Победы и беды России - Вадим Кожинов

Итак, у Тютчева, мол, есть стихотворения, выражающие принципиальную «замкнутость» и «изолированность» личности, но в то же время есть и другие, где «личные душевные движения» представлены, напротив, как «проявления жизни мирового целого». Последнее, в общем, верно, однако никак нельзя согласиться с тем, что для достижения этого результата Тютчев будто бы поставил перед собой цель «передать не свои особенные, индивидуальные переживания», а, якобы преодолев их, отказавшись от них, «постичь глубины объективного бытия».

То явление, которое обозначается словом «соборность», рождается именно тогда, когда «глубины объективного бытия» свободно и естественно сливаются с глубинами существования личности, и чем глубже самораскрывается личность, тем полнее ее единство с «жизнью мирового целого».

И, если выразиться кратко и просто, в основе тютчевского творчества лежало стремление соединить, слить свое глубоко личное переживание бытия с переживаниями каждого, любого человека и всех людей вообще — то есть, если угодно, с мировым целым. В своем стихотворении на смерть Гёте поэт так определил основу превосходства германского гения над современниками:

На древе человечества высокомТы лучшим был его листом…С его великою душоюСозвучней всех на нем ты трепетал!

Итак, высшая цель — быть наиболее «созвучным» с «великою душою» всего «древа человечества». Могут возразить, что этой цитаты недостаточно для доказательства тезиса о владевшем Тютчевым стремлении к единству с «мировым целым», со всеми и каждым человеком. И вот здесь-то и уместно или даже необходимо обратиться к самим тютчевским текстам, к форме его поэзии, где наглядно, осязаемо запечатлено это властное стремление.

Все знают, что лирическая поэзия воплощается, как правило, в речи от первого лица в единственном числе — в речи от «я» (в ней употребляются также «меня», «мне», «мое» и т. д.) — Между тем для глубоко лирической поэзии Тютчева типично, как это ни странно на первый взгляд, множественное число — речь от «мы» (и также «нас», «нами», «о нас», «наше» и т. д.). Количество приводимых мною далее «примеров» этой формы речи у Тютчева, возможно, покажется чрезмерным; но, во-первых, не многие цитаты могут быть поняты как некие случайные исключения, а во-вторых, вполне уместно привести многочисленные строки великого поэта, которые своим сияньем напомнят о тех десятках стихотворений, откуда они извлечены:

И мы плывем, пылающею безднойСо всех сторон окружены…

Когда, что звали мы своим,Навек от нас ушло…

Но силу мы их чуем,Их слышим благодать…

Что в существе разумном мы зовемБожественной стыдливостью страданья…

Как увядающее мило!Какая прелесть в нем для нас…

Кто без тоски внимал из нас,Среди всемирного молчанья…

И тяготеющий над намиНебесный свод приподняли…

И бездна нам обнаженаС своими страхами и мглами…

Но, ах, не нам его судили:Мы в небе скоро устаем…

Она с небес слетает к нам —Небесная к земным сынам…

Нам не дано предугадать,Как слово наше отзовется…

Та непонятная для насИстома смертного страданья…

Стоим мы смело пред Судьбою,Не нам сорвать с нее покров…

Своей неразрешимой тайнойОбворожают нас они…

Лишь в нашей призрачной свободеРазлад мы с нею сознаем…

Как нас не угнетай разлука,Но покоряемся мы ей…

Чему бы жизнь нас не учила,Но сердце верит в чудеса…

Когда дряхлеющие силыНам начинают изменять…

Две силы есть — две роковые силы,Всю жизнь свою у них мы под рукой…

Природа знать не знает о былом,Ей чужды наши призрачные годы…

Итак, строки из множества различных стихотворений ясно свидетельствуют, что поэт постоянно вливает свое «я» в «мы», — притом в стихотворениях сугубо лирических, даже «интимных», сокровенных… И притом перед нами только одно — открытое, прямое — воплощение этой его творческой воли. Как бы присоединить к себе всех и каждого можно и в иных грамматических формах. Так, обращение к «ты» и — еще более явно — к «вы» в сущности подразумевает то же самое всеобщее «мы» (то есть «я» и «ты» — каждое, любое «ты», — взятые совместно):

Ушло, как то уйдет всецело,Чем ты и дышишь и живешь…

Каким бы строгим испытаньямВы ни были подчинены…

Над вами светила молчат в тишине,Под вами могилы — молчат и оне…

То же значение имеет и глагольная форма, обращенная к «ты», хотя само это местоимение отсутствует:

Смотри, как облаком живымФонтан сияющий клубится…

И в стихотворении, о котором еще будет речь:

Молчи, скрывайся и таиИ чувства и мечты свои…

Кстати сказать, подчас «ты» явно, открыто переходит у Тютчева в «мы»:

И рад ли ты, или не рад,Что нужды ей? Вперед, вперед!Знакомый звук нам ветр принес…И ты ушел, куда мы все идем…

Прямо-таки поразительно, что Тютчев иногда уклоняется от формы «я» даже и в своей любовной лирике, где, казалось бы, просто неуместно «мы»! Вот строки стихотворений из «денисьевского цикла»:

О как убийственно мы любим…Нежней мы любим и суеверней…

Все это не могло быть чем-то случайным и несущественным. Правда, едва ли есть основания полагать, что Тютчев сознательно и целенаправленно «заменял» естественное для интимной лирики «я» на «мы» и другие имеющие аналогичное значение формы.

Здесь действовал не рассудок, а стихийная творческая воля, стремящаяся воплотить «я» в органическом единстве с «мировым целым», со всем «древом человечества высоким». Нередко эта воля открыто, обнаженно воплощалась в самой грамматической форме, но она, конечно же, воплощена и в тех стихотворениях, где речь от «мы» (и иные аналогичные формы) отсутствует.

И тщательный анализ таких стихотворений способен это раскрыть, хотя указанная творческая воля запечатлелась в них не столь наглядно и неоспоримо.

Словом, приведенные мною строки, в которых вместо законного, казалось бы, «я» выступает «мы», следует воспринимать как своего рода ключ к тютчевской поэзии, позволяющий открыть ее особенный закон, ее безусловную соборность.

В поэзии Тютчева вольно самораскрывается утонченная, развитая до предела личность, но в то же время дверь этой поэзии как бы настежь отворена всем, каждому, готовому свободно влить свое сокровенное «я» в соборный хор.

Обратимся в заключение к тютчевскому стихотворению, начинающемуся общеизвестной строфой:

Молчи, скрывайся и таиИ чувства и мечты свои —Пускай в душевной глубинеВстают и заходят онеБезмолвно, как звезды в ночи, —Любуйся ими — и молчи…

Как уже говорилось, в этом стихотворении обычно усматривают утверждение фатальной замкнутости и изолированности человеческой личности. Однако почему же любой вдумчивый читатель Тютчева с таким упоением принимает это стихотворение? Дело, очевидно, в том, что в целостном контексте тютчевской поэзии оно предстает вовсе не как символ разобщенности людей; его смысл, напротив, в утверждении высшего, благороднейшего человеческого единения.