Успеть. Поэма о живых душах - Алексей Иванович Слаповский

— Дело не только в нас с Настей. С нами Алиса будет жить.

Антона резануло, что Согдеев назвал Алису по имени. Будто он уже присвоил ее этим.

— Это мы еще посмотрим, — сказал он. — У отца и матери равные права. А учитывая, юридически говоря, факт измены, у меня прав больше, и суд это учтет.

— Ты в юридическую плоскость хочешь перевести? — с насмешливым удивлением осведомился Согдеев.

Вопрос оказался подсказкой: ни в какую юридическую плоскость Антон не собирался это переводить, он как-то сразу принял, что Алиса уйдет вместе с матерью. Но почему? Он ведь даже не обсудил с Алисой этот вопрос. Она может захотеть остаться с ним. А у него полное право и возможность за это бороться, в том числе через суд.

Вот почему, наверное, его размышления сводились к воспоминаниям о разговоре с Настей, а потом обрывались. Он знал, к чему все приведет: к решению действовать. Хочется ли действовать? Не очень — противоречит характеру и привычкам. Надо ли действовать? Надо.

— Можно в юридическую, — сказал Антон, — можно так договориться. Но будь готов, Дмитрий, так просто я вам Алису не отдам.

— Ну да, ну да, — отозвался Согдеев, думая о чем-то своем. — А скажи, пожалуйста, ты делаешь вид, что про меня ничего не знаешь, или в самом деле ничего не знаешь?

— Не знаю.

— И даже не посмотрел в интернете? Дмитриев Согдеевых там всего несколько человек, а я первым выскакиваю.

— Не смотрел. Это что, пошла тема, типа, с кем я связался?

— В каком-то смысле, — кивнул Согдеев и замолчал, потому что в это время подошел с подносом официант и начал все расставлять на столе.

— Благодарствую, — сказал ему Согдеев.

— Наиприятнейшего аппетита! — шаркнул официант и, мелко семеня, упорхнул.

ДОРОГА

Только сейчас Галатин заметил, что к приборной панели прикреплен небольшой иконостас. С одной стороны, ближе к рулю, три иконки в золотых пластиковых окладах, а с отступом от них, но такого же размера, Сталин.

Ох, не надо про это говорить, подумал Галатин. Ничего хорошего не выйдет, вместо спокойной дороги получится дискуссионный клуб на двоих, бессмысленный нервный спор с заведомым проигрышем Галатина: сталинистов переубедить невозможно, он давно это знает.

Но слишком часто Галатин поступал во вред себе, когда его что-то сильно задевало, не удержался и сейчас.

— Раньше, я помню, шофера Сталина на лобовые стекла вешали, что же ты постеснялся? — спросил он, нечувствительно перейдя на ты, хотел исправиться, но не успел, потому что Виталий ответил тем же.

— Прямо ты меня уел, Василь Русланыч! Думаешь, стесняюсь? Вешал я на лобовое стекло, только какой-то пидор мне камнем запустил. Подло, ночью, машина на стоянке была, прихожу утром, а там… Что, не нравится?

— Нравится, не нравится, каждый имеет право на свое мнение, — уклонился Галатин. — Просто интересно, чем он тебе угодил?

— Мне ничем, а страну построил.

— На костях.

— А ни на чем другом и не строится. И Петр Великий на костях Петербург построил, а не построил бы, что бы там было? Финны или шведы. И Грозный на костях Русь создал. Зато втрое увеличил территорию.

— Ясно. Значит, цель не количество людей увеличить, счастливых желательно, а количество территории увеличить? Пусть нас меньше, но земли больше?

Галатину казалось, что этот аргумент неоспорим, но рано радовался.

— Я много чего слушаю, пока езжу, — сказал Виталий. — И за, и против. И что ты говоришь насчет людей и территории, тоже слышал. И думал, сперва, что как бы логика тут в наличии. Но есть такой историк… — Виталий назвал имя человека, известного своей неутомимой защитой российского величия и оправданием пролитой крови, — он мне все объяснил. Да, мы, когда расширялись, много людей положили. Но если бы не расширились, нас бы вообще давно не было. Совсем. Вот тебе и выбор. Логично?

— А расшириться и людей сохранить — никак?

— Никак. Так не бывает.

— Ну хорошо, — согласился Галатин. — Расширение, войны — вопрос спорный. Но когда без всякого расширения Сталин миллионы уничтожил, это тоже правильно?

— Может, и неправильно, но необходимо.

— Почему?

— А потому, что с нами иначе нельзя.

Галатин даже тихонько присвистнул, покачав головой.

— Чего такое? — спросил Виталий с веселым вызовом, с явным желанием продолжать разговор.

— Поразил ты меня. Другие на кого-то валят, а ты говоришь — с нами. То есть — и с тобой?

— И со мной. Я вот тебе расскажу. Мне когда семнадцать было, я связался с одной компанией. Вроде бы как торговля, на самом деле криминал. То есть они торгуют, да, но торгуют отжатым, не своим. Ну, и водочка, девочки, наркота. Входит в стоимость. И я к ним прибился. А у меня был брат, почему говорю был — умер, водянка обнаружилась. Старше меня на семнадцать лет, у нас отец один, а мамы разные. Он был мент, милиционер. И как-то он узнал, с кем я задружился. Один раз иду, он останавливается на машине — не ментовской, своей. Прокатимся? Прокатимся. Он везет меня в свой гараж и мудохает до полусмерти. Спрашивает: торчишь? Я говорю: нет. Он по морде: не врать, торчишь или нет? Признаюсь: так, по чуть-чуть, не в себя. Он опять по морде. И запирает меня в гараже, и не просто в гараже, а у него там был погреб с двойной крышкой. Но вытяжка была, дышать можно. И бачок с водой, сухари, консервы. Не обожраться, но жить можно. Я там неделю сидел. Поломало немного, но не сказать, чтобы прямо страшный отходняк, терпимо. Воняло только. Параша была с крышкой, но все равно попахивало. Через неделю он пришел: все понял? Да, понял, спасибо. Причем я от души ему спасибо сказал, потому что, если честно, сам уже волновался, что подсел на всякую дрянь, на ханку эту поганую, на травку, на много чего. И стал человеком, и брату по гроб жизни благодарен. Вот поэтому я и говорю — с нами иначе нельзя.

— А если по закону?

— Это как? Чтобы брат меня в отдел отвез, сдал своим ментам, чтобы мне срок впаяли, ты это имеешь в виду? Отвечаю: на зоне я бы окончательно пропал. Нормальными оттуда не возвращаются. Там же сразу человека на зуб пробуют, а я был парнишка дерзкий. Или меня бы до смерти забили, или приняли бы за своего, а раз свой, то живи так, как они. И получился бы из меня рецидивист. Вот тебе и по закону.

— Допустим, — размышлял вслух Галатин. — Допустим, если человек ведет себя неправильно, с ним