Дочь Деметры - Мария Самтенко

class="p1">— Давайте с кофе. И шоколадка не помешает. И да, теперь мне нужно побыть одной.

— Извини.

Они выпили кофе с коньяком, и Кора распрощалась с Аидом Кроновичем как только её перестало трясти.

В лифте она едва вспомнила, что не планировала возвращаться к Деметре так рано, и в итоге разместилась на техническом этаже, там, где заранее припрятала пару книг. У неё было около шести часов для того, чтобы составить по письму для штурмана и Таната, навестить Гермеса и даже немного поспать.

А в десять утра она, как прилежная дочь, вернулась в оранжерейный отсек, аккурат чтобы встретить Деметру с роботом — погрузчиком на пороге свой каморки и выразить ей все возмущение насчёт дистанционного замка, усыпляющих газов и прочих методов воспитания.

С ехидной улыбкой выслушать её робкие оправдания и, наконец, спросить:

— Так что, мы идем в автоклав? Уже десять!

***

Автоклав улыбался Коре как старой знакомой. Высокий, продолговатый, с полукруглой стеклянной крышкой, он и вправду походил на анабиозную капсулу — только очень старую, на одного человека. Кора читала, что индивидуальные капсулы перестали делать больше ста лет — не выгодно. Впрочем, у Деметры не было двух десятков клонированных дочерей, чтобы размещать их в стандартном анабиозном отсеке, рассчитанном на команду небольшого межзвездного лайнера. К тому же оранжереям не требовалось столько биомассы.

— Ты ела? — грозно спросила Деметра, набирая пароль на панели управления автоклавом. После ряда манипуляций, включающих прикладывание к автоклаву подушечки пальца и глаза (видимо, чтобы никто не запустил жуткое устройство без Деметры) доносящееся из чрева автоклава урчание стихло, а прозрачная крышка откинулась набок.

Кора окинула голодную пасть автоклава подозрительным взглядом и призналась:

— Около часу ночи я выпила чёрный кофе с коньяком и съела кусочек шоколадки. Надеюсь, это не повлияет на качество… анабиоза.

По правде говоря, Кора не была уверена насчёт времени — впрочем, едва ли это имело принципиальное значение. Про гранат она тоже решила не уточнять — хотя ей ужасно хотелось рассказать о случившемся хоть кому-то. Только она по понятным причинам не могла обсуждать проблему влияния гранатовых зерен на автоклав ни с Аидом Кроновичем, ни с Танатом, а обсуждать самого штурмана с Деметрой или с Гермесом считала глупым и неуместным.

Впрочем, к последнему она все-таки заскочила. Безопасник забрал два письма, торжественно пообещал передать их Аиду с Танатом и не засовывать при этом туда свой нос, и потратил не меньше пяти минут, чтобы высказать Коре все, что он думает о ней, её суицидальных наклонностях и дочернем долге.

Несмотря на то, что он в очередной раз подтвердил, что не будет мешать залезть в автоклав, если ей того хочется, слово «идиотка» фигурировало в его вдохновленной речи не меньше десяти раз.

— На качество анабиоза может повлиять то, что ты не спала в своей постели, а шлялась всю ночь невесть где, — сумрачно констатировала Деметра. — Я даже подумала, ты не придешь.

— Ага, конечно, как же я не приду. Ты же сама сказала, что это мой долг, — фыркнула Кора. — Ну, как сюда залезать? Слушай, а ты не хочешь показать мне, как нужно залезать в автоклав, желательно в духе сказки «Гензель и Гретель»?

Деметра закатила глаза и показала на полустертый рисунок на откинутой крышке: стилизованная женская фигура лежала внутри автоклава, как в ванне.

Нарисованная фигурка была голой, но Деметра сказала оставить комбинезон и белье:

— Одежду, — сказала она, — мой автоклав переварит.

После этих слов Кору затрясло.

Кое-как собрав волю в кулак, она заставила себя залезть в автоклав и вытянулась там, дрожа от ужаса. Деметра потрепала её по волосам и скрылась из виду. Теперь девушка видела только блестящие края автоклава, откинутую прозрачную крышку и потолок.

У Коры было полторы секунды, чтобы передумать и выскользнуть из автоклава, пока Деметра не набрала комбинацию клавиш. Наплевать на свой долг перед матерью и сбежать к штурману — если, конечно, он согласится принять её после всего.

Но Кора не могла позволить себе сбежать.

Она знала, что должна умереть.

Потому, что она…

Автоклав загудел, и Кора вздрогнула, ощутив прикосновение гибкого пластика — мягкие путы легли крест — накрест, фиксируя руки, ноги и шею. Бежать было поздно, и вместо короткого облегчения вновь пришел страх.

— Я люблю тебя, мама, — проговорила Кора, собравшись.

Она должна была умереть с достоинством.

Умереть, чтобы…

Какая-то странная мысль тревожила её на пороге смерти, и девушка попыталась схватить её за хвост, но не успела — её спугнул тихий голос Деметры:

— Если бы ты и вправду могла любить меня, Кора, ты никогда бы сюда не вернулась, — проговорила она где-то за писком клавиш, — Если бы ты и вправду была настоящей. Если бы ты…

Деметра всхлипнула и ударила по панели; прозрачная крышка автоклава поползла вниз и закрылась — как закрывалась сотни раз, и наяву, и во снах.

И Кора закрыла глаза, чтобы не видеть, как плачет мама.

Но, даже зажмурившись, она продолжала видеть перед собой внутренности автоклава — и почему-то знала каждую трещинку, каждую выбоинку в его блестящем чреве. Как будто у неё в голове вдруг отдернулась плотная штора, скрывающая память о… целых десятилетиях?..

Кора застыла, осознавая, что знает и чуть заметную сеточку трещин под головой, и длинную царапину возле левой руки; а если пошевелить правой, то можно нащупать едва заметную выбоинку. Выбоинка осталась в какую-то из прошлых зим, когда Кора взяла с собой в автоклав дешевое металлическое колечко.

Когда автоклав превратил её в раствор — а девушка почему-то знала и это — Деметра, ругаясь, вытащила колечко и выбросила его вместе с мусором.

Шесть лет назад.

— Выпусти меня! — завопила Кора. — Выпусти меня, пожалуйста! Пожалуйста, мама!..

Кричать было бессмысленно — и это она знала тоже. Снаружи ничего не услышать. Деметре даже не видно, как она дергается — внутренности автоклава уже заволокло паром. ещё чуть — чуть, и он начнёт обжигать — и начнётся агония. Но Кора помнила, что это недолго: от боли она потеряет сознание меньше, чем через минуту. Анестезия сломалась в позапрошлом году, но Деметра об этом и понятия не имеет.

Она избегает смотреть в окошечко автоклава уже больше двадцати лет.

— Я каждый раз жду, когда ты сбежишь! Но ты всегда, всего возвращаешься, приходишь сюда, и ложишься! Но почему?! Почему ты не можешь быть настоящей, Кора?!

Кора прикусила губу, чтобы не закричать — но не смогла, прошептала:

— Я настоящая. Настоящая. Настоящая.

Но только она шептала это уже много раз.

И мать все