Радикальная война: данные, внимание и контроль в XXI веке - Мэтью Форд

войны. Это делает разные войны мгновенно узнаваемыми как войны, обеспечивая непрерывность Вьетнама, Персидского залива, Ирака и Афганистана, несмотря на политическую и военную непоследовательность этих конфликтов с точки зрения их мотивов, (не)легитимности и результатов.

Еще одним объяснением сохранения американского воображения войны во Вьетнаме является, по мнению Вьет Тхань Нгуена (2017), тот факт, что США владеют и контролируют "индустрию памяти": "То, как Америка помнит эту войну, в определенной степени является тем, как ее помнит мир" (2017, p. 108). Таким образом, напитанные Голливудом устойчивые схемы МСМ, основанные на памяти США о войне двадцатого века, продолжают определять то, как воспринимаются, осмысляются и легитимизируются возникающие войны.

В XXI веке, однако, в войнах участвуют все. Любой человек со смартфоном может записать и выложить в социальные сети изображение войны. Эти изображения редко соответствуют схемам МСМ, которые берут свое начало в двадцатом веке. Следовательно, изображения XXI века бросают вызов и загрязняют традиционные пространства памяти и воспоминаний. Это сопоставление меняет перспективы индивидуальной и коллективной памяти, перспективы глобального МСМ и требования национальной политики. То, в какой степени эти индивидуальные видения войны могут бросить вызов "индустрии памяти" Нгуена, является частью зарождающейся битвы между цифровой памятью и историей.

 

Ускоренные мемориальные дискурсы

Радикальное прошлое и оцифровка мемориального настоящего объединяются в новую экологию войны. Это пространство, в котором прошлое упоминается и отрицается в ответ на новую посттрастовую форму политики. Усиленные социальными медиа, старые схемы войны двадцатого века вынуждены конкурировать с онлайн-схемами, где национальные рамки войны борются за внимание с более широкими транснациональными императивами. В смешении старого и нового мы видим, как записанные медиа ограничивают историю определенными формами репрезентации. В то же время социальные медиа вдыхают свежий воздух в старые способы увековечивания памяти, изменяя то, как эти традиционные формы памяти интерпретируются через призму онлайна.

В двадцатом веке способность записывать, хранить и распространять историю зависела от доступных тогда аналоговых технологий. В зависимости от редакционного выбора тех, кто работал в национальных вещательных средствах массовой информации, чистым результатом было то, что записывалось значительно меньше событий в мире. Таким образом, историческая дистанция была заложена в самих СМИ. Ведь записи не только были скудны, но и сопровождались машинным, магнитным, пленочным и артефактным распадом, деградацией и утратой. Таким образом, нехватка и хрупкость медиа придавали прошлому ценность, делая его достойным тщательных раскопок, переосмысления и репрезентации. Отношение к этим драгоценным воспоминаниям возникло из культуры дефицита, которая понимала и ценила ограниченность вещательных медиа.

Однако важно помнить, что большая часть медиа двадцатого века, созданных в эпоху вещания, имеет двойную природу скудости по сравнению с современными цифровыми способами взаимодействия. Во-первых, повседневная жизнь не публиковалась регулярно и систематически, не записывалась и не распространялась без разбора; и, во-вторых, сравнительно немногое из того, что было записано, попало в доступные архивы. Действительно, как покажет изучение архивов Би-би-си, даже телевизионные программы, которые транслировались на миллионные аудитории, не всегда сохранялись. Таким образом, до появления данных о повседневности не существовало способа проследить время через медиа. Вместо этого в эпоху вещания по умолчанию было принято считать, что то, что было записано, распадается.

Таким образом, наше погружение в современный поток цифровых технологий контрастирует со временем распада аналоговых медиа двадцатого века. В этих условиях время распада старых записей может быть продлено только с помощью оцифровки. Это предотвращает превращение медиа в нечитаемые в результате технологического устаревания и, таким образом, вносит свой вклад в современную постоянно расширяющуюся экологию цифровых медиа. Конечно, уязвимые места старых медиа все еще могут быть обнаружены в цифровой форме в результате взлома, удаления или случайной потери. Однако противодействием упадку медиа остается цифровой архив, апофеоз которого можно найти в облаке.

В столкновении и конкуренции медиа двадцатого и двадцать первого веков, как правило, участвуют архивисты и музейные кураторы, которые принимают непосредственное участие в принятии решений о том, что будет сохранено и оцифровано, а что может быть оставлено для дальнейшего разложения. Учитывая относительное изобилие аналоговых материалов и ограниченные ресурсы, доступные для оцифровки, возможность полного запоминания уступает место выборочному выбору того, что будет оцифровано. Результатом может стать чрезмерное увлечение конкретными аспектами войны в ущерб более значимым или противоречивым с точки зрения общества соображениям. Так, например, правительство Великобритании то отказывалось, то медлило с обнародованием архива Ханслоупа - архива из 1 миллиона документов Министерства иностранных дел и по делам Содружества, который потенциально может дать новое представление о британском империализме. В то же время Первая мировая война чрезмерно, если не сказать навязчиво, публично историзируется и отмечается. В результате, как отмечает Саймон Дженкинс в The Guardian , можно прийти к выводу: "Хватит о Дне памяти... Композиция из "Последнего поста", "Чтобы мы не забыли" и "О! Какая прекрасная война" пропитана враждой, искуплением, прощением и самодовольством. Она была сведена к обязательному "корпоративному маку"".

Более того, с этой точки зрения память может рассматриваться не просто как благотворная черта наших нынешних отношений с прошлым, а скорее как вопрос урегулирования обид. Так, существование архива Ханслоупа позволяет кенийцам, пережившим восстание Мау-Мау в 1950-х годах, получить компенсацию за пытки, применявшиеся британскими вооруженными силами (Bennett 2012). В то же время чрезмерное запоминание разжигает конфликт и не позволяет похоронить воспоминания. Дженкинс продолжает:

Почти все конфликты в мире происходят из-за того, что слишком много помнят: освежают религиозные разногласия, племенную вражду, пограничные конфликты, унижения и изгнания. Почему, кроме как из-за воспоминаний, сунниты воюют с шиитами или индуисты с мусульманами? Индия и Пакистан, похоже, не могут избавиться от воспоминаний о разделе. Какие древние обиды побудили Мьянму проявить жестокость по отношению к рохинья?

Не говоря уже об индийском субконтиненте, ускорение мемориальных дискурсов привело к взрывоопасным последствиям и в западных странах, которым еще предстоит примириться с различными представлениями о своем прошлом. Хорошим примером этого может служить общественная ярость по поводу легитимности статуй Конфедерации в США. Большинство этих статуй были воздвигнуты в период с 1890 по 1929 год и являлись частью сознательной попытки переписать историю Конфедерации, чтобы оправдать систему расовой сегрегации, известную как "законы Джима Кроу" (Domby 2020). Олицетворением этого процесса стали статуи лидеров и генералов Конфедерации, таких как президент Джефферсон Дэвис и Стоунволл Джексон в Ричмонде, штат Вирджиния. Хотя многие из них были снесены в рамках протестов Black Lives Matter (BLM) летом 2020 года, в течение почти столетия расистское прошлое гноилось на виду, но с трудом находило надежное место в основных повествованиях.

Возможно, BLM и не удалось привлечь к себе внимание в СМИ,