Приворот для Золушки - Людмила Зарецкая

– Нет, – честно ответила Наталья. – Я вашу кошку терпеть не могла, но так жестоко поступать было нельзя. Ни с ней, ни с вами.

– Узнаю, кто, изведу! – Голос старухи набрал силу, но она тут же снова сникла, раздавленная свалившимся на нее горем. – Думаешь, я сумасшедшая, что так по кошке убиваюсь? Да у меня, может, кроме нее, никого близкого не осталось…

«Странно, – подумала Наталья, – наш дом не из дешевых, да и построен совсем недавно. Одинокой бабке было бы не под силу купить здесь квартиру. Почему же я раньше никогда об этом не думала?»

– Думаешь, кто мне такие хоромы купил? – раздался голос старухи, и Наталья вздрогнула от того, что та прочла ее мысли. – У меня сын есть. Хороший сын, любящий. Он три года назад вместе с женой и дочкой в Германию уехал. Насовсем. Невестка у меня немка. Вот они и решили, что на исторической родине слаще будет, чем здесь.

Они там хорошо устроились. Оба работают. Сын инженер, между прочим. Он у меня, ох, башковитый, Павлик мой. Жена у него медсестра. Внучка в школу ходит. А еще они ее в спортивную гимнастику отдали, так она все по чемпионатам ездит. Недавно второе место по Германии заняла. Талантливая девка. Дашуткой зовут. Да ты садись, чего стоишь? В ногах правды нет.

Наталья села на мягкий пуфик, стоящий в дверях кухни, и осторожно огляделась по сторонам. В квартире был сделан добротный ремонт. Кухонная мебель была новой, сделанной под заказ. Блестящие кастрюли и новенький электрический чайник никак не вязались с одиноким пенсионерским бытом.

– Так я ж говорю, помогает мне сын, – сказала старуха, и Наталья снова вздрогнула. – Квартиру они мне эту купили, старая уж совсем плохая была. Ремонт сделали, мебель заказали. Посылки присылают, переводы денежные. Я ни в чем не нуждаюсь, уж ты мне поверь. Вот только одной совсем плохо.

Они ко мне приехать не могут. Все работают. А как отпуск, так на море хочется. В Париж. В Канаду. Они молодые, надо мир посмотреть. Чего рядом со старой бабкой сидеть? Так что три года я их не видела. Дашутке уж двенадцать исполнилось. А она, когда уезжала, такая же была, как твой пацанчик. Я на него смотрю, а ее вижу. Кровиночку мою.

И Матрену мне, кстати, тоже сын подарил. За два дня до отъезда пришел и говорит: «Вот тебе, мама, котенок. Все не так одиноко вечерами будет». Я сначала брать не хотела, а она своими глазищами на меня как посмотрела… У нее ведь глаза были голубые, представляешь? Так у меня сердце и растаяло. Я ее Муркой хотела назвать, а Даша говорит: «Пусть, бабушка, Матрена будет. Такого имени ни у одной кошки больше нет».

Так и осталась мне память. И о сыне, и о внучке. Кошка Матрена. Мы с ней три года душа в душу прожили. А теперь ее больше нет. А мне-то как жить дальше?

И Мария Ивановна снова горько расплакалась.

– У вас валокордин есть? – спросила Наталья, которой стало отчаянно жалко несчастную бабку. – Давайте я вам накапаю. И еще, пойдемте Матрену вашу похороним на клумбе за домом. А то утром люди будут мимо ходить.

– Пойдем, – вскинулась старуха. – Это ты дело говоришь. Сходи, в гостиной у меня на подоконнике коробка стоит. Из-под торта. Это в день отъезда Павлик принес. Я и храню. Она большая.

Вместе с соседкой Наталья уложила тельце кошки в коробку, затем Мария Ивановна накрыла его чистым вафельным полотенцем, и они перевязали коробку шпагатом, за которым Наталья сбегала домой.

Лопата всегда лежала у нее в багажнике машины, так что через полчаса кошка Матрена была похоронена под кустом шиповника с ярко-красными, будто кровавыми, плодами. Вытерев лопату о траву, Наталья снова убрала ее в багажник и вернулась к старухе, которая с потерянным видом стояла над свежим могильным холмиком.

– Пойдемте домой, Мария Ивановна, три часа ночи уже, – устало сказала она и потянула бабку за рукав.

Та неожиданно послушно двинулась за ней. Усадив соседку на ту же табуретку, Наталья собралась уже уходить, но, оглянувшись, вернулась обратно и деловито засуетилась на кухне. Еще через час она напоила бабку чаем с вареньем и белой булкой, не став спорить, помянула кошку Матрену домашней настойкой на черноплодной рябине, потребовала, чтобы старушка все-таки выпила лекарство, и отправилась домой, не чуя под собой ног от усталости, но с чувством выполненного долга.

Подъезд, отмытый Ленчиком, сиял, и ничто здесь не напоминало о страшной трагедии, приключившейся всего несколько часов назад. Натянув ночную футболку взамен испачканного мокрой землей спортивного костюма, Наталья залезла к мужу под одеяло. Он не спал, в ожидании жены читая детектив.

– Трудно было? – спросил Ленчик, сдвинув очки на кончик носа.

– Ты знаешь, нет, – подумав, ответила Наталья. – Она не такая уж и страшная, эта бабка. Просто очень несчастная и одинокая. Как она теперь без этой кошки будет, я ума не приложу.

Когда около одиннадцати утра проснувшаяся позже обычного Наталья собралась на работу, холмик под кустом шиповника был украшен поздними осенними астрами. Под задним колесом машины Удальцова обнаружила обломки битого кирпича и засмеялась в голос. Бабка Мария Ивановна обладала твердым характером и быстро сдавать свои привычки не собиралась.

«Эх, ждать мне очередную селедочную голову в почтовом ящике», – подумала Наталья и поехала на работу. На соседку она почему-то совсем не сердилась.

Я даже не думал, что это окажется так просто. Все-таки все бабы дуры, а влюбленные бабы – дуры вдвойне. Они окончательно теряют разум, как речь заходит о том, что у них расположено внизу живота. А еще говорят, что мужчины думают не головой, а головкой. Как же. Щас! Никогда, даже в самые острые моменты, мы не теряем голову в отличие от этих безмозглых коз.

Как я обвел эту дуреху вокруг пальца! Еще неделю назад она пыталась меня шантажировать. Она! Меня! Идиотка, что с нее взять. Такая же, как ее старшая сестрица, десять лет назад смотревшая на меня влюбленными глазами. Она проглатывала любую туфту, которую я ей скармливал. И эта проглотила. А иначе и быть не могло.

Всего-то и понадобилось, что, жалобно глядя на нее, поужасаться страшной участью, постигшей ее дорогую сестренку и мамашу с папашей. Потом возмутиться тому, как страшно и необратимо меня оклеветали, пустить слезу и сдавленным голосом, отводя глаза, рассказать, как я любил Лену, как другие девицы на курсе завидовали нашему счастью, как устроили ту вечеринку…

Пришлось, конечно, побить себя кулаком в грудь. Мол, какой же я дурак и мерзавец! Встал в глупую позу, не защитил любимую в трудную для нее минуту, дал слабину, бросил ее на произвол судьбы. А в результате – трагедия. «Никогда себе этого не прощу», – патетически восклицал я и прикрывал рукой глаза, как в плохом кино, а эта коза всему верила. Смотрела на меня круглыми глазами, приоткрыв рот, и верила. Ну, дура. Чего возьмешь?