Правда о Григории Распутине - Александр Боханов

Последнее обстоятельство стало беспокоить министра внутренних дел и премьера П. А. Столыпина, поручившего в 1909 году товарищу министра внутренних дел и шефу корпуса жандармов генералу П. Г. Курлову установить за Распутиным наблюдение. Когда весть о том дошла до Царя, он распорядился прекратить полицейскую слежку. Произошло это в 1910 году.

Приказание было выполнено, но озабоченность ситуацией у премьера не прошла. Он не сомневался, что близость к Царской Семье человека, окруженного скандальным ореолом и толпой каких-то темных личностей, неизбежно станет поводом для дискредитации власти. Враги Трона и Династии получают еще один козырь в свои руки.

Петр Аркадьевич, который мельком видел когда-то этого мужика, творившего молитву около постели его раненой дочери, решил ближе познакомиться с Распутиным. В начале 1910 года встреча в приемной премьер-министра состоялась. Столыпин пригласил участвовать в ней и «мастера охранного дела» генерала П. Г. Курлова, который через много лет описал то незабываемое свидание.

«К министру подошел худощавый мужик с клинообразной темно-русой бородкой, с проницательными умными глазами. Он сел с П. А. Столыпиным около большого стола и начал доказывать, что напрасно его в чём-то подозревают, так как он самый смирный и безобидный человек. Министр молчал и только перед уходом Распутина сказал ему, что если его поведение не даст повода к иному к нему отношению, то он может быть спокоен, что полиция его не тронет. Вслед за тем я высказал министру вынесенное мной впечатление: по моему мнению, Распутин представлял из себя тип русского хитрого мужика, что называется — себе на уме — и не показался мне шарлатаном. „А нам всё-таки придется с ним повозиться“, — закончил П. А. Столыпин нашу беседу».

Несмотря на деликатный характер темы — Распутин являлся желанным гостем Царской Семьи, — Столыпин решил донести свои опасения до монарха. «Сильный премьер» был не из числа сановников, кто во имя карьеры желал любой ценой добиться лишь благорасположения начальства. То была первая серьезная попытка «раскрыть глаза Государю» на нежелательность общения с этим человеком.

Объяснение произошло ранней весной 1911 года. В пересказе третьих лиц сцена выглядела следующим образом: Николай II выслушал все очень внимательно, поблагодарил и заявил: «Я знаю и верю, Петр Аркадьевич, что вы мне искренне преданны. Быть может, всё, что Вы мне говорите, — правда. Но я прошу вас никогда больше мне о Распутине не говорить. Я все равно сделать ничего не могу». Точная дата этой беседы неизвестна, но 4 июня, за три месяца до трагической гибели премьера, Царь записал: «После обеда имели радость видеть Григория по возвращении из Иерусалима и с Афона».

Состоялся ли этот разговор в действительности, происходил ли он таким образом, какие конкретные «компрометирующие» сведения сообщал премьер Царю; касались ли они личности Распутина или речь шла лишь о морально-политической стороне дела — на все эти вопросы вряд ли удастся получить ответ. Однако общий контекст этого исторического эпизода, описанного тогдашним министром финансов В. Н. Коковцовым, представляется исторически достоверным.

Император редко от общения с кем-либо испытывал радость. И уж если этой эмоции нашлось место среди лапидарных и сухих ежедневных дневниковых записей, то, надо думать, состояние духа у Него было действительно приподнятым. Как заметила А. А. Вырубова, Царь и Царица «верили ему, как отцу Иоанну Кронштадтскому, страшно ему верили; и когда у Них горе было, когда, например, Наследник был болен, обращались к нему». Распутин нёс Венценосцам покой и надежду, но нахождение «друга Григория» в Царском Селе давало повод для нападок.

В 1911 году обстановка вокруг Распутина начала приобретать очертания государственного скандала. Робкие уверения некоторых придворных, что общение Царя и Царицы с «этим мужиком» носит характер лишь «духовного общения», большинство публики не убеждало, да «такие глупости» и слушать не хотели. Для многих подобная категория вообще не существовала.

Требовались более «материальные», «осязаемые» и «понимаемые» причины. Поставщики «достоверной информации» их вскоре и предоставили. Именно в 1911 году получает распространение бесстыжая сплетня о половой близости Царицы и Распутина.

Глава VII

Общественный портрет монаха-авантюриста

Измышлениями насчет адюльтеров Царицы долго тешилось больное воображение столичного общества. История «о связи» Государыни Александры Фёдоровны и Григория Распутина оказалась куда более прилипчивой, чем аналогичный сюжет с генералом А. А. Орловым. Точно осталось неизвестным, была ли «прелюбодейка» о том осведомлена, но, думается, что если и была, то от этой новости точно уж не упала бы в обморок.

Александра Фёдоровна слишком хорошо знала злоречие петербургского света, чтобы питать какие-либо иллюзии насчет отношения его к Своей персоне. Её волновал лишь один вопрос, который нередко и задавала она близким знакомым: «Когда же Меня оставят в покое?». Тогда ответа не было. Теперь же, по прошествии целого столетия, можно ответить со всей определенностью: никогда!

Объяснить, почему последнюю Царицу через столько времени все еще изображают «развратной Брунгильдой», почему этому верят и почему эти гнусности до сих пор публикуют, может только сексопатолог или психотерапевт. Историк здесь бессилен. Он может лишь приводить факты, исследовать обстоятельства, но анализировать глубины человеческой психики — удел другой профессии. Оказавшись вскоре после революции в Англии, Лили Ден была потрясена тем, как на берегах Гуманного Альбиона оценивали и интерпретировали историю падения монархии в России. Никакого сочувствия к поверженным и растерзанным Правителям там не наблюдалось. Особо резко негативное отношение вызывала внучка королевы Виктории — Императрица Александра Фёдоровна. Ей вменяли многое в вину, в том числе и связь с Распутиным. Неизвестно, с кем именно общалась в Англии упомянутая дворянка-беженка, но уж точно не с грузчиками в лондонском порту.

Ден была не просто удивлена, но потрясена и шокирована тем, что «добропорядочные англичане», всё еще исповедовавшие пуританские нравы Викторианской эпохи, так легко принимали на веру непристойности, которые не только касались каких-то там «диких русских», а затрагивали честь и достоинство британцев. Об этом в Англии никто не задумывался, но ведь дело обстояло именно так.

Если Александра Фёдоровна, выросшая в Англии, воспитанная при дворе королевы, для которой Внучка являлась любимым созданием, если Она могла отринуть все нормы приличий, перешагнуть через мыслимые границы добропорядочности и броситься в «пучину разврата», то, следовательно, славное английское воспитание имеет большие изъяны.

Для Юлии Ден слушать грязные намеки и видеть скабрезные ухмылки в разговорах о моральном облике Государыни Александры Фёдоровны было нестерпимо. Она взялась за перо, прекрасно понимая, что ее слабый голос вряд ли перебьет слаженный хор очернителей. Но она не могла молчать и затронула тему, которая ее лично ранила. В 1922 году в Лондоне небольшим тиражом вышла ее книга на английском языке «Подлинная Царица». Не обошла она стороной и «щекотливый сюжет» об отношениях Распутина и Царицы.

«Касаясь этой темы, я испытываю невыносимую боль, но я не вправе уйти от ответа на вопрос. До меня доходили самые отвратительные сплетни, касающиеся Ее Величества; якобы в порыве жертвенности Она сама отдалась Распутину и отдала ему милых Своих Девочек для того, чтобы доказать, что плотская жертвенность угодна Богу. О таких чудовищных вещах не могло быть и речи. Но когда я выступала в защиту Государыни и заявляла, что Распутин — ничем не примечательный человек с неприятной внешностью, неопрятными манерами и отталкивающий во всех отношениях, мне возражали, что такого рода дефекты ничего не значат в глазах некоторых особенно чувственных особ».

Ден, близко знавшая Царицу и лично знакомая с Распутиным, была озадачена столь странной уверенностью людей, которые никогда в жизни их даже не видели, но убежденных в своей правоте. Подруга Александры Фёдоровны пыталась переубедить оппонентов.

«Я указывала на бесспорный факт, что Ее Величество была крайне брезгливой женщиной, что „животное“ начало было Ей чуждо, что моральные Ее устои были чрезвычайно строги, — столь же строги, как и у Ее бабушки, королевы Виктории. И что же я слышу в ответ? Дескать, многие брезгливые и чересчур нравственные женщины часто бывают повинны в невероятных грехах благодаря их брезгливости и высокой нравственности. Если такие примеры известны, то почему бы не причислить к таким женщинам и Императрицу? На каждом шагу я слышу подобные отвратительные россказни, и при этом сплетники с сочувствием добавляют: „Но ведь вы любили Императрицу“. Да, это так. Но я еще и знала Императрицу».