1941, 22 июня - Александр Некрич

Главный маршал артиллерии Н.Н. Воронов утверждает, что Сталин полагал, что «война между фашистской Германией и Советским Союзом может возникнуть только в результате провокаций со стороны фашистской военщины, и больше всего опасался этих провокаций». Это весьма интересное замечание. Если Воронов не случайно употребил выражение «фашистская военщина», то это нельзя понимать иначе, как подтверждение того, что Сталин продолжал надеяться на договор о ненападении, т.е. верил Гитлеру, но не доверял опьяненным военными победами немецким генералам. Этим можно объяснить и последующие приказы частям Красной Армии не поддаваться на фашистские провокации.

И.В. Сталин с особым подозрением относился ко всем сообщениям, которые исходили из английских или американских источников, видя в них лишь подтверждение его анализа политики «невмешательства»: западные державы хотят втянуть Советский Союз и Германию в войну между собой, а сами погреть руки. Версия, распространяемая гитлеровцами о провокационном характере слухов и сообщений о готовящемся нападении на СССР, как раз и отвечала его собственным суждениям. Но оказывается, что в начале апреля слухи о предстоящей германо-советской войне распространяли главным образом немецкие граждане. Об этом сообщает, в частности, в своем донесении германскому МИДу его представитель при верховном командовании сухопутных сил (ОКХ) 3 апреля 1941 г.: «ОКХ получил сообщения, согласно которым среди немецких граждан, проживающих в России, путешественники, следующие из Германии, распространяют слухи, что германо-советское столкновение неизбежно. Говорят также, что иностранные дипломаты в Москве также встревожены этими слухами». ОКХ просило в связи с этим министерство иностранных дел, чтобы немцам, направляющимся через территорию СССР, было дано строгое указание не только не распространять подобные слухи, но и опровергать их.

Однако слухи день от дня становились все настойчивее. Полностью игнорировать их, делать вид, будто все в порядке, было невозможно. Желая, очевидно, подчеркнуть свое недоверие к подобным слухам и подтвердить желание строго придерживаться заключенных с Германией соглашений, при отъезде японского министра иностранных дел Мацуоки на перроне вокзала неожиданно появились Сталин и Молотов. В сообщении МИДу немецкий посол в Москве Шуленбург писал: «Отбытие Мацуоку задержалось на час, а затем имела место необычная церемония. По-видимому, неожиданно как для японцев, так и для русских появились Сталин и Молотов и в подчеркнуто дружеской манере приветствовали Мацуоку и японцев, которые присутствовали там, и пожелали им приятного путешествия. Затем Сталин громко спросил обо мне, и когда он нашел меня, подошел ко мне, обнял меня за плечи и сказал: „Мы должны остаться друзьями и вы должны теперь сделать для этого все!“ Несколько позднее Сталин повернулся к исполняющему обязанности немецкого военного атташе полковнику Кребсу и предварительно убедившись, что он немец, сказал ему: „Мы останемся друзьями с вами в любом случае“. Сталин несомненно приветствовал полковника Кребса и меня таким образом намеренно и тем самым сознательно привлек внимание многочисленной публики, присутствовавшей здесь».

Вскоре Шуленбург был вызван в Берлин для консультации. По свидетельству советника германского посольства в Москве Густава Хильгера, Шуленбург привез в Берлин меморандум, составленный им совместно с военным атташе генералом Кёстрингом. Меморандум был передан через служебные инстанции Гитлеру, но тот не спешил побеседовать с послом. Шуленбург в течение двух недель ожидал приема.

Его затянувшееся пребывание в Германии вновь породило многочисленные слухи. Об этом, в частности, сообщал, по словам немецкого посланника в Бухаресте, румынский посол в Москве Гафенку. Он будто бы писал, что «тяжелое впечатление в этой связи в советских кругах породили слухи о том, что идут приготовления к отправке детей и ценностей из немецкого посольства».

28 апреля Шуленбург был, наконец, приглашен к Гитлеру. Весь характер и тон беседы не оставляли у посла сомнений в том, что решение о нападении на СССР принято и теперь Гитлер занят поисками аргументов для объяснения или оправдания нападения. В записи, составленной Шуленбургом после беседы, этот мотив звучит особенно сильно. В частности, Гитлер настаивал, что советско-югославский договор от 5 апреля был заключен, чтобы запугать Германию «Я отрицал это, – пишет Шуленбург, – и повторил, что русские только намеревались подчеркнуть свой интерес, но тем не менее проявили корректность, уведомив нас о своем намерении».

Гитлер утверждал, будто советское командование проводит стратегическое сосредоточение. Шуленбург отрицал это: «Я не могу поверить, что Россия когда-либо нападет на Германию». Реакция Шуленбурга, очевидно, насторожила Гитлера, который, отпуская посла, сказал ему: «О, вот еще что, я не намереваюсь воевать против России». Но Шуленбург 30 апреля по возвращении в Москву отвел в сторону встречавшего его на аэродроме советника Хильгера и прошептал ему: «Жребий брошен. Война с Россией решена». Он сказал также, что Гитлер лгал ему.

Гитлер не простил Шуленбургу его отрицательного отношения к войне против СССР. Принявший участие в заговоре против Гитлера Шуленбург был казнен в 1944 г.

Спустя пять дней после возвращения германского посла в Москву, из Москвы в Берлин прибыл полковник Кребс, замещавший военного атташе генерала Кёстринга. Кребс сообщил Гальдеру: «Россия сделает все для того, чтобы избежать войны».

Между тем среди дипломатических кругов Москвы все упорнее ходили слухи о неизбежной германо-советской войне. Германский военно-морской атташе в Москве капитан Норберт Баумбах сообщил об этом командованию флота со ссылкой на путешественников, следующих через Германию. Он также сообщал, что по словам советника итальянского посольства, английский посол в Москве (т.е. Стаффорд Криппс. – А. Н.) «предсказал 22 июня как дату начала войны». Другие дипломаты называли 20 мая. Баумбах сообщал, что он опровергает эти слухи.

В мае месяце слухи о приближающейся войне не только не ослабли, но и продолжали усиливаться. Лондонская «Таймс», например, в номере от 1 мая сообщала, что во многих европейских столицах немецкие офицеры и пропагандисты во всеуслышание заявляли, что немецкая армия накануне нападения на Советский Союз. Литовские эмигранты поощрялись Берлином. Украинские националисты значительно расширили свою деятельность, особенно после того, как они получили в Польше права, одинаковые с «фольксдейче». В Бухаресте говорили о присоединении Бессарабии к Румынии. В Анкаре немецкие пропагандисты нашептывали о будто бы готовящемся нападении СССР на Турцию.

Шуленбург на третий день своего возвращения в Москву писал в министерство иностранных дел с плохо скрываемым раздражением: «Я и высшие чиновники моего посольства постоянно борются со слухами о неминуемом немецко-русском военном конфликте, так как ясно, что эти слухи создают препятствия для продолжающегося мирного развития германо-советских отношений. Пожалуйста, имейте в виду, что попытки опровергнуть эти слухи здесь, в Москве, остаются неэффективными поневоле, если они беспрестанно поступают сюда из Германии и если каждый прибывающий в Москву или проезжающий через Москву не только привозит эти слухи, но может даже подтвердить их ссылкой на факты».

В ответ из Берлина последовало указание: опровергать слухи ссылкой на то, что они являются ни чем иным, как возобновлением попыток Англии отравить германо-советские отношения. От Шуленбурга требовали также провокационного распространения слухов о будто бы происходящей значительной концентрации советских войск на границе, в то время как Германия держит вблизи советских границ лишь те силы, которые абсолютно необходимы для прикрытия тыла в Балканской операции. Послу предлагалось также сеять слухи о якобы начавшейся переброске немецких войск с востока на запад.

Действия Сталина в этот период носили крайне противоречивый характер: с одной стороны, указывали на его стремление по-прежнему держаться обветшалой догмы, а с другой – свидетельствовали о боязни войны и неуверенности. 5 мая на приеме выпускников военных академий в Кремле Сталин выступил с 40-минутной речью, в которой он требовал повышения боевого мастерства и готовности к отражению агрессии. Но с чьей же стороны могло в то время ожидаться нападение? Ясно, что только со стороны Германии. На следующий день в газетах было опубликовано сообщение о назначении Сталина председателем Совета Народных Комиссаров. Молотов оставался наркомом иностранных дел. Это назначение подчеркивало, что Сталин официально принимает на себя всю полноту власти и всю ответственность за политику.

Вступление Сталина на пост председателя Совнаркома было расценено за рубежом как приглашающий жест Германии открыть переговоры, которые он готов вести лично.