Крестовый отец - Семен Майданный

– Значит, так, слушать сюда и выполнять! – рубил воздух сверху вниз граблей, занявший отсвечивающую лаком трибуну на сцене, полковник Холмогоров. – Вот где у меня стоит этот бардак! – Для разнообразил ладонь полковника рубанула воздух поперек шеи точь по кадыку. – С сегодняшнего дня приказываю прекратить всяческие цацканья с контингентом. С сегодняшнего дня за любое нарушение должностных инструкций выговор с занесением в личное дело, а за следующее нарушение – по статье «Ж» милости прошу вон, на хер отсюда в народное хозяйство! Ясно?! И плевать мне, что один всего год оттрубил, а другой десять отмахал. Буду увольнять, невзирая на прежние заслуги!

Подчиненные прятали глаза. Кто кисло пялился на оставшуюся от прежних времен наглядную агитацию типа «На свободу с чистой совестью!», кто драил глазами собственные ботинки. Все прекрасно секли, откуда ветер дует. Подчиненные знали, что в такие минуты полковник становится несгибаем, как швеллер. И ничем из его упертой бронебойной башки пагубные идеи не вышибить. Как заявил, так и будет внедрять.

На задних рядах испугано отложили до лучших времен незаконченный морской бой. Начтех Ижицев тихонечко захлопнул и засунул под задницу учебник «Муниципальные органы правопорядка», осенью экзамены в академию, но гут бы под горячую руку не угодить.

– Значит, так! Довести до личного состава и контингента, что впредь до особого распоряжения запрещаются любые поблажки по отношению к подследственным. Каждый, пусть даже самый минимальный проступок временно содержащихся следует карать четко и безотлагательно карцером. А кому не хватит карцеров, мы придумаем, чем карать! Также для усиления дисциплины отменяются необоснованные переводы подследственных из камеры в камеру, отменяются дополнительные свиданки и прочие нарушения. Также, впредь до особого распоряжения, отменяется прием передач от родственников по всем категориям содержащихся правонарушителей без исключения. Вопросы?! – Пунцовый, как пожарная машина, Игорь Борисович обвел зал взглядом столь гневным и пронзительным, будто и не подчиненные перед ним, а сами подследственные. Отметил робкое шевеление в первом ряду и кивнул.

Несмело заскрипел стулом и вытянулся «смирно» старший прапорщик Мамаев, отсчитывающий последние недельки до пенсии расплывшийся хряк, как раз таки и ответственный за пост приема передач.

– Прошу прощения, Игорь Борисович, требуются основания, чтобы прекратить прием дозволенных продуктов.

– Основания? – загрохотало с трибуны. – Объявляю карантин. В лазарете кайфуют три подследственных с жалобами на боли в желудке. Таких оснований достаточно?

– Достаточно! – с видом «А я что? А я ничего, мне две недели до пенсии осталось…» сел на место старший прапор.

– Еще вопросы есть?! – забрызгал начальник шипящей слюной микрофон.

Каждый из сидящих перед трибуной затаил дыхание и замер, боясь скрипнуть стулом. Вполне в духе полковника было, не дожидаясь реального проступка, найти сейчас козла отпущения и устроить показательную порку.

– Нет вопросов? Всем все ясно? Выполнять! И теперь пусть мне кто-нибудь попробует заявить, что в «Углах» бардак! – И первым, тяжело шагая сначала по сцене; потом по ступенькам, потом мимо подчиненных, полковник скрылся за дверью.

В коридоре гуляли сквозняки и было прохладно. На стенах под стеклом хранились реликвии: фуражка с синим околышем довоенного образца, наган со сточенным бойком, некогда принадлежавший лично товарищу Дыбенко, серебряные наручники – подарок от северокорейских друзей. Тут же командира нагнал шумно сопящий, мающийся одышкой прапор Григорьев:

– Игорь Борисович, – вжав шею в грудную клетку и пугливо зыркая по сторонам, заканючил догнавший, – а как же?.. Теперь всем от ворот поворот?.. А мзду по боку?..

– Тут дело такое… – начал было пространно полковник, но увидел, как за спиной прапора, продувая папиросы, вываливают из зала подчиненные, и рубанул воздух напоследок. – Впредь до особого распоряжения!

Но не все спешили покинуть актовый зал. Старлей Ижицев тупо листал учебник, пытаясь понять, где уже читал, а где еще нет, чтоб заложить спичкой. По залу плыл гул разговоров, перемежаемый жалобным скрипом стульев. Притормозившие подчиненные обжевывали в основном последнюю фразу полковника. Всем было понятно, почему Игорь Борисович взял курс на закручивание гаек – чтобы восстановить в облачных сферах пошатнувшийся авторитет.

Также ни для кого из подчиненных не оставалось тайной, кого полковник имел в виду, говоря: «Пусть мне кто-нибудь попробует…» Ясен пень, это Чеченец. Новый, да проворный зам по воспитательной.

2

Сначала прапорщик Григорьев поговорил со своей дочерью.

– Папа, папа! Дядя выиграл мне куклу! Медведя с рыжими ушами! Я назову его Дейлом. Дядя катался на велсипеде с кривым рулем. Помнишь, ты упал с него? – И с укором: – А дядя приехал в домик!

Григорьев хорошо помнил этот «велсипед». И медведя помнил недобрым словом. То и другое встретилось возле зоопарка, куда летом он водил дочь. «Хитрожопый лохотрон», – сразу понял Григорьев. Суть наколки заключалась в том, что предлагали проехать на велосипеде всего шесть метров, от одной черты на асфальте до другой. Но руль, сразу разъясняли, кривой: поворачиваешь влево – велик катит вправо, и наоборот. И для пущего совращения публики девчонка из «своих» лихо раскатывала на двухколесном чуде как хотела. А из чужих никто больше метра осилить не мог.

«Наверняка, – думал Григорьев, – еще какая-нибудь потайная фигня имеется, вроде скрытой кнопочки на раме». Попытка стоила тридцать рублей. Призом обещали триста. Или бери эквивалентом. Эквиваленты были выставлены на столике. Банки «Невского» и плюшевый медведь. Хитрые и умные лохотронщики не просто так выставили зверушку, раскручивали взрослых через детские хныки. Прапорщику, даже несмотря на две бутылки пива, выпитые, пока дочь крутилась на аттракционах, становиться всеобщим посмешищем не хотелось. Но дочура пристала: «Медведя хочу, прокатись, ну, папа». И заплакала.

Пришлось Григорьеву под сочувственными и насмешливыми взглядами зевак отдавать тридцатку и забираться в седло. Он и ноги-то на педали не успел поставить, только толкнулся от земли, как руль завилял, вместе с ним куда-то повело колесо и прапорщик загремел на асфальт, безвозвратно утрачивая тридцатку.

А вот непонятный дядя совладал с великом. «Как ему удалось? Значит, и осенью эти веложулики еще работают», – совсем не о том, о чем следовало, задумался прапорщик.

Через минуту вышла на связь теща:

– Ага, наконец-то приперся! Зятек от слова дубина! Ты совсем сдурел, да?! Валенок, балда, кровосос! Никакого пожара нет! Какой болван тебе об этом сказал! Стоит дача как вкопанная! И близко ничего не горит. А я, как дура, прилетела. «Пожар! Пожар!» Всю деревню насмешила. И что за идиота ты прислал за мной?! Аи, каков пастух, такое и стадо!

– Где ты?

– Торчим с твоим подчиненным на шоссе, как гвозди в жопе. Сломались! Ты б еще инвалидку за мной прислал, упырь! Ковыряется в моторе твой сопливый разгильдяй… Оставалось пообщаться с женой.

– Валя, ты живой? Ой, как я перепуталась. Откуда? Из Виршей звоню. На, задай своему другу за эти розыгрыши! Вот-вот, он боится, трубку не берет. Примчался ко мне на работу: «Ваш муж попал в аварию, разбился в Виршах! Я на машине, едемте скорее!» О Господи, до сих пор сердце колотится! «Какие Вирши?» – говорю. А он мне: «Срочно вызвали на работу, чтоб кого-то эта… этапировать из Виршей». Прилетели в Вирши. Никакой аварии тут в помине не было. Мы в морг. Облазили там все. Значит, он мне говорит, неверно меня информировали. Задай ему! Сейчас я тебе его привезу! Мы выезжаем к тебе!

Григорьев обхватил голову руками и почти что простонал:

– Какой-то дядя на велосипеде…

– Это Багор, – мрачно пояснил здоровенный лоб, катавший по журнальному столу шарики из бумажных салфеток. – Две ходки. Обе по сто семнадцатой[3].

Григорьев каждый свободный от дежурства день посещал бассейн. Укрепляет и развивает, поддерживает форму. Сегодня, отплавав и вернувшись домой, он застал в квартире гостей. Гости, заставив его перешагнуть через труп ротвейлера Рамса, провели хозяина головой вперед руками назад в гостиную и усадили на диван.

В гости пришло трое. Пришло два амбала, с самого начала знакомства то и дело показывающих свои «беретты» с навинченными глушаками. А в любимом кресле Григорьева обнаружился вполне респектабельный пожилой гражданин при «бабочке» на кремовой рубашке. Которого прапорщик уже где-то видел… Ну конечно, в «Углах»! Адвокатина!

– Бескутин Лев Арнольдович, – представился из кресла гость и протянул прапорщику визитную карточку, украшенную золотистой вязью.

Что-то жутковатое было в этом – человек, вскрывший квартиру, убивший собаку, вооруженный громилами с глушаками, нисколько не таился. Григорьев почувствовал, как по спине заструился холодок.