благоприятное внешнее окружение для тех идеологических и политических проявлений, которыми должно сопровождаться это чаемое возрождение нашего народа. Реальная, а не только книжноидеологическая проникнутость всех областей и тканей общественной и политической жизни страны пафосом онтологического и иерархического самоосознания по отношению к историческому становлению таинственных судеб России на путях живого примера м участия даст нам могучий толчок к национальному самопостижению в его истинном, религиозно-культурном, а не вульгарно-демагогическом, самоопределенческом смысле. В оценке огромности значения наглядно-предметного урока именно для нас, евреев, со свойственной нам жаждой конкретной, вещественной убедительности, мы можем здесь опереться на авторитет Вл. Соловьева (см. его сочинение «Еврейство и христианский вопрос»). Призыв Соловьева воздействовать на религиозно-нравственное сознание евреев конкретно-жизненным примером истинно христианского образа жизни и истинного богоискательства имел в виду конечный и свободный приход евреев к убеждению в превосходстве истины христианства, не отвергающей, но восполняющей Ветхий: Завет, и был, следовательно, произнесен в связи, существенно отличающейся от нашей. Вопрос о конечном обращении Израиля ко Христу, вера в которое для христианина догматически обязательна (Римл. XI, 25–26), отнюдь не может быть затронут на этих страницах; конечное завершение и примирение иудейско-христианской тяжбы, может быть, не вмещается, в своем мировом эсхатологическом значении, в пределы земного, пространственно-временного зона бытия рода человеческого, и здесь было бы уместно повторить, с тем большей силой и ударением, соображения, аналогичные тем, которые приводятся кн. Н.С. Трубецким по вопросу о воссоединении внутри христианства Восточной и Западной церквей. Но и оставаясь при строгом охранении чистоты своей тысячелетней национальной веры, еврейство должно высоко оценить православно-русскую религиозно-философскую мысль и исполняющий ее пророческий дух, должно безошибочным инстинктом своего древнего богоискательства и богоутверждения потянуться на свет огня, ныне возжигаемого Россией для всего еще могущего быть спасенным человечества. И не автор настоящих строк впервые заметил, что пророческий пафос русской религиозной мысли способен возвратить неверующего еврея в лоно веры Израилевой.