"Матрица" как философия - Уильям Ирвин

ПУТЕШЕСТВУЕМ ВМЕСТЕ С АЛИСОЙ

В «Матрице» есть несколько остроумных и важных отсылок к «Алисе в Стране Чудес». Когда Алиса столкнулась с новой, незнакомой реальностью, у нее были те же проблемы, что и у Нео. В самом начале фильма Нео (тогда, вне кроличьей норы, еще Томас Андерсон) должен был следовать за Белым Кроликом (татуировкой), который привел его в реальный мир. При первой встрече с Нео Морфеус предположил: «Думаю, ты сейчас чувствуешь себя как Алиса, падающая в кроличью нору». Эта явная аллюзия дает понять, что опыт, который приобрел Нео благодаря создателям фильма, схож с опытом, который должны иметь зрители. По мере развития сюжета нас все больше увлекает новая реальность, и мы привыкаем к ней одновременно с Нео. Мы — зрители и Нео — попадаем в собственную Страну чудес.

Входя в вымышленный мир или позволяя ему войти в наше воображение, мы не стремимся к «сознательному подавлению неверия». Несмотря на утверждения Кольриджа, мы не можем сознательно заставить себя не верить или поверить во что-то, как не можем заставить себя поверить, что на улице идет снег, если все наши чувства говорят об обратном. Когда нас увлекает вымысел, мы не подавляем своих критических способностей, а скорее развиваем творческие способности. Мы не подавляем неверие— фактически мы создаем убеждение.

Чем лучше мы умеем проникать в вымышленные миры (мне кажется, что этому нужно учиться, что это навык, требующий развития и тренировки), тем сильнее становится наше желание приобрести в этих мирах как можно больше впечатлений. Нам хочется погрузиться в новый мир, подобно тому как Нео погружается в реальный мир, находящийся вне Матрицы. Для этого мы должны сосредоточиться на окружающем мире и использовать творческие способности, чтобы сделать ярче свои впечатления, а не подвергать их сомнению.

Почему же технологически изощренный вымысел, все больше и больше похожий на реальность, вызывает эмоциональный отклик? Некоторые утверждают, что нам необходимо изучить реакцию человека на реальные события, чтобы понять, как он реагирует на художественный вымысел. Однако это, возможно, не самый подходящий способ, так как отсутствие элемента веры в нашей реакции на вымышленные ситуации не мешает нам иметь схожий физический и феноменологический опыт. Если мы чувствуем одно и то же и выдаем практически одинаковую эмоциональную реакцию, возможно, наш опыт может считаться настоящим? Во многих смыслах так оно и есть, однако сейчас мы приблизились к той сфере, где вымышленные миры и реальный мир пересекаются и даже почти сливаются. Подобным образом пересекаются и сливаются миры «Матрицы». После того как Нео побрили и поселили в новое жилище, Морфеус отправляется с ним в полностью белую комнату. К удивлению Нео, он одет так же, как одевался раньше. Морфеус объясняет ему, что это «остаточное самопредставление… физический образ твоего цифрового Я». Старое самопредставление Нео переходит из одного мира в другой. Сайфер не может отказать себе в том, чтобы насладиться вкусом и текстурой бифштекса, хотя «знает», что он не настоящий. Наше знание о том, что реально, а что нет, не обязательно изменяет наше поведение и восприятие. Быть может, нам придется столкнуться с возможностью того, что грань между видимостью и реальностью (в Матрице и в нашей собственной жизни) не такая четкая, какой казалась. Возможно, нам даже придется избавиться от этой грани, чтобы разобраться в нашем взаимодействии с художественным вымыслом.

О ВАЖНОСТИ РАССКАЗА ИСТОРИИ

В «реальности» мы составляем мнение о людях и ситуациях, не владея в каждый момент полной информацией; нам приходится так поступать из практических соображений, ведь если бы мы пытались собрать всю информацию, у нас не осталось бы времени, чтобы жить. Мы заменяем недостающую информацию собственными догадками и предубеждениями. Следовательно, реальность может быть не такой уж «реальной», какой мы привыкли ее считать, так как значительную ее часть мы додумываем сами. То же самое происходит с художественным вымыслом, ведь нам кажется, что его персонажи ведут обычную человеческую жизнь и состоят из плоти и крови, если не было заявлено обратное; кроме того, нам кажется, что их мир должен подчиняться тем же физическим законам, что и наш. Как в случае реальности, так и в случае вымысла у нас есть только план происходящего, и мы используем воображение, чтобы наполнить его подробностями. В случае с вымыслом план обычно бывает очень четким и у нас есть практически вся нужная информация. В реальности же, напротив, информация, которую мы используем, чтобы составить ясное представление о ситуации, обычно бессистемна. В большинстве случаев мы используем случайные подробности, а также собственные предубеждения и пристрастия, чтобы составить свою версию происходящего; мы в основном полагаемся на свои взгляды, сформировавшиеся преимущественно под влиянием нашей культуры. Когда нам приходится создавать и заполнять деталями свои реальности, в каком-то смысле мы создаем собственные истории — наши жизни. Роджер Шенк в своей книге о повествовании и информации пишет:

Нам необходимо рассказать кому-нибудь историю своего опыта, так как процесс формирования истории также создает структуру памяти, в которой суть истории будет храниться до конца наших дней. Повествование — это запоминание… Но рассказ истории — это не повторение, это создание. Акт создания сам по себе является памятным опытом.[152]

Рассказывая историю, мы придаем ей значение и создаем воспоминания. Поэтому с точки зрения создания истории реальность больше похожа на художественный вымысел, чем нам кажется.

Даже если мы сделаем наши собственные истории реальностью (или нашу реальность историей), реакции на художественный вымысел все равно не хватает компонента веры. Если я верю, что перехожу дорогу, заполненную вымышленными или настоящими автомобилями, я сознаю, что моей будет жизни грозить опасность, если я задержусь на дороге слишком долго. Если эта мысль приходит мне в голову, когда я играю в компьютерную игру, физически мне ничего не грозит. Однако понимание того, как повествование размывает границу между реальностью и вымыслом, в определенном смысле избавляет нас от парадокса. То есть проблема различной реакции на вымысел и реальность исчезает, если граница между ними изменчива. Если мы на время забудем о разнице между художественным вымыслом и реальностью и посмотрим на то, как формируется наше понимание их обоих, в частности на то, как мы воспринимаем повествование, мы сможем заняться решением более общей проблемы — той, что не всегда влечет за собой парадокс.

ПЕРЕЖИВАЯ ИСТОРИЮ НЕО

Я не утверждаю, что реальность и художественный вымысел — это одно и тоже, не утверждаю даже то, что временами они неотличимы. Существует явная разница между эпистемологическим (знанием о том, что реально) и онтологическим (существованием вещей такими, какие они есть), которая всегда будет указывать нам границу между ними. Я же предлагаю гораздо более сильный метод их постижения: повествование и рассказ историй. То, как рассказана история и как мы создаем ее и постигаем ее смысл, происходит одинаково в художественном произведении и в реальности. Если наша реакция вызвана повествованием, не важно, как мы представляем себе реальный и вымышленный опыт: это ложная дихотомия, которая не позволит нам уйти от парадокса.

Более того, если наша реакция вызвана повествованием, которое вследствие развития технологий становится все более живым, нас не должна удивлять сила эмоционального отклика, даже несмотря на то, что мы «знаем» о «нереальности» этого опыта. Технологии и спецэффекты, особенно такие яркие, как в «Матрице», позволяют нам получить более полный опыт от взаимодействия с обоими мирами и более полную эмоциональную реакцию. Смещая фокус от споров о необходимости веры для возникновения эмоций к более глубокому исследованию значения историй, мы имеем возможность обнаружить новые грани реальности и вымысла. Кроме того, мы можем увидеть, что делаем то же, что и персонажи «Матрицы»: вместе с Нео мы постигаем новую, неизвестную реальность.

16. РЕАЛЬНЫЙ ЖАНР И ВИРТУАЛЬНАЯ ФИЛОСОФИЯ

Дебора Найт, Джордж Мак-Найт

В данном эссе мы рассмотрим «Матрицу» как «многожанровый» фильм и выясним, почему она затрагивает широкий круг философских вопросов. Голливудские фильмы традиционно являются жанровыми, и «Матрица» также подходит под такое описание. Однако мы сразу хотим опровергнуть распространенное мнение. Хотя жанровые фильмы неизбежно основываются на наборе привычных, легко узнаваемых и повторяющихся черт и мотивов, неверно думать, что «жанровый» фильм — это посредственное, стандартное повествование, лишенное оригинальности и недостойное критического рассмотрения. Так как большинство лучших голливудских фильмов являются жанровыми, такое заключение очевидно неверно. Нам следует обозначить еще одно обычное заблуждение. Долгое время в жанровой критике (но не в самом кинематографе) считалось, что жанр — это однозначно отождествляемая, гомогенная категория, а любой жанровый фильм может относиться только к одному жанру. Но уже в середине 1970-х годов стало ясно, что многие взгляды на жанровые фильмы не соответствуют истине. Так, выяснилось в том числе, что сама идея чистого жанра — выдумка теоретиков. Смешение элементов различных жанров в одном фильме — скорее норма, чем исключение.[153] «Матрица», несомненно, многожанровый фильм. Мы можем это утверждать, так как, рассматривая элементы различных жанров, из которых он состоит, мы обнаруживаем повествовательные корни использованных философских тем. В «Матрице», разумеется, присутствует изрядная доля философских размышлений и аллюзий. Фильм затрагивает основные вопросы метафизики и эпистемологии, среди которых сущность истины и веры, различие между видимостью и реальностью, а также вопрос о возможности и пределах знания. Например, что может считаться оправданным истинным убеждением в виртуальном мире? В «Матрице» также ставятся такие проблемы этики и моральной философии, как свобода воли и возможность детерминистского контроля внешних сил над нашими жизнями. Философ сразу же обратит внимание на параллели «Матрицы» с такими каноническими текстами, как «Государство» Платона (в частности, с аллегорией пещеры) и «Размышления о первой философии» Декарта (а именно с «гипотезой сна»). Сложно не заметить духовных и религиозных аллюзий — от «сверхчеловека» Ницше до дзен-буддизма и апокалиптического христианства, — а также тем технологии и науки. Вероятно, для полноценного философского рассмотрения «Матрицы» необходимо понять, что происходит в фильме на уровне жанра. После того как будут найдены жанровые корни фильма, станет проще выявить источники главных философских мотивов и понять, почему на все философские вопросы в «Матрице» даются не философские, а жанровые ответы.