Знак. Символ. Миф: Труды по языкознанию - Алексей Федорович Лосев

коммуникативное функционирование, которое тоже никак не может исключаться из нашего понимания бесконечности для того, чтобы языкознание не превратилось в математику. Общение одного человека с другим человеком, а это общение и есть не что иное, как сам язык, вовсе не есть машинный перевод с языка одного человека на язык другого человека. Пользуясь бесконечными оттенками слов и их значений, а также и всех суперсегментных функций, человек стремится к общению с другими людьми. Даже когда он дает название неодушевленным предметам, он уже общается с ними, потому что он переводит их из их абсолютно внесубъективного существования на язык своего собственного субъекта и начинает так или иначе их понимать и толковать. Проблема коммуникации – это огромная проблема, и заниматься ею здесь мы не предполагаем. Но будет весьма досадно, если читатель поймет выставляемую нами здесь на первый план бесконечную валентность только чисто математически и из-за нее будет игнорировать такие подлинно специфические особенности языковой знаковости, как ее коммуникативный характер. Коммуникативная сущность специфически языкового знака, может быть, и является для него максимально-специфической, т.е. максимально человеческой. Отсюда специальная аксиома.

Аксиома языковой валентности X (XLIII). Языковая валентность всегда есть бесконечная стихийно-системная, и в частности конструктивно-техническая, интерпретативно-смысловая и коммуникативная валентность.

7. Сегментная валентность.

До сих пор мы рассматривали валентность с точки зрения ее качественного наполнения, т.е. почти исключительно семантически. Этим обусловливается то, что предложенные у нас выше аксиомы XXXIV – XLIII обладают слишком общим характером и не касаются строения слова как звуковой данности. Поскольку эта последняя все же входит в сущность человеческого слова, придется сейчас обратить внимание и на эту сторону дела.

Конкретно мы всегда имеем перед собой не язык в отвлеченном смысле, и не просто речь как то, что фактически нами произносится. Наиболее конкретной стороной языка является не то и не другое, а текст, который может быть и письменным и устным. В тексте одинаково представлены и отвлеченные законы языка, и те предметы, о которых мы говорим, и те способы произнесения, которыми мы пользуемся. Следовательно, речь у нас должна идти сейчас о тексте и о его строении. Но о строении текста можно говорить только при условии и возможности представлять его себе в раздельном виде, или, точнее сказать, в единораздельном виде. Но в этой области уже давно получил право научного гражданства термин «сегмент». Сегментация возникает как раз именно тогда, когда мы разделяем неопределенно-длинный текст на отдельные отрезки. Сегмент как раз и есть той или иной величины отрезок речевого потока. Этот сегмент при ближайшем изучении выявляет какую-нибудь свою специальную структуру, но эту сегментную структуру мы можем находить и в разных других сегментах речевого потока. Ясно, что здесь мы будем иметь дело уже не с чисто смысловой значимостью языковой валентности, но с ее фактическим воплощением в звуках речи.

Необходимо разделять прерывную и непрерывную сегментность. Прерывно понимаемый сегмент речи ясно представляет собой тот или иной набор значимых звуков.

Каждый из этих звуков имеет свое значение. Но, объединяясь с другими звуками, он получает уже другое значение. Конечно, та общая смысловая заряженность языковой валентности, о которой мы говорили выше, обязательно остается и здесь, так что каждый звуковой элемент общей валентности языка тоже насыщен безграничным количеством разных значений и тоже представляет собой труднообозримую смысловую мощь. Однако общеязыковая валентность, конечно, дана в отдельных звуках и в их сочетаниях более ограниченно, хотя ограниченность эта всегда является качественной, а в количественном отношении каждая такая звуковая валентность все равно остается весьма широкой вплоть до немыслимой безграничности. Отсюда вытекают следующие три основные аксиомы прерывной валентности.

Аксиома языковой валентности XI (XLIV). Каждая отдельная звуковая валентность сохраняет в себе все части смысловой валентности языка вообще.

Такой звук в языкознании обычно уже не называется просто звуком, но называется фонемой. Фонема как раз и отличается предельно обобщенным характером в сравнении с ее отдельными фонемоидами, которые всегда оказываются в речевом потоке только частным случаем той или иной фонемы.

Аксиома языковой валентности XII (XLV). Каждые два или несколько звуков, обладающие одной и той же валентностью, сохраняют в себе все черты смысловой валентности языка вообще.

Такое двухзвуковое сочетание, образующее собой уже целый слог, обычно называют морфемой.

Аксиома языковой валентности XIII (XLVI). Любое по количеству звуковое сочетание тоже, в свою очередь, может являться по своему смыслу единичным (т.е. далее неделимым) элементом общеязыковой валентности с сохранением всех смысловых свойств этой последней.

Звуков, входящих в данную звуковую валентность, может быть сколько угодно, вовсе не только два или три. В этих случаях необходимо ввести хотя бы один термин, который указывал бы на воплощение общеязыковой валентности в виде тех или иных звуковых сочетаний. Количество же самих звуков не подлежит ограничению, и в смысле общей языковой валентности может выступать вообще любое количество звуков с любой их комбинацией. Назовем этот термин «лексема»: то, что обычно называется словом, т.е. известная комбинация морфем, способная выступать как далее не делимая смысловая единичность, или как единичность, далее не делимая, есть именно лексема. Но такой неделимой единичностью, в которой выражается общеязыковая валентность, может быть и разная комбинация слов, как, например, словосочетание, предложение и другие более сложные и более обширные сочетания отдельных лексем. Все они представляют собой тот или иной отрезок звукового потока, или потока речи, и все они являются неделимой бесконечностью и способны получать бесконечное множество разных значений.

Можно было бы эти три последние аксиомы формулировать и как одну аксиому, поскольку их общей оригинальностью является только звуковое воплощение валентности. Однако логически целесообразно противопоставлять такие категории, как «одно», «многое», «какое угодно». Имея это в виду, мы и сочли полезным формулировать здесь не одну, а три аксиомы. В первом случае мы говорим об одном звуке, во втором – о многих звуках, а в третьем – о звуках любого количества. Разделение это, конечно, вполне условное, но полезное.

То, что любой сегмент речевого потока является не только прерывным, но и непрерывным целым, заметить это нетрудно, а формулируется это редко и нерешительно. Действительно, когда мы беседуем друг с другом и произносим те или другие слова, можно ли сказать, что в эти моменты мы думаем об отдельных звуках, которые произносим, или даже об отдельных словах, из которых состоит наша речь? Если бы мы в процессе речи фиксировали каждый звук в