Битва веков - Александр Прозоров

— Ах вот оно в чем дело! — наконец-то понял Андрей, к чему велось столь долгое повествование.

— Князь Друцкий муж весьма мудрый, и на него можно положиться, ошибки не допустит, — завершил свою мысль барон. — Однако же, друг мой, с возвращением твоей семьи, полагаю, случилась изрядная задержка. Впрочем, учитывая грозу, грядущую со стороны Османской империи, сие только к лучшему.

Что интересно, про историю с «осадой Мадрида» князь Друцкий в своем письме не допустил даже полунамека. Ограничился лишь сетованиями о том, что условия брачного контракта слишком запутаны и их согласование затянулось. Полина и дети по большей частью делились впечатлениями о новой, неведомой стране, ее странных обычаях, подозрительной вере и забавных одеждах. Сетовали, однако, что задерживаются. Это было с одной стороны — грустно, с другой — избавляло князя от немалого беспокойства. Вот только на вопрос, когда же, наконец, он сможет присоединиться к ним, князь своим родным ответить пока не мог.

Спустя три недели он уже был у воеводы Михайло Воротынского, вместе с ним совершил долгий объезд укреплений, вернулся с докладом к государю, чуток отдохнул и снова отправился на южное порубежье, встретив в пути Покров. За пару месяцев у князя ничего не изменилось, и Андрей, воспользовавшись вставшими реками, по прочной и гладкой ледовой дороге сделал крюк к себе в Свияжский надел, собираясь забрать с собой сына и его ополчение.

Повернув за знакомую излучину, князь не поверил своим глазам: на краю скромной, если не сказать — нищей деревеньки возвышался новенький дом в два жилья, да еще с обширной подклетью! Строение, мало уступающее размерами дому самих бояр Лисьиных. Рядом с пляжем для выволакивания лодок появился добротный причал, окрест селения, судя по длинным плетням, расползлись огороды.

«Заблудился?» — неуверенно предположил он. Все же речные берега и лесные излучины везде похожи друг на друга, как и чувашские селения. Да еще до неузнаваемости засыпанные снегом и замаскированные сугробами и снежными горками. После перерыва в несколько лет недолго и обознаться.

Однако же, если заблудился — проще дорогу спросить, нежели плутать непонятно где. Князь Сакульский свернул с ледяной дороги, поднялся на берег, спешился у крыльца. Неуверенно оглядываясь, поднялся к двери, постучал:

— Есть кто живой?

— Все живы, все, не беспокойся, — навстречу вышла Варя в длинном вышитом сарафане и беличьем распахнутом полушубке. — Так медленно идешь, ровно не в своем уделе, княже.

— А-а-а, — на миг растерялся Андрей, потом не оглядываясь приказал: — Полель, Изольд, коней расседлайте! — Переступил порог и, едва позади захлопнулась дверь, смял в темных сенях любимую, прижал к себе, утонул в горячих поцелуях.

— Тихо, люди кругом! — через минуту спохватилась наместница, отпихнула Зверева, чинно вошла из сеней в дом. В горнице скакал на палочке, украшенной конской головой, совсем уже большой, пухлый, крепкий и розовощекий Виктор, что приехал на новое место младенцем — а ныне уже бодро и умело махал деревянной сабелькой с залитой свинцом рукоятью и игрушечным копьем — если так можно назвать самую настоящую, не раз попившую крови отцовскую сулицу. Тут явно чувствовалась рука Пахома, готового дать мальчику нож вместо погремушки прямо в колыбель.

— Вот это вымахал! — как-то сразу узнал его Андрей. — Ну-ка, иди сюда, обниму!

— Иди, сынок, обними отца своего… крестного, — приказала хозяйка. — Князя нашего.

Недовольно набычась, мальчишка спрятал сабельку в ножны, прислонил ее к стене, вытянул из-под себя лошадку, аккуратно пристроил к креслу, как к коновязи, подбежал к Звереву, быстренько обхватил за ноги, словно отбывая повинность, и немедленно вернулся к своему занятию.

— А где Андрей, Пахом, Карасик? — огляделся князь.

— Исполчили. В Ромоданово сбор назначен — нести службу при Атемарской засечной черте. С холопами и ушел. Иной дружины пока нет.

— Атемарская черта — это для новика хорошо, — кивнул Андрей, — оттуда уже давно тревожных вестей не поступало. Но почему призвали? Здесь ведь округ Казани, закон старый, земский! Здешних детей боярских я сам исполчать должен!

— Призвали, — смиренно пожала плечами женщина. — Он так радовался, что я и перечить не стала. Не на войну ведь отправляли.

— Похоже, у Разрядного приказа руки-то длинные и загребущие, — покачал головой князь. — Надобно в Москве кого-нибудь перетряхнуть с батогами, дабы руки-то укоротить.

— Судьба, — опять пожала плечами Варя. — При боярском звании без походов не прожить. Тут спорь не спорь, а смердами повелевать хочешь — воюй. Он себя уже чуть не думным боярином мнит. Как остановить?

— Ты сама-то как? Без поддержки мужицкой справляешься?

— А ты не видишь? — повела она взглядом вокруг.

— Да уж вижу. И не пойму, то ли наваждение, то ли секрет у тебя какой? Сказывай, как сие вышло.

— Просто вышло, княже… — улыбнулась она. — Детям боярским от государя тягла нет, посему прибыток от торга свияжского и казанского, где я места взяла, куда выше прежних моих выходит. Я там местным меха здешние сбываю, мед, вяленую дичь и копченую рыбу, зимой — мороженым мясом, белорыбицей и снетками приторговываю. Чуваши здешние моментом сообразили, что добычу и товар со своих промыслов мне отдавать проще, чем в дальние края таскаться. Цена та же, токмо я их не обсчитываю и не обманываю, как хитрецы заезжие. А потому, как доходы их все ныне через меня идут, то и оброк положенный в твою пользу я тут же и изымаю, по буреломам за ними не бегаю. Ну, и интерес свой не забываю. Чуваши довольны, что их лишний раз тяглами не беспокоят. Серебро у них завелось, они сами больше стараться стали, без понукания. Они больше мехов и варов добывают, мне больше интереса остается и тебе оброка. Они своим вольготным житьем хвалятся — сюда и из других поместий черный люд переходит, наделы просит. Им наделы, тебе доходы.

— Невероятно, — прошелся по горнице князь. — Варенька, все, к чему ты прикасаешься, превращается в золото!

Здесь, в лесной глуши, никто, похоже, и не заметил, что минувшим летом на Русь обрушилась засуха, большинство городов и волостей с ужасом ждали грядущего зимнего голода, доходы у всех помещиков упали так же стремительно, как выросли пару лет назад после погожих сезонов, и иные боярские дети скитались в поисках пропитания, ровно безземельные смерды.

— Я-то что? Поместье удачное и богатое. Воистину княжеское.

— И я князем стал после того, как ты ко мне прикоснулась, — усмехнулся Зверев. — Помнишь, как барчука водой колодезной окатила, а потом отогревала?

— Кто же в наше время этим греется? — снисходительно отмахнулась она. — Пойдем, покажу, чем ныне согреть могу.

Из неприметного чуланчика под лестницей они спустились в подклеть, наместница с гордостью указала на развешанные по жердям «сорока» — пучки мехов по сорок шкурок в каждой. На полу лежали стопки шкур жестких, еще невыделанных, не «мятых».

— Мягкие? — откинувшись на них, спросил князь.

— Не знаю, — прилегла рядом Варенька. — Пробовать не доводилось.

И Андрей, как всегда, не устоял, ощутив жар ее дыхания, близость тела, прикосновение волос, рук, губ…

От первого до последнего вариного поцелуя стремительно мелькнул месяц, а князь все никак не мог найти в себе достаточно силы воли, дабы снова подняться в стремя. Он вглядывался в глаза первой познанной им женщины, его первой любви, матери двух его сыновей и не представлял, как можно жить без нее. И вспоминал, что уже долго не получал вестей из Испании, от любимой им женушки, его суженой, выбранной ему самими небесами, самой лучшей, нежной и единственной, матери двух его дочерей и сына. Он помнил, что любит ее, и только ее, свою жену, Полину, единственную и неповторимую. Но он видел Вареньку и знал, что любит ее больше жизни и никак не сможет без нее обойтись. Андрей Зверев понимал, что любить можно только кого-то одного — но вот проклятие, он до безумия любил их обеих!!!

— Я самый счастливый в этом мире… — прошептал он.

— И я самая счастливая, — ответила Варя, привлекла к себе, стала покрывать лицо поцелуями. Она не знала, что Андрей назвал себя счастливым потому, что никто не заставляет его выбирать между нею, прекрасной и желанной, и не менее желанной женой.

На рассвете князь решительно порвал ниточки своих страстей и желаний, чтобы наконец-то тронуться в путь. Избавляясь от наваждения, он гнал скакунов с такой скоростью, что сразу после крещенских морозов уже был в Москве и доложился о возвращении государю, неожиданно попав на торжественный прием.

Иоанн, демонстрируя всем близость князя Сакульского к своей персоне, заставил его стоять возле царского престола, слушая речи английского посла, повадками больше смахивающего на обычного лавочника. Тот — неслыханное дело — предлагал вдовому Иоанну руку своей королевы в обмен на торговую монополию Англии с Россией! Государь милостиво согласился — разумеется, при согласии королевы на русскую монополию торга в самой Британии, — и счастливый посол радостно ускакал. Бедолага явно не подозревал, что аналогичные договора о монопольном торге царь имел и с Голландией, и с Францией, и даже жалкое Дерптское епископство могло похвастаться точно таким же — на своем побережье. Данное обязательство по русскому обычаю отводило для торговли «монополиста» только один порт или город. И все! Но при этом специальный регламент содержал список товаров, продавать или покупать которые имела право только казна — лен, сало, пенька, меха и еще многие самые ценные продукты должны были приносить прибыль исключительно царскому престолу. На другие товары казна имела преимущественное право торга — на воск, ревень, хлеб, соль. Так что намерения разгуляться на новых рынках бриттам предстояло сильно, сильно урезать.