Misterium Tremendum. Тайна, приводящая в трепет - Полина Дашкова

У профессора созрел вполне определенный план, который не требовал вмешательства высших сил в лице заместителя председателя ЧК. Предчувствие подсказывало ему, что довольно скоро эти высшие силы сами вмешаются в бурную жизнь Пети и Гриши, двух пламенных борцов за счастье мирового пролетариата. Судя по их нервозности, по обрывкам разговоров, дела у них плохи. Не исключено, что они готовятся к новой нелегальной эмиграции, именно потому так спешит омолодиться отчаянный чекист Кудияров. Мало ли как потом все сложится? Ему кажется, что у него есть небольшой запас времени, чтобы полежать в лазарете и провести процедуру. Петя с ним не согласен, но пусть они сами разбираются в своих проблемах.

Михаил Владимирович достал тетрадь. Пока происходил весь этот балаган в гостинице, он старался не забыть нечто очень важное, он давно уж думал о загадке Альфреда Плута, об истории создания увеличительных приборов.

Перед тем как лечь спать, он быстро, довольно коряво, записал:

«Никто в точности не знает, как удавалось египтянам и другим древнейшим народам производить тончайшие операции на сетчатке глаза. Линзы из хрусталя и берилла появились за две с половиной тысячи лет до Рождества Христова. Однако ни в каких древних источниках не упомянуто, что линзы использовались в качестве лупы. Есть легенда о первых очках. В конце тринадцатого века флорентийскому стеклодуву Сальвино Армати пришла идея соединить две линзы металлической оправой.

Тогда же, в тринадцатом веке, монах Роджер Бэкон проводил свои оптические опыты, экспериментировал с зеркалами и линзами. Сохранился созданный им чертеж телескопа. Если он придумал этот прибор, вполне мог его сделать, так же как и микроскоп, однако все, что он создал и узнал, сохранил в строжайшей тайне. Это было свойственно его времени и его кругу.

Официально открытие телескопа и микроскопа приписывается семнадцатому веку.

Я своими глазами видел в Британском музее череп, сделанный из цельного куска хрусталя. Его откопали лет двадцать назад в Южной Америке, в развалинах древнего города майя. Ему несколько тысячелетий. Как удалось его изготовить, неизвестно. Таких технологий до сих пор не существует. Он особым образом преломляет свет и, вероятно, служил не только ритуальной принадлежностью, но использовался как сложный оптический прибор. Существует легенда, что подобный хрустальный череп имелся у Альфреда Плута. На автопортрете он держит в руке прозрачный, подсвеченный изнутри череп.

Мы привыкли думать, что все естественные науки возникли и начали развиваться только в восемнадцатом столетии, а то, что было прежде, – метафизический дым.

Допустим, египетский врач Имхотеп, или средневековый алхимик Роджер Бэкон, или мой новый приятель Альфред Плут имели возможность разглядеть строение живой клетки, но утаили это от своих современников и от потомков, сознательно окутали все туманом, метафизическим дымом.

Алхимики опасались, что сокровенные знания достанутся жуликам, мошенникам, подражателям и просто глупцам. Во Франции эту несметную рать называли суфлерами, в Германии и Англии – пфафферами. Площадные маги, предсказатели, делатели фальшивого золота и фальшивого счастья. Сколько их было, сколько будет. Имя им легион.

Если тайны древних знаний откроются, разве кто-нибудь станет от этого умней, честней, милосердней?

Я притворяюсь, что мне смешно, на самом деле страшно. Я тридцать с лишним лет пытаюсь лечить людей. Мне встречались разные пациенты, изредка попадались фантастические мерзавцы. Что делать? Они тоже болеют. Однако такой экземпляр я вижу впервые. Смесь материализма с грубой мистикой, фокусы с гипнозом и спиритизмом, безграмотные суждения об алхимии, Шамбале, Платоне. Кокаин. Возведение ледяного эгоизма и лютой похоти в незыблемый философский принцип. Подстрекательство черни к грабежам, анархии, во имя одного лишь своего жалкого больного тщеславия. Профессиональный революционер.

Все же было бы любопытно узнать мнение моих маленьких друзей о нем. Кажется, они способны видеть изнутри, самую суть живого существа. Но слишком беспощадным может быть их приговор».

…Михаил Владимирович захлопнул тетрадь, убрал в ящик. Глаза слипались, рука больше не могла водить пером по бумаге. Он улегся на свой диван и сразу провалился в тяжелый обморочный сон. Однако проспал он совсем недолго. Дверь открылась, заглянула Таня.

– Ну, слава Богу, я уже стала волноваться. – Она подошла, поцеловала его, присела рядом. – Почему так долго?

– Господин чекист изволил обожраться, ночью кушал утку с яблоками и запивал шампанским. Учитывая его хронический панкреатит, кончилось это плохо. – Михаил Владимирович зевнул. – Открой-ка мой саквояж, там жестянка из-под порошков.

Пока она возилась с замочком, с жестянкой, он лежал, закрыв глаза.

– Боже мой, папочка, настоящий шоколад! Я съем одну конфетку, прямо сейчас. Что-то удивительное, кремовая начинка. Кажется, в последний раз такие конфеты мы ели на мои именины, в шестнадцатом году.

– Скажи, ты помнишь деда с пулевыми ранениями? – спросил Михаил Владимирович, не открывая глаз.

– Василия Кондратьевича? Конечно, еще бы не помнить!

– Ты видела его потом, после выписки?

– Папа, с ним что-то случилось? Они поймали его?

– Нет, нет, не пугайся. С ним все в порядке. Так ты видела его? Вы встречались?

– Да. То есть нет. Мы должны были встретиться в Большом Вознесении, я ждала его в условленное время, но он не пришел. Папа, объясни, пожалуйста, что происходит?

Михаил Владимирович вздохнул, сел, потер сонные глаза.

– Танечка, сначала ты мне объясни. Вы договаривались о чем-то, когда прощались. Ты ничего мне не сказала. Скажи сейчас, я должен знать.

– Они спрашивали тебя о нем? Кто-то донес?

– А как ты думала? Конечно, донесли. Но дело не в этом. Ты взрослый человек, я не вмешиваюсь в твою жизнь, я не стал спрашивать тебя тогда, о чем вы говорили с ним, в общем, я примерно догадываюсь. Ты много с ним сидела. Он, вероятно, виделся с Павлом?

– Да. Откуда ты знаешь?

– Ну, какие еще могли быть у тебя секреты со старым донским есаулом, деникинским связным? Как Павел?

– Я очень мало знаю, папочка. Главное, жив. Был ранен, не тяжело, в руку, навылет. Теперь уж все прошло. Василий Кондратьевич рассказывал, Павел хотел письмо передать для меня, но в последний момент раздумал, порвал, сказал, слишком опасно.

– Спасибо ему за это, – пробормотал профессор, опять откинулся на подушку и закрыл глаза. – Ты, Танечка, даже не представляешь, насколько это могло быть опасно. Если бы они нашли письмо…

– Папа, Бог с тобой, оно было без подписи, без адреса, по-французски.

– Не важно. Они бы разобрались. Ты напрасно их недооцениваешь.

– Зато ты переоцениваешь. Тебе не кажется, что это фарс, балаган, мы как будто под гипнозом? Ты обслуживаешь их за крупу, за постное масло. Ты, профессор медицины, после суток дежурства едешь ставить клистир наглому обожравшемуся животному. Папа, с каких пор ты стал ветеринаром?

– И все-таки Павел письмо порвал. Стало быть, он тоже их переоценивает?

Таня ничего не ответила, замолчала надолго. Михаил Владимирович слышал, как она встала с дивана, подошла к окну и застыла в раздумье.

– Животное зовут Григорий Всеволодович Кудияров, – не открывая глаз, продолжал профессор, – ты должна его помнить. Он служил кассиром в госпитале.

– А, тот, что обчистил кассу? – тихо отозвалась Таня.

– Не обчистил, а экспроприировал госпитальные деньги на великое дело борьбы за счастье трудящихся. Профессиональный революционер. Теперь высокопоставленный чекист. Мне кажется, именно Кудияров арестовал и поставил к стенке нашего есаула. Очень уж сильно озабочен его судьбой и напуган до смерти. Так напуган, что грозил мне револьвером. Но сначала показал донос. Кстати, не единственный. Довольно много пишут, на меня, на тебя.

– Кто?

– Добрюха, по поручению Смирнова. Фельдшерица, Аграфена Чирик. Знаешь, мне кажется, есаул вез большую сумму денег. Смелый чекист Кудияров их присвоил, никуда не сдал. А клистир ставил не я. Специально приехала сестра, товарищ Бочкова.

– Василий Кондратьевич действительно вез деньги в Национальный центр и нарвался на засаду. Деньги отняли и как-то очень уж быстро поставили есаула к стенке, без единого допроса. Удивительная история. Павел, когда хотел передать письмо, назвал адрес госпиталя. Если бы не это, Василий Кондратьевич ни за что бы не выжил. Когда ему удалось выбраться из грузовика, он сначала понятия не имел, куда идти. Но увидел храм Христа Спасителя и вспомнил, что Павел говорил: госпиталь недалеко от храма, на Пречистенке.

– К стенке, без единого допроса, – тихо повторил профессор, – да, скорее всего, дело именно в деньгах, и, вероятно, это не первый случай.