Раз в год в Скиролавках - Збигнев Ненацки

— Там — кресло, — он вынул из шкафа резиновые перчатки. Неизвестно почему, но вдруг ему захотелось, чтобы она увидела в нем мужчину, застыдилась бы его хотя бы на миг, а ему пришлось бы побеждать ее женский стыд. Но она была неудержима в стремлении открыть замкнутые ворота, ведущие внутрь. Впрочем, откуда ему было знать, сколько прошло ночных часов, прежде чем она решилась прийти к нему, хотя и знала, что должна будет раздеться и показать чужому мужчине себя изнутри. Может быть, тысячи раз переживала она свой стыд, пряча лицо в подушку от ударов Дымитрова кулака и животом прижимаясь к сеннику?

Половые органы ее были хорошо развитыми, малые срамные губы — выпуклыми, розовато-красными, и только клитор, когда он прикоснулся к нему пальцами, вызвал реакцию легкой боли. Он подумал, что тот петух на балке не был так уж невинен, как она о том рассказывала, что он являлся не только во снах, но и в мечтах, успокаивал ее страсть и тоску. Два пальца в резиновой перчатке он засунул ей во влагалище, а левую руку положил на живот, над лонным сочленением. Передвинул пальцы вправо, потом влево, исследуя состояние труб и яичников, потом с помощью зеркала осмотрел шейку матки. Она была без эрозий и новообразований, матка — без загиба кзади, безболезненная, в чем он, подвигав ею, убедился.

В какое— то мгновение он почувствовал на себе взгляд Юстыны, посмотрел на нее и увидел на ее губах легкую улыбку, которая показалась ему триумфальной, будто бы она одержала над собой или над ним какую-то только ей одной известную победу. Заметив, что он посмотрел на нее, она прикрыла глаза и теперь смотрела на него из-под прищуренных ресниц, неподвижно и властно, будто бы, познав тайну ее тела, он стал одновременно ее собственностью. Но это было короткое, мимолетное впечатление, которое он отбросил.

— Одевайся. Ты здорова и можешь иметь детей, — сказал он коротко, снимая перчатку.

Он не был в состоянии проверить, проходимы ли трубы. Такого рода исследования необходимо проводить в специализированной клинике — сальпометрография, биопсия шейки матки, лепарископия и много других сложных действий, большинство которых могло быть небезопасными для здоровья, и прибегать к ним можно было только в случае необходимости. А эта только два года жила с мужчиной. Впрочем, разве не говорит статистика, что только в сорока случаях из ста вина за отсутствие ребенка лежит на женщине? Всегда, прежде чем направить женщину на долгие и мучительные исследования, необходимо было подвергнуть исследованию мужчину, что было просто и легко.

— Я не нашел у тебя ничего такого, отчего ты не могла бы иметь ребенка, сказал, снова усаживаясь за стол. — Завтра или послезавтра пришли ко мне своего мужа. Я дам ему направление в больницу, где исследуют его семя. Ему показалось, что она его не поняла. — Пришли ко мне Дымитра, — повторил он. — Дымитра? — удивилась она, застегивая пуговки кофты. — Я ведь тебе объясняю, что вина может быть не твоя, а его. Надо его проверить.

Снова ее взгляд отправился куда-то в известный только ей край. Но все же его слова дошли до ее сознания.

— Он не согласится прийти. Убьет меня, если скажу ему, что я тут была. Он пожал плечами.

— Сделаешь так, как пожелаешь. Но если ты действительно хочешь ребенка, пришли ко мне своего мужа.

Она покачала головой, и вдруг доктор почувствовал, что эта молодая женщина третий раз меняется у него на глазах. Он увидел ее смеющийся взгляд, брошенный ему, как вызов.

— Значит, это не я. Это Дымитр, — ее спина затряслась от сдавленного смеха. — Я этого не говорил. — Неглович строго сдвинул брови, хотя привык к тому, что подобные разговоры с простыми женщинами иногда бывают трудными. — Я только объяснил, что необходимо его тоже осмотреть. — Я здорова. Вы так сказали! — Она перестала смеяться. Он встал из-за стола, подошел к вешалке и подал Юстыне платок. А так как она все еще сидела на табуретке, он набросил платок на ее плечи, и снова от ее волос долетел запах шалфея, мяты и полыни. Она поняла, что он велит ей уходить, встала и приблизилась к доктору.

— Каждую ночь он льет в меня свое семя. Говорит, что я — как пустое дупло. Но если бы кто-то другой его в меня влил, то живот у меня вырос бы, как бочка. — Пришли ко мне Дымитра, — повторил он твердо и почувствовал, что устал. Она набросила на голову платок. Глаза ее смеялись, губы были приоткрыты, как для поцелуя. Но, может быть, ему только показалось, что именно так она их приоткрыла, и спустя мгновение он заметил в выражении ее лица внезапно проявившуюся страсть. Она повернулась и вышла из кабинета. Двигалась она уверенно, так, будто бы в доме доктора была много раз. Молча направилась в кухню, вынула яйца из корзинки и сложила их в таз, который стоял на шкафчике. Ощипанного петуха передвинула на столе ближе к окну и холоду.

Во дворе все гудели ели, а собаки свернулись на крыльце. Светя фонариком, доктор проводил Юстыну до калитки. — Спасибо, — сказала на прощание своим певучим голосом. Через мгновение она исчезла в темноте, и ветер заглушил скрип снега под ее высокими сапожками. Неглович вернулся в свой кабинет, чтобы погасить там свет, и ощутил запах шалфея, полыни и мяты.

А она шла в темноте по лесной дороге и хоть помнила, что летом здесь же, рядом, мужчина без лица задушил маленькую Ханечку, не испытывала ни капли страха. У нее было чувство, что все еще по ее обнаженному телу путешествуют пальцы доктора, что она вдыхает пропитанный табаком запах его дыхания, чувствует, как осторожно он раздвигает ее коралловый гребень и ищет внутри перегородку. Но он ее не нашел, потому что она чувствовала глубоко в себе его пальцы в перчатках, еще глубже, чем входил в нее Дымитр. Это он был во всем виноват, со своим бесплодным семенем, глупый и темный Дымитр, который каждую ночь лил в нее семя и потом бил по спине кулаком. Она пожертвовала доктору своего Клобука, который караулил ее на балке хлева. Интересно, приснится ли он ей и сейчас, придет ли в грезах, если она сама отрубила ему голову, выпотрошила, ощипала и отнесла в дом доктора.

Проходя мимо сияющих светом окон лесничества Блесы, она даже остановилась на минуту возле старой сосны, потому что дыхание у нее перехватило от неожиданного желания. Она снова почувствовала холодные и деликатные пальцы доктора на своем теле.

О том, как много зависит от места, на котором сидят, а также об ожидании тайного убийцы

Однажды доктор вернулся из Трумеек значительно позже, чем обычно, так как акушерка из роддома сообщила ему, что у рыжей жены агронома начались схватки. И доктор дольше пробыл в Трумейках, навестил ксендза Мизереру, у него пообедал, а потом разговаривал с ним о. святом Августине и неоплатонистах, внимательно глядя при этом на телефон — не вызовут ли его на роды. Ведь согласно предостережениям великих акушеров рыжие женщины рожают труднее, чем блондинки и брюнетки, а отчего это происходит, никто на свете не знает. Медицине известны, однако, разные случаи, и жена агронома родила без больших осложнений, с помощью одной акушерки. Это, однако, не поколебало веры доктора в советы опытных акушеров, так как у всех правил есть одно общее, а именно — что они подтверждаются не во всех случаях. Только глупцы ищут правил без всяких исключений, и из-за этого у них постоянные проблемы со счастьем, с женами и даже с зажиганием в автомобилях. Умный же отдает себе отчет в том, что жизнь состоит почти из одних отступлений от различных правил. В бескрайней пустыне можно встретить реку или оазис с живительной водой, а случалось, что от жажды умирали там, где воды было вдоволь.

В Скиролавки доктор приехал уже в сумерки, и всю дорогу его сопровождал снегопад. Доктор подумал, что, может быть, это уже последний снег в этом году, потому что к вечеру сделалось гораздо теплее и внезапно будто запахло весной. Неглович улыбнулся, вспомнив весну, но и немного пожалел об уходящей зиме, потому что каждое время года, так же, как и возраст, несет с собой ценности, достойные внимания. А те, кто жалуется на зиму, обычно ругают и лето, кривятся весной и недовольны наступлением осени. А между тем хорошее есть во всем, и лучше умеренная радость, чем умеренная печаль, а если чего-то нельзя изменить, то надо это полюбить. Кое-где, как писали в газетах и показывали по телевизору, уже не было снега, люди боронили поля, но в Скиролавки весна обычно приходила на две недели позже, чем на юг, зато осень была более ранней, так же, как и зима. Но это вовсе не значило, что люди в Скиролавках чувствовали себя по этой причине худшими или лучшими, чем остальные. И доктор радовался хлопьям, которые кружились в свете фар его машины, и вспоминал минуту, когда в такую же метель вез к себе панну Юзю, девушку с ротиком лакомки. Доктор затосковал по выпуклостям женского тела, а так как он был мужчиной в расцвете сил, здоровым и хорошо упитанным, его прошила острая боль, плывущая откуда-то из глубины подбрюшья, и от нее быстрее забилось его сердце. Мысль доктора начала путешествовать по истоптанным тропинкам мужского желания какой женщине позвонить или письмо написать, а может быть, и с Макуховой поговорить, не упоминала ли при ней какая-нибудь женщина об одиночестве Негловича. Через минуту он вспомнил, что в последнее время пани Басенька редко к нему заглядывает, давно он не ласкал ее торчащих под свитерком дьявольских рожек. Пожалел себя доктор, что не может надолго привязаться к какой-нибудь женщине, в последнее время забросил и Ядвигу Гвязду, хотя между ее бедер лежалось как в удобной колыбельке. Но таков уж он был, что интересовали его все новые женщины, это могло быть выражением своеобразной извращенности или невроза, о чем он читал в книжках. Не исключено также, что просто тело и прелесть женщины казались ему еще одним замечательным блюдом, а как каждый гурман, он чувствовал отвращение при мысли, что должен есть одно и то же на завтрак, обед и ужин. Кроме того, доктор жалел о том времени, когда страсть к Ханне удовлетворяла все его желания. Смерть Ханны и прошедшие с тех пор годы произвели в душе доктора такое опустошение, что он и сам уже не верил, чтобы когда-нибудь его снова охватила страсть, похожая на ту. А поскольку жалость к себе бывает вступлением к отпущению грехов, то, когда он проезжал мимо усадьбы Васильчуков, перед его глазами встала Юстына, и ему показалось, что в машине он почувствовал запах сухой полыни, мяты и шалфея. Откуда бы взяться такому запаху в его старом автомобиле, он не знал, но боль прошила его еще раз, и снова быстрее забилось его сердце. Он вспомнил сны Юстыны Клобука на балке, который падает на ее разогретое за ночь тело. Он представил себе, как она придерживает рукой свой раскрасневшийся гребень, чтобы из нее не вытекла белая жидкость, а потом любовно гладит петушиный отросток, маленький, меньше наперстка. И желание ударило доктору в голову, аж в глазах у него потемнело. Только привычка подсказала ему, что он уже возле собственных ворот, и самое время нажать на тормоз.