Кокардас и Паспуаль - Поль Феваль-сын

Брату Паспуалю также показалось весьма занятным это совпадение, и он втихомолку присматривался к товару в надежде, не отыщется ли сходным образом и его собственная шпага. Однако к Руссо он предпочитал не обращаться, поскольку опасался острого на язык торговца. Вскоре нормандцу попалась на глаза подходящая во всех отношениях рапира, и он поторопился приобрести ее, избежав благодаря этому неприятных расспросов.

Между тем Кокардас, пребывая в полном смятении, держал в руках две шпаги. Он был искренне привязан к старой, так как прошел с ней через множество испытаний и помнил, что она его не раз выручала, – однако при этом он не мог не признать, что новая намного ее превосходит. В душе гасконец сожалел, что нельзя носить одновременно рапиру и справа, и слева, – тогда он мог бы не расставаться ни с одной.

Руссо-младший умел мгновенно оценить ситуацию, извлекая выгоду из любых обстоятельств. Он сразу понял, что намечается третья сделка и что все трое покупателей не уйдут из лавки с пустыми руками.

– Не терзайся так, – сказал он вкрадчиво, – сейчас мы все уладим. Мне кажется, твоя старая подруга подойдет вот этому пареньку, который глаз не может оторвать от моего товара. А ты научишь его ценить Петронилью, да и сам всегда сможешь увидеть «изменницу» в деле, если, конечно, юноша принадлежит к числу твоих друзей.

Сердце Берришона забилось в радостной надежде. Разумеется, он был бы счастлив получить любую шпагу. Но стать наследником великого Кокардаса – это превосходило самые смелые его мечты! Гасконец же был по-прежнему задумчив и печален, как судья, которому предстоит вынести приговор близкому другу. Одно слово особенно потрясло его, хотя в справедливости обвинения нельзя было усомниться.

– Изменница! – молвил он со вздохом, глядя на былое орудие своей славы. – Дьявол меня разрази! Любезная моя Петронилья, кто бы мог ожидать от тебя такого поступка? Тяжко это сознавать, но вина твоя несомненна… Шпага Кокардаса, как жена Цезаря, должна быть выше подозрений! – В голосе его зазвучали слезы, но он добавил с неумолимой решимостью: – По праву мужа, чья честь оскорблена неверной супругой… Черт побери, любезная моя, я развожусь с тобой за это неслыханное предательство и недостойную измену!

Затем, оглядев со всех сторон Жана-Мари, словно желая удостовериться, что тот достоин носить прославленную рапиру, сурово наказанную за один-единственный проступок, он проговорил торжественным тоном, от которого, казалось, могли бы расчувствоваться даже камни:

– Малыш, вручаю ее тебе!

И он поднял клинок над головой с тревогой ожидавшего решения молодого человека, будто желая посвятить того в рыцари.

– Черт возьми! – воскликнул гасконец. – Когда ты убьешь столько же мерзавцев, сколько ею уже уложено, ты сможешь бесстрашно идти в любую сторону, куда захочешь – на север, на юг, на восток или на запад, подобно Кокардасу-младшему! Едва ты выхватишь ее из ножен, как твои противники содрогнутся… Берришон! С этой шпагой ты должен стать храбрецом!

Было что-то трогательное и одновременно комичное в пылкой речи Кокардаса.

В средние века каждому клинку давали свое имя, отчего он становился лицом одушевленным – верным другом своего хозяина, с которым его теперь могла разлучить только смерть последнего. Самыми знаменитыми были Жуайез, Дюрандаль, Скарибер, Фламберж, Бзесард и От-Клез, принадлежавшие соответственно Карлу Великому, Роланду, Артуру, Брадимару, Рено и Оливье; имена эти сохранены для потомства на равных основаниях: меч всегда неотделим от героя.

Можно только сожалеть, что этот благородный обычай пришел в забвение: в наши дни шпага стала нумерованной вещью, занесенной в инвентарным список. Сверкающая сталь, которая колет, режет и рубит, уподобилась любому другому предмету воинской экипировки. Но то, что подходит для каски или для седла, не подобает оружию, способному отнять жизнь! Возможно, именно этими соображениями руководствовался Кокардас, давая имя своей рапире, – впрочем, скорее всего, он просто следовал старому обычаю, сохранившемуся в Гаскони.

Как бы то ни было, не могло быть на свете двух Петронилий, равно как и двух Кокардасов-младших – каждый был единственным и неповторимым в своем роде. Хотя Кокардас выказал во всем блеске величие духа, ему было явно тяжело расстаться навсегда со своей прославленной спутницей, и брат Паспуаль почувствовал, что пора прийти на помощь другу, утвердив его решимость.

– Тебе нелегко проститься с ней, – прошептал он. – Как мне это знакомо! Бывало, никак не могу утешиться, покидая подругу, но едва найду новую, моложе и свежее, как уже не помню о прежней. С тобой будет то же самое! Она провинилась!

– Только один раз! – вздохнул Кокардас.

– Неужели ты настолько слаб, что готов простить? Даже и одного раза много! Если твоя любовница побывала в объятиях другого, она становится тебе противна… А Петронилья оказалась в чужих руках! Это очень скверно с ее стороны!

– Лысенький мой… Сколько лет прожито вместе! Помнишь, Как мы ее крестили?

– Она уже старуха, забудь о ней!

– И мы все вместе окрестим новую! – вскричал Руссо. – Дьявольщина! Я сам буду крестным отцом… Сейчас, только закрою лавку, и мы немедля приступим к обряду.

– Дьявол меня разрази! – воскликнул гасконец, воспряв духом. – В самом деле, давно пора выпить!

Спустя несколько минут все четверо уже сидели в ближайшем кабачке. По-видимому, торжественная церемония свершилась по всем правилам, ибо друзья покинули веселое заведение лишь через два часа. Красный кларет щедрой рекой лился и на клинок, и на гарду – впрочем, самих себя святители тоже не забывали.

– Черт возьми! – заявил Кокардас, подмигивая своей новой подруге. – Готовься, моя красавица! Завтра будем крестить тебя кровью! А ты, Берришон, береги мою прежнюю, и не жалей для нее ударов…

По такому случаю было выпито несчетное количество кувшинов вина, так что Жан-Мари вышел за порог на подгибающихся ногах и совершенно осоловелый. Впрочем, он ни на секунду не забывал, что теперь его бьет по ногам шпага, и ему не терпелось похвастаться ею бабушке. Гасконец сказал: «Ты должен стать храбрецом!» – и Берришон, выписывая замысловатые кривые по мостовой, не боялся уже никого и ничего.

Фехтовальщику, правда, необходимо крепко держаться на ногах, а наш бедный Жан-Мари явно не рассчитал своих сил. Добравшись, наконец, до дома и желая отвесить полный достоинства поклон, в подражание мэтру Кокардасу, он споткнулся о собственную рапиру и растянулся у ног госпожи Франсуазы. Та же, подняв внука мощной дланью, встряхнула его, как мокрого щенка. Увы! Пока славная Петронилья ничем не могла помочь своему новому хозяину.