Царь Соломон - Рольф Бейер

Если мы подведем итог нашим наблюдениям, то не составит труда большую часть Книги притчей увязать с Соломоновой «мудростью». Во всяком случае, она занимает так много места, что не может считаться дополнением. Добавления, переработки, новое расположение притчей — это отнесли к заслугам столь часто упоминаемых «учителей мудрости», но лишь благодаря Соломону «мудрости» обеспечен торжественный въезд в Иерусалим.

В его пользу говорит позитивный взгляд на жизнь, красной нитью проходящий через всю Книгу притчей. Но что понимать под «позитивным»? Как пример, несколько «крутых» афоризмов:

«Можно поручиться, что порочный не останется ненаказанным; семья же праведных спасется» (Притчи 11.21).

«Коснись нечестивых несчастие — и нет их, а дом праведных стоит» (Притчи 12.7).

«Не заблуждаются ли умышляющие зло? [не знают милости и верности делающие зло;] но милость и верность у благомыслящих» (Притчи 14.22).

«В доме праведника — обилие сокровищ, а в прибытке нечестивого — расстройство» (Притчи 15.6).

«Кто роет яму, тот упадет в нее, и кто покатит вверх камень, к тому он воротится» (Притчи 26.27).

Такие афоризмы, к которым легко можно добавить еще и еще, взывают, пусть даже так наивно, к самой что ни на есть земной справедливости: добро заслуживает награды, зло — наказания, и не где-то на том свете, а здесь и сейчас или, по крайней мере, завтра: «Ибо семь раз упадет праведник, и встанет; а нечестивые впадут в погибель» (Притчи 24.16).

И праведник подвержен соблазнам, но не становится рабом их. Поступок и последствия его крепко связаны друг с другом, причина и следствие — одно вытекает из другого. Таким образом, каждый кузнец своего счастья или несчастья. Эту разновидность житейской мудрости можно назвать «синтетическим» толкованием жизни, потому что добрые дела и счастье связаны друг с другом так же, как плохие и несчастье. Предоставляется возможность сделать выбор, так или иначе влияющий на судьбу.

Страдающему праведнику нет места в этой жизненной мудрости, как и нет незаслуженно страдающего, подобно Иову, который впал в отчаяние вследствие несчастливой судьбы, хотя и живет «праведником». В позитивной мудрости не может быть без вины виноватого, как, например, Эдип, который по незнанию убил отца, женился на своей же матери и потом ослепил себя. Нет, в мире мудрых притчей все на удивление светло и ясно. А если судьба наносит удар, то он достается тому, кто сам виноват в своем несчастье. И тут вдруг понимаешь, что Соломонову мудрость занимает не столько несчастье, сколько его внезапность: «Человек лукавый, человек нечестивый ходит со лживыми устами… Зато внезапно придет погибель его, вдруг будет разбит — без исцеления» (Притчи 6.12).

Такую позитивную житейскую мудрость упрекали в примитивности, критиковали ее рационализм, но при этом не учитывали условий, которым обязана своим появлением светлая мудрость жизни. Становится ясно, что она могла процветать только там, где жизненные отношения до некоторой степени упорядочены, господствуют мир и терпимость, несправедливость в обществе сведена к минимуму. О какой еще иной фазе израильской истории может идти речь, как не о счастливом времени Соломона, когда Израиль не был заложником войны, когда существовало на удивление равномерное распределение жизненных возможностей? Вот как свидетельствуют об этом библейские авторы:

«И жили Иуда и Израиль спокойно, каждый под виноградником своим и под смоковницею своею, от Дана до Вирсавии, во все дни Соломона» (3 Царств 4.25).

Только в обществе, где хотя бы существовал намек на правовое устройство и имелась возможность проводить в жизнь социальную справедливость, могла иметь место позитивная житейская мудрость. После Соломона все изменилось: несправедливость судей, социальное неравенство, безграничное царское право, а также тяжелое положение бедных, вдов и сирот все больше и больше определяли устройство Израиля. Пророки вставали на защиту бедных и не боялись бросать царям и знати обвинения в нарушении закона. Это отразилось и на «мудрости». Она утратила свою позитивность, обратилась к темной стороне жизни и пыталась постичь причину неразгаданных ударов судьбы — бедности, болезни и смерти. Учителя мудрости во времена Соломона были еще воодушевлены позитивным мышлением. Они знали истину и могли принимать либо сторону счастья, либо несчастья. Пусть праведник падал семь раз, он в противовес злоумышленнику всегда находил силы начать новую жизнь. Страдания, выпадавшие на долю праведного, воспринимались как испытание. Так возникла мораль, которая подчеркивает поучающий характер страдания:

«Наказания Господня, сын мой, не отвергай, и не тяготись обличением Его; ибо кого любит Господь, того наказывает и благоволит к тому, как отец к сыну своему» (Притчи 3.11).

Такое наставление в силу жестокой реальности безвинных страданий может показаться примитивным. Однако есть еще одно, которое показывает, откуда берется оптимизм мудрости: «Не говори: «я отплачу за зло»; предоставь Господу, и Он сохранит тебя» (Притчи 20.22).

Теперь оказывается, что опыт страданий можно не просто свести к справедливому наказанию неправедного или превратить в педагогический прием, а призвав на помощь надежду, одним лишь этим, преодолеть их. Иначе в чем же тогда воздействие педагогики? Только тот, кто сохранил определенный настрой и, несмотря на все жизненные рогатки, испытывает поистине детское доверие, способен увидеть смысл в этом педагогическом приеме, только тот не разочаруется и не отчается, даже если все подвергнется осмеянию и попадет под подозрение. Мудрый учитель Соломона знает это и видит все трудности педагогической работы. Поэтому у него в запасе не только пряник, но и кнут:

«В устах разумного находится мудрость, но на теле глупого — розга» (Притчи 10.13). «Кто жалеет розги своей, тот ненавидит сына; а кто любит, тот с детства наказывает его» (Притчи 13.25).

Но воспитание, по Соломону, не было «палочной педагогикой», потому что в ней преобладают мягкие и манящие выражения. Где их произносили? К сожалению, об этом мы знаем очень мало. Вольтер в своем «Философском словаре» зашел так далеко, что подвергал сомнению существование вообще какой-нибудь школьной системы в Израиле: у израильтян «было так мало общественных школ для наставления молодежи, что в их языке даже отсутствовало слово, каким можно назвать это учреждение». Такая оценка перехлестывает через край, ведь Книга притчей ну просто кладезь житейских правил поведения, которые заучивались в царских школах для приближенных. Где же еще должны были проводиться в жизнь те сентенции, повествующие о царе и его окружении, учившие красиво говорить и умно молчать и даже прилично вести себя за царским столом (Притчи 23.1)?