Забытый этаж - Андрей Фролов

– Пойми, – вместо того чтобы убрать лапу, Крумм чуть заметно выпустил когти и сжал Димкино колено, не позволяя мальчику отвлекаться. – В Катакомбурге… да и в вашем мире, Крумм уверен… есть масса способов изгнать грусть. Но даже гулы, очень крепкие и привычные, пьют отвар только в Циклы ритуальных пиров. Трансгуманисты же хмельную настойку обходят стороной. У них есть сосательный камень и нет гулского здоровья. А ты сейчас решил обпиться, как дурной, сорвавшийся с цепи арсилит. Уверен, что хочешь угнаться за существами, многократно превосходящими тебя в силе?

Димка, осознавший, что опасные когти «пожимают» его беззащитную ногу, застыл, слушая. Настя тоже внимала Крумму, а Витя облегченно вздохнул, постаравшись, чтобы этого никто не заметил. Он был рад, что с братом решился побеседовать именно полосатый, избавив его от этой нелегкой работы…

– Отвар не решает проблемы. Он ее усугубляет, – продолжал котяра, разговаривая с близнецами как со взрослыми, не пытаясь ничего укрыть или переиначить. – Пока твой мозг пьян, ты ничем не поможешь ни маме с папой, ни брату с сестрой. Чтобы справиться с трудностями жизни, нужно иметь трезвую голову. И холодный рассудок. И об этом в Катакомбурге знают даже примитивные сторожевые звероморфы…

Невольно обернувшись к псам-стражникам, наблюдавшим за праздником с окраины поселка, Настя нахмурилась. Яростно потерла щеки и даже подергала себя за мочки ушей. Убрала стакан из-под Димкиной руки, тем самым признавая правоту четвероногого проводника.

– Но почему урожайщики пьют отвар целыми бочками? – неуверенно спросила она.

– Да, многие кланы используют напитки счастья, чтобы совершить ритуал, – честно признал Крумм, кивнув девочке. – Но никто из них не злоупотребляет зельем. Это плохо. Последствия. Хорошее настроение быстро перерастает в тоску. Веселье – в задумчивость и неразговорчивость. Восхищение – в неприязнь. А еще появляется зависимость. И когда не можешь прожить без глотка ни единого Цикла, считай, что твоя песенка спета. Отныне ты не стоишь ни грамма синдриния. Перестаешь быть нужным всем, кто рядом, – маме, сестре, брату или Летяге, кем бы она ни была…

Дима, молча слушавший монолог звероморфа, наконец кивнул. К столу тянуться перестал, плечи его обмякли, а глаза почти закрылись. Словно дождавшись этого момента, рядом появилась Анабелла и двое гулов-мужчин. Советница тепло улыбнулась близнецам, прикоснувшись к кончику пухлого носа.

– Благодарю за добрые слова на празднике, други, – сказала она, пока урожайщики бережно поднимали засыпающего Димку на руки. – Мы выступаем еще до начала Цикла Бодрствования, а поэтому гостям пора отдохнуть. Постели приготовлены в грузовой колеснице, – она протянула ладонь в сторону каравана, – Крумм может лечь с вами.

В этот момент Витя и Настя вдруг тоже почувствовали, как сильно умаялись и до чего же им хочется спать. Яркие переживания, стрельба и торговля, погони и схватки, нервотрепки и шумный праздник – все это наслоилось одно на другое, и идея отправиться в постель (детям стало тепло от одной этой мысли) казалась просто гениальной.

– Хорошего отдыха, уважаемая Мудрослов, – машинально пробормотала Настя, выбираясь из-за стола и не отдавая себе отчета в словах. – Алмазы в сон, Птицы вон!

Анабелла улыбнулась, а наши герои зашагали за урожайщиком, аккуратно несшим заснувшего Димку к веренице самокатов. Крумм, поклонившись советнице, мягко поспешил следом. Пользуясь ее разрешением спать внутри колесницы, он собирался снова согревать маленьких путешественников теплом своего пушистого тела.

Глава восьмая,

в которой кланы проводят традиционное сборище, а кое-кто включается в аукцион

Пробуждение оказалось рваным и болезненным.

Витька, открыв глаза, первым делом заметил сестру, уже сидящую у борта машины и потирающую лицо. Поднялся на жесткой лежанке, собранной из пледов и спальных мешков (во время сна она казалась самой мягкой из существующих на свете перин). Зевнул, чувствуя, как отдает в затылок тягучей головной болью.

Димка, разметав постель, еще спал, бормоча и подрагивая, – что снилось ему, можно было лишь гадать. Крумм наблюдал за заботинцами из дальнего угла кузова, устроившись среди массивных ящиков, хотя Витя мог поклясться, что сквозь дрему он явственно ощущал его приятную мягкую шерсть… Звероморф следил за детьми равнодушно, но в его взгляде мальчик все же уловил оттенки неодобрения.

Кое-как встав на ноги и придерживаясь за пирамиды груза, среди которого отдыхали гости Урожая, Настя пробралась в угол будки. Там располагался отгороженный занавеской туалет. Когда девочка вышла, туда проследовал Витя.

Коробка-кузов, куда их поместили после пира, была просторна, герметична и темна – свет давали лишь затухающий жучиный фонарь под потолком да бледные желтоватые лучи, пробивающиеся сквозь вертикальные щели-окна в левой стене. Сладко пахло сушеными грибами. Двустворчатые погрузочные двери были заперты, как и небольшой люк, ведущий в кабину водителя. От работавшего под днищем парового двигателя внутри стояла влажная жара.

Наконец проснулся и Димка. Тяжело поднялся, держась руками за голову, будто та могла скатиться с плеч; застонал и облизнул пересохшие губы. Хмыкнув, Витя подтолкнул к нему школьный ранец, на котором спал вместо подушки и который так неосмотрительно был брошен минувшим вечером.

– Больше не теряй, – едко прокомментировал он, усаживаясь на приземистый пластмассовый бочонок. – Как самочувствие?

– Где мы? – вопросом на вопрос ответил Дима.

Скривился от качки, забрал ранец и сонно проверил его содержимое.

Пыхтящую от натуги колесницу действительно раскачивало, причем временами весьма основательно. Несмотря на качественные рессоры, машина и ее пассажиры ощущали каждый ухаб и малейшую кочку. Болтанка была непривычной. Наслаиваясь на последствия празднества Умиротворения и Благодарности, она заставляла желудки бунтовать и замутняла сознание. Убедившись, что ценные вещи на месте, Димка устремился в туалет, где его стошнило…

– Проснулся, родной? – с еще большей едкостью осведомилась Настя, пытаясь пятерней причесать короткие, как у мальчишки, волосы. – Голова, наверное, болит?..

– Не то слово, – покорно согласился гуляка, устало возвращаясь на лежанку и утирая рот рукавом куртки. – Мы едем на Торжище?

– Верно, – наконец подал голос и Крумм, глаза которого в полумраке мерцали драгоценными камнями.

– И уже не один час, – подтвердила девочка. – Я проснулась первой, трудогулики уже были в пути. Кажется, проехали пять или шесть каверн, но наверняка сказать сложно, – и она многозначительно посмотрела на окна.

Те были узки и располагались высоко даже по человеческим меркам. А хоть бы и ниже: слюдяные пластинки, заменявшие стекла, были забраны мелкой сеткой, мутны и не позволяли толком рассмотреть происходящее снаружи. Однако Витя все равно попробовал выглянуть, привстав на цыпочки.

Заметил размытые холмы и овраги нежилой (во всяком случае, навскидку) незнакомой каверны, двух трусящих вдоль борта гвард-терьеров, родственников Бруно. Несмотря на заверения Мудрослова Анабеллы в том, что на урожайщиков никто и никогда не нападает, на некотором отдалении караван сопровождали несколько боевых шагоходов. Их наездники, вооруженные ружьями, зорко поглядывали по сторонам.

– Да уж, крепко ты вчера набрался, – усмехнулся Витя, возвращаясь на бочку. Может быть, он был бы и рад позлиться чуть подольше, хотя бы для острастки, но так уж близнецы были устроены, что долго держать зла друг на друга не могли. – Помнишь хоть что-нибудь?

– Почти ничего, – заливаясь краской стыда, ответил Димка. – Обжираловку помню, пляски, салют… Еще сказки жуткие про змея какого-то… Ох, ну и суеверный же народ эти гулы, придумают ведь…

– А может, вовсе это и не сказки? – вдруг спросила Настя, сидевшая возле Крумма. – Мне показалось, урожайщики правда верят в Сер-Пентоборга, его безумие и сны наяву…

– Вот ты, сеструха, меня сейчас ни капельки не удивила, – отмахнулся Димка, возвращаясь к привычному амплуа задиры и насмешника. Потер щеки ладонями, зевнул, тяжко вздохнул. – Ты и сама через провода только правой до сих пор перешагиваешь…

Девочка насупилась, уши ее порозовели. Потому что брат сказал правду – она до сих пор оставалась самой пугливой и суеверной из всей троицы, и не думая прощаться с детскими страшилками. И на самом деле перешагивала провода на полу только правой ногой, потому что считалось – «переступишь левой, мама сляжет с холерой». Дима же продолжал давить:

– Ты еще пророчество Благодати вспомни… – саркастически посоветовал он, но заметил осуждающий взгляд Виктора и поспешно замолчал.

Возникла тяжелая пауза, в тишине которой было слышно, как скрипят колеса повозки, пыхтит двигатель, поскрипывают ящики с продуктами и мелко позвякивает край решетки, отвинтившийся от оплетки оконца. Крумм, благоразумно решивший нарушить неприятное молчание, неспешно потянулся и сказал: