Гадание при свечах - Анна Берсенева

Отец молчит, потом отвечает, и Марина едва узнает его голос:

– Тогда – не буду жить. Ее я не переживу.

Бабушкин голос смягчается, становится тихим, успокаивающим:

– Да не будет этого, что ты! Напугалось дитя, от испуга не помирают, ты что!..

– Я это сделал с ней, – говорит отец.

– Да ты ли! Она этого напугалась, злыдня-то, его и взрослый напугается, куда ребенку!

– Его она не испугалась… – медленно произносит отец. – Она его чуть не убила, сердце чуть не остановила ему…

– Ну и хай бы сдыхал! – вдруг зло говорит бабушка. – Туда ему и дорога!

– А ей? – тихо спрашивает отец. – Ей тогда – куда дорога? Что вы говорите, Надежда Игнатьевна, как будто не понимаете…

Бабушка вздыхает и ничего не отвечает отцу; Марина снова перестает слышать голоса.

… Никогда в жизни она не болела так долго. Да и болезнь ли это была? Или в самом деле испуг? Или еще что-то, чему нет названия?

Только в октябре Марина впервые сама вышла из дому. Да и то дошла только до лавочки в глубине сада, потом ноги у нее подогнулись. Ветки яблонь лежали на самой спинке лавочки, пригнутые живой осенней тяжестью. Ежик высунулся из-под листьев, прошуршал куда-то быстрыми лапками.

Марина смотрела на яблоки, на ежа – и не чувствовала ничего, кроме пустоты.

Она не слышала, как подошел к ней отец. Может быть, он и шел за ней с самого начала, когда она только спустилась с крыльца. Он присел рядом на лавочку и молчал. Марина тоже молчала: у нее не было сил говорить. Она смотрела на его похудевшее лицо, на высокие, тонко очерченные скулы и прямую линию сомкнутых губ – и ей было все равно, смотреть на него или на яблоки…

– Никогда ты меня не простишь, – сказал он наконец, и Марина не поняла, спрашивает он или говорит утвердительно. – Что же мне теперь делать, Маша?

Он никогда не называл ее так, и Марина вздрогнула: ей вдруг показалось, что отец спрашивает не у нее… И тут же ей стало жаль его! Это было первое чувство, которое прорезалось в ней за долгие, безразличные и бессмысленные дни и месяцы!.. Марина почувствовала, как слезы подступают к горлу.

– Я сама не знаю… – выдавила она. – Папа, я не знаю… Что же это было? И зачем же ты… так?

– Мариночка, я не должен был этого делать, прости меня! – Он быстро встал и положил руку на ее плечо; Марина услышала, какая боль бьется в его голосе. – Я и сам не понимаю, как мог поднять на тебя руку. Но я испугался за тебя, ты понимаешь?

– За меня? Почему за меня – за него?

– Нет, при чем здесь он? – Отец поморщился. – Я не настолько способен к христианскому всепрощению, как следовало бы… Но ты!

Он отпустил ее плечо, прошелся по дорожке, шурша опавшими листьями.

– У меня не то что нет никого дороже тебя – у меня вообще нет никого кроме тебя, – сказал он, останавливаясь перед Мариной. – Я не переживу, если с тобой что-нибудь случится. Ты пока не понимаешь того, что сделала, – сказал он, предупреждая ее вопрос. – И пока ты не понимаешь, просто поверь мне: этого делать нельзя! Сила желания – страшная сила, а у тебя – особенно…

– Но почему? – спросила она. – Почему у меня – особенно?

– Я бы рад был, чтобы тебе этого не досталось… – Голос его звучал печально. – Но уж так бог распорядился – может быть, не к худу. Ты на многое способна, девочка моя, но даже ты не сможешь остановить зло, когда оно начнет возвращаться. Тебе придется научиться владеть собою, иначе никак. Думаешь, в твоей жизни не встретятся плохие люди?

Марина почти не понимала, о чем он говорит, к тому же голова у нее кружилась. Но про возвращение зла она поняла.

– Не сердись на меня, – попросил отец.

– Я не сержусь, папа, – ответила она. – А что, оно ко мне вернулось?

– Нет-нет, – сказал отец успокаивающим тоном. – Ты теперь забудь об этом.

– А тот… Он живой? – осторожно спросила Марина.

– Живой… – Глаза отца сузились. – Но, надеюсь, больше здесь не появится.

Марина была тогда слишком мала, чтобы понять, чего хотел от ее отца этот приезжий человек с крысиными хвостами на лысине. Он действительно больше не появлялся, и она забыла о нем. Но того, что овладело ею при виде этого человека, она забыть не могла…

И сейчас, из-за эскорт-герл Нины, эти воспоминания снова взбудоражились в ней.

Глава 18

Дни шли за днями, уже заканчивался март, а разговор с госпожой Иветтой так и не состоялся. Марина сама не понимала почему. И все чаще ей казалось, что она вообще не в состоянии что-нибудь понимать. Все спуталось в ее жизни, мысли и видения кружились в голове стремительным круговоротом, ломая ее сознание…

Женя снился ей каждую ночь, и Марина уже не знала даже, сны ли это. Она ждала этих снов, она мечтала о них, но к утру чувствовала себя после них такой разбитой, что не могла оторвать голову от подушки. Ничего не изменилось в ней по отношению к нему, он оставался ее единственным, она по-прежнему тонула в его глазах с ясными лучиками – в любимых, давно ей предначертанных глазах…

Однажды он приснился ей в комнате – наверное, в родительском доме. Марина видела все так ясно, как будто сама сидела рядом с ним. Письменный стол с изрезанной перочинным ножичком столешницей, глобус, большие песочные часы, которые Женя то и дело переворачивал во время разговора. Он был не один – рядом с ним сидела Наталья Андреевна, Наташа Спешнева, и Марине хотелось плакать, когда она видела, какое мгновенное торжество мелькает в ее красивых темных глазах…

Но даже после этих снов надо было вставать и ехать на Кутузовский, в студию госпожи Иветты. Марина больше не принимала людей на Полярной. Иветта прекратила это сразу после того, как во время первого своего приема на Кутузовском Марина нашла пропавшие из сейфа документы.

– Хватит, дорогая, – сказала она. – Незачем тебе тратить силы на глупых баб, с твоими-то способностями. Я все равно собиралась закрывать эту келью медведковскую. Сколько можно!

Иветта смотрела на нее как будто бы насмешливо, но в глазах ее мелькала настороженность. Марина открыла было рот, чтобы сказать наконец, что хочет прекратить не только медведковские приемы, но и вообще все, но что-то не позволило ей произнести ни слова. Ей показалось, будто губы у нее онемели… Иветта продолжала внимательно смотреть на нее, потом удовлетворенно улыбнулась.

– Ну вот и прекрасно, – сказала она. – Я рада, что ты познакомишься со многими интересными и влиятельными людьми. И знаешь, – синие глаза ее стали шире и как будто темнее, – скоро ты сама поймешь, что такое настоящее влияние…

Марина сидела у стола в магической студии и остановившимся взглядом смотрела на сапфирового цвета пирамиду, стоявшую перед нею. Первый посетитель почему-то опаздывал, и она рада была этому. Утро сегодня было пасмурным, и настроение таким же, как это утро.