Лохless. Повесть о настоящей жизни - Алексей Швецов

– С приездом в наш скромный городишко и в наш, еще менее достойный вас офис. — Он фальшиво и тупо суетится, буквально искрясь подобострастием.

– Спасибо? Как у вас тут жизнь? Кипит?

– Где ей кипеть? В Москве, в Питере — там кипит по полной. А у нас тлеет. Томится на медленном огне.

– Столовую я вашу изучил… спасибо Вите за познавательную экскурсию, так что все эти кулинарные сравнения мне поперек горла. Может быть, к делу?

– Да как угодно! Чайку/кофейку не попьем?

– Почему не попьем? Попьем, Вова. Обязательно попьем, но позже. Для начала я хотел бы ознакомиться с цифрами оборотов по продажам и производству. Буду признателен, если твой секретарь подготовит мне раскладку по бюджету, по средствам, выделенным на рекламу… и прочие выделения… ну, ты все сам знаешь и понимаешь.

Володя поджимает губы и кивает головой, показывая, что он все понимает.

– И где-то через пару часиков собери верхушку команды, — резюмирую я. — Будем знакомиться ближе.

Разгуляев, судя по всему, явно смущен таким моим выходом «с корабля — на бал, бля». Он с задумчивым видом отдает распоряжение секретарше и обстреливает Кашкина взглядами. Кашкин улавливает сигналы/флюиды, посылаемые ему руководителем, и вихрем уносится в кабинет Разгуляева. Оставшиеся в коридоре сотрудники скучны и непроницаемы, как железный занавес.

– Можете возвращаться к своим обязанностям, — отпускаю я их, и вскоре они тихо журчащими ручейками рассасываются по кабинетам.

Затем я около полутора часов провожу с бумагами. Сравниваю количество выпущенной продукции с количеством реализованной, делаю себе пометки, сравниваю цифры. Я бы закончил сверку намного быстрее, если бы не хлебосольный Разгуляев. Он беспрерывно заглядывает в выделенный «под меня» кабинет и заботливо осведомляется: «Все ли я понимаю? Не надо ли мне чего? Не захотел ли я перекусить или, там, кофе-чай?» Он мне настолько надоедает, что я готов запустить в него чем угодно, но вместо этого вежливо прошу не мешать.

– Ну что? — спрашиваю я собравшихся за столом руководителей аппарата по прошествии двух часов. — Не все спокойно в Датском королевстве! Все смешалось в доме Облонских. Облом, господа, фигурально выражаясь.

Витюша Кашкин глупо улыбается, польщенный тем, что я цитирую его к месту и не к месту.

– Ознакомившись с цифрами, я пришел к выводу… кхе-кхе-кхе… — Кашель сбивает меня.

Все сидящие, кроме Разгуляева, кинулись ко мне со стаканами, наполненными водой. Я руками показываю, что со мной все в порядке. Кашель проходит, и я продолжаю:

– Предоставленные мне документы не всегда совпадают с отчетом, отправленным в город-герой Москву. Вот здесь у меня данные.

Я открываю спортивную сумку, но вместо подтверждающих документов, которые должны были лежать сверху, я извлекаю женские кружевные трусики. Вокруг меня раздается нездоровый, тщательно скрываемый смешок. «Опа! Что, бля, за шутки?!» — с тревогой думаю я.

– Сейчас, сейчас… — предупреждаю я разгуляевскую компанию уже не столь уверенным голосом, — здесь у меня все расчеты/отчеты. Кхе-кхе-кхе… — Меня вновь выворачивает от кашля.

Откашлявшись, я вновь запускаю руку в сумку, на сей раз значительно глубже, туда, где все еще рассчитываю обнаружить папку с бумагами. На свет божий извлекается такой же, как трусики, кружевной лифчик. Команда Разгуляева Вовы уже не может сдержаться и хохочет. Сам Разгуляев пытается сохранить серьезность на лице и прыскает смехом в кулак.

Я тупо смотрю на него, потом минут пять на лифчик в руках и трусики на столе и наконец начинаю понимать, что женское белье — слабая замена бухгалтерским отчетам. Да что там слабая! Никакая! Реально! Но что могло произойти с бумагами? И тут комариным стадом проносится мысль в голове: «Может быть, это не моя сумка?» Я приглядываюсь к надписи. Долго пытаюсь прочесть. Но буквы сливаются/скачут и никак не поддаются идентификации. Когда я справляюсь с охватившим меня волнением, я начинаю отчетливо видеть, что моя сумка вовсе не крутая «Filth&Glamour», а грубая ее подделка с надписью «Filch&Clamour». Это попадалово меня ничуть не забавляет, но реально веселит всех этих придурков.

Не обращая внимания на смех глупых провинциалов, я пытаюсь вертеть мозгами. Надо что-то делать. В моей сумке, помимо папки с документами компании «Globusland», лежали и мои личные вещи, а в этой сумке (в чем я еще раз убедился) их нет. Я начинаю думать. Где и когда могла произойти подмена? И тут у меня в голове происходит взрыв эмоций: «В поезде! Конечно же в поезде! На полке, куда я ставил свою „Filth&Glamour", стояло две „Filch&Clamour". Там и произошли непонятки, и я взял чужую». Осталось только определить, кому из попутчиков принадлежит сумка, на которую я сейчас тупо смотрю. Повертев в руках еще раз женские трусики, я начинаю склоняться к мысли, что данная сумка-баул принадлежит этим гопникам/близнецам, любителям поддать.

Обругав их мысленно несколько раз, я пытаюсь сообразить, как произвести обратный ход, как нам поменяться сумками. Я лихорадочно потрошу чужую сумку, выгребаю из нее кучу совершенно ненужных мне вещей, как то: косметичку, колготки, какие-то немыслимые кофточки и прочий бред. Уже и Кашкин, нарушая всякую субординацию, дико ржет.

– Сумку подменили… — сообщаю я всем, пытаясь сохранить лицо.

– Ага! — соглашается Вова сквозь смех. — Типа, у нас в роте завелся голубой.

– Так, совещательный процесс временно приостановлен, — говорю я. — Все свободны.

Все шумно встают и тянутся к выходу. Я еще раз тщательно осматриваю сумку. Среди прочего я замечаю письмо, адресованное Наталье Перуновой. Я начинаю врубаться. Вероятно, сумка не гопников, а этой невзрачной чувихи, которая кроссворд разгадывала. Я выхожу из кабинета, на ходу запихивая в сумку коллекцию не принадлежащих мне вещей.

Я ловлю такси и еду по указанному на конверте адресу. Я еду и реально ощущаю, что Воронеж нравится мне все меньше и меньше. Он явно далек от того, чтобы стать городом моей мечты.

Мы сворачиваем с дороги, которую я недавно ругал, и едем черт знает по каким ухабам. Мрачного вида дворы открываются моему взору. Водила тормозит перед самой непрезентабельной трехэтажкой.

Заручившись обещанием таксиста дождаться меня, я с опаской вступаю в темный вонючий подъезд. Площадка на третьем этаже чуть более освещена из-за разбитого окна. Я нахожу квартиру № 23 и жму на кнопку звонка. Некоторое время жду. Тишина. Поняв бесперспективность своего ожидания, стучу/барабаню в дверь костяшками пальцев. За дверью отчетливо слышатся шаги. Дверь открывается, и на пороге возникает фигура этакого толстопузого бюргера в грязной, засаленной майке.

– Чего? — одарив меня презрительным взглядом состоявшегося в жизни чувака, спрашивает пузан.

Вместо ответа я кашляю, брызгая на его без того грязную майку, и извлекаю из сумки первое, что попалось под руку. Этим предметом оказывается косметичка. Я сую ему ее под нос для опознания.

– Уходите, — проговаривает он сквозь зубы, — мы ничего не покупаем.

– Вы не так меня поняли. — В доказательство нерасторопности его мыслей вслед за косметичкой я достаю и демонстрирую ему кружевные трусики. — Это принадлежит вашей жене.

Я реально наблюдаю, как глаза толстяка наливаются кровью. «Обрадовался, наверное, что вещи жены нашлись, — решаю я и дружелюбно улыбаюсь. — Вон как покраснел от удовольствия…» Но что-то не складывается в наших отношениях, вместо того чтобы услышать от него что-то типа «Спасибо, чувак!», я слышу фразу не совсем благодарного человека:

– Задушу, сука!

При этом бюргер в засаленной майке впивается ручищами в мою шею. Мы начинаем бороться. Пузан жестко сдавливает мне горло, я яростно отбиваюсь ногами. Когда в глазах начинает темнеть и мои попытки освободиться делаются все слабее, боковым зрением я успеваю заметить, как из открытой двери квартиры выскакивает моя недавняя попутчица. Чувиха бросается мне на помощь (что само по себе удивительно) и пытается ослабить бюргеровскую хватку вокруг моей шеи. Отчасти с ее помощью, отчасти благодаря собственным качествам мне удается вырваться из лап толстого идиота, и, проклиная этот город и все, что с ним связано, я скатываюсь по ступенькам и устремляюсь к выходу из подъезда.

На улице я останавливаюсь и ртом начинаю жадно глотать воздух. Простуженное горло теперь болит еще больше, меня разрывает перманентным кашлем. Воздух со свистом проникает в мои легкие. Спустя некоторое время я прихожу в себя. Шершавый, как наждачная бумага, ветер шевелит волосы. На остальном теле волосы шевелятся сами по себе от безысходности и тупого провинциального бесперспективняка. Где-то внутри утробы начинается зарождаться, типа, смех, но на улицу он вылетает в виде кашля. Откашлявшись, я осторожной походкой человека, вырвавшегося из объятий демона, двигаюсь по направлению к ждущему меня такси. Мне уже ни фига не хочется — ни сумки, ни бумаг, в ней находящихся. Вместо этого я хочу немедленно покинуть отстойный город и оказаться в уютной квартирке Аллы, где мне бывает так безмятежно-спокойно, светло и по приколу.