Прошедшие войны - Канта Ибрагимов

Разбуженный полупьяный Цанка долго не мог понять, что происходит. Сообразив, в чем дело, в душе даже обрадовался. По сравнению с его гореми внутренним опустошением это казалось ничто. Тем не менее он попытался кое-что предпринять. Однако все было бесполезно. Началась паника, крики, вопли. Бедные животные не знали, чего от них хотят, куда их гонят. Все смешалось: люди, кони, коровы, буйволы, бараны, куры. Летели в разные стороны мешки и свертки. Кругом ругались. Женщины плакали. Мало кто сумел бежать, в основном все остались, стремясь сохранить трудом нажитое добро.

Еле-еле забрезжил рассвет, когда полторы тысячи красноармейцев с винтовками наперевес плотным кольцом окружили Махкетинский базар, штык-ножами тыкали они людей и животных, сжимая круг. Затем в центр влилась многочисленная чеченская милиция. В одном месте началась стычка, крик, мат. Раздался залп выстрелов. Сразу наступила тишина. Один милиционер, женщина и трое мужчин из торговцев остались лежать в луже крови.

Чуть позже подъехали два грузовика. Остановились недалеко от базара на возвышенности. Несколько здоровенных мужиков, в основном русские и один-два чеченца стали свысока внимательно осматривать происходящее.

Самый главный из „товарищей“ стоял чуть впереди, внимательно глядя в бинокль, довольно улыбался.

— Ну вот, товарищи, посмотрите как славно, а вы говорили, что дивизию кормить нечем… Пировать будете… И кони ладные…

— Да, на месяц хватит.

— А через месяц еще что-нибудь придумаем… Края здесь богатые… Только все по законности, по правопорядку, как положено… Ну, сами знаете… Я думаю, нам здесь больше делать нечего. Вечером доложите.

К обеду базарная площадь была пуста и грязна, как после боя. Женщин, стариков и детей отпустили с пустыми руками. Всех мужчин обшмонали и погнали под палящим в Шали. Цанка был в этой толпе. К его радости, Ески, как еще очень юного, отпустили.

К вечеру были в Шали. Всю ночь провели на широкой площади под открытым небом: без еды, без воды, без туалета.

На следующий день стали вызывать по одному из толпы. Здесь же рядом несколько человек в гражданском бегло расспрашивали задержанного через переводчика. После короткого совещания отпускали, очень немногих помещали в местную тюрьму. К полдню вызвали Цанка. Ему было все безразлично — только чувство жажды мучило его.

Прямо перед столами начальства стояла большая бочка с пропахшей солеными огурцами теплой водой. Цанка кинулся к ней, с жадностью захлебываясь выпил несколько кружек спасительной влаги. Сразу стало легче, даже от удовольствия закружилась слегка голова.

— Фамилия? — спросил усталый голос.

— Арачаев.

— Имя?

— Цанка.

— Как зовут отца?

— Алдум.

— Какого года рождения?

— 1905.

— Откуда?

— Дуц-хоте.

Сбоку к Цанке подошел коренастый усатый мужчина-чеченец. Он взял Цанка за локоть.

— Так ты племянник Баки-Хаджи? — спросил он.

Цанка молча мотнул головой.

— Передай ему привет от Истамулова Шиты. Запомнишь?

Юноша снова мотнул головой.

Арачаева сразу освободили. Когда он уходил, его задержал односельчанин — аварец Абаев Нуцулхан.

— По дороге не иди. Везде разъезды и посты, — прошептал он на ухо, — а то к военным или чекистам попадешь — они не церемонятся.

С трудом преодолевая горные подъемы и спуски, остаток дня и часть ночи Цанка бежал прочь домой, от страшной неволи. Тогда он не знал, что это все игры — репетиции Советской власти с народом, что чуть позже аппетиты разрастутся, а способы и методы уничтожения людей станут более изощренными, массовыми, циничными и что он, Цанка, все это в полной мере должен будет пережить, перетерпеть и забыть, чтобы не стать зверем.

Где-то за полночь, когда он миновал Махкеты, очутился на ровной, открытой опушке. Потеряв последние силы, Цанка упал лицом вниз в высокую, мягкую, душистую траву и забылся в глубоком сне.

Утренние яркие лучи летнего солнца на заре ласкали его лицо — просили просыпаться. Он не хотел. Не раскрывая глаз, перевернулся на другую сторону, подставив солнцу свою тощую длинную спину, и вновь заснул. Ему снился сон, будто мать, как в детстве, купает его в теплой воде и говорит нежно: „Мой милый Цанкочка, расти большим и здоровым, живи много-много лет, будь счастлив!“ Она целовала его, хлопала по животику, попке, а рядом стояла Кесирт, улыбалась всем лицом, что-то весело ему шептала. Потом наклонилась к лицу, на ухо что-то промычала, тяжело дышала…

Цанка очнулся, глаз не раскрывал, боялся. Рядом, сопя, действительно что-то тяжело дышало. Он еще мгновение лежал, застывши в одной позе. Сознание пробудилось, учащенно забилось сердце. Не вытерпев, он, наконец, раскрыл глаза и моментально вскочил: рядом, за его спиной, глядя на него тупыми глазами, лежала в высокой траве сытая корова. Чуть поодаль стоял годовалый теленок.

— Фу, дура — скотина, — облегченно выдохнул Цанка.

Как бы отвечая на его слова, корова тяжело встала, слегка промычала. „Видимо, в тот день, когда разгоняли базар, приблудилась“, — подумал он, осматривая животное.

А скотина была добротная, породистая, с большим выменем, из которого капельками сочилось молоко. Теленок неуклюже подошел к корове, хотел пососать. Она понюхала его и боднула злобно головой, отгоняя неродное дитя.

— Так вот нам Бог и молочка прислал, — весело сказал сам себе Цанка, почесывая опухшие от комариных укусов руки и лицо. Из затеи с молоком ничего не вышло, корова к вымени Цанка не подпустила. „Как Кесирт“, — почему-то подумал Цанка, махнул рукой и продолжил путь. Корова замычала, тронулась за ним, следом поплелся телок. Перед очередным крутым подъемом скотина остановилась, жалобно замычала вслед удаляющемуся человеку. Цанка остановился, подумал, что если оставить в лесу, съедят их хищники, а домой вести далеко, да и свои коровы надоели. И вдруг он вспомнил о Кесирт и Хазе. Ведь у них нет коровы, они продали ее, отдавая долг.

Недолго думая, вернулся, сорвал тонкую хворостинку и погнал корову и теленка в обход горы по ущелью к мельнице Хазы.

Весь день шел, ругая безмозглую корову, мучаясь от жары и голода.

После обеда, когда солнце особенно стало припекать, дошел до цели. Даже злые Хазины собаки поленились вылезть из тени. Кругом было пусто, сонно. Только так же, как и всегда, весело перезванивал родник, вдоль него стаями летали беззаботные стрекозы. В кустах орешника истошно стрекотали цикады.

— Хаза, — крикнул Цанка, хотя и хотел сказать Кесирт.

Крикнул еще раз.

Входная дверь была раскрыта настежь. Видимо от мух и других насекомых вход в хату перегораживала домотканая грубая ситцевая ткань.

Наконец, в дверном проеме показалась заспанная, вспотевшая Хаза.

— Цанка, это ты? — озабоченно спросила она.

— Я, конечно, — недовольно ответил он, — вот вам корову и теленка привел.

— Как привел? Откуда? — не соображая спросонья, начала Хаза.

Цанка, как мог короче, стал объяснять старухе — что и как. Через минуту пришлось повторить все в деталях. Тогда Хаза внимательно осмотрела корову, будто покупала за большие деньги, бережно погладила и, ничего не говоря, повела ее под навес.

— Цанка, не знаю, что и говорить, как благодарить, но, видимо, с твоей помощью Бог нам помог, — кричала она из-под навеса, — а если честно, ты нам здорово помогаешь… Дай Бог тебе здоровья!

После коровы старуха взялась за теленка, движения ее стали быстрыми, радостными, она даже подпрыгивала при ходьбе. — Осиротели мы без скотинушки. Как жить без них? От скуки тошно было… И еда, конечно, в доме… Если объявится хозяин — нет слов, отдадим, а до этого присмотрим… Спасибо тебе, Цанка… Молодец, сберег скотину, а то волки бы съели.

— Ладно, я пойду, — не выдержал ее болтовни Цанка.

— Погоди, как пойдешь? Ой, дура я старая, совсем и ума выжила, — засуетилась Хаза вокруг Цанка, вытиравшего пот с лица рукавом рубахи, — ведь тебя арестовали эти твари?! Как мы волновались! Ведь четверо задержанных с тобой еще вчера вернулись. Кесирт в аул с утра бегала интересоваться тобой. — А где она? — загорелись глаза у Арачаева.

— Дома лежит. Уже несколько дней, как одичалая, ходит, места себе не находит… Не знаю, хворая что ли, а может еще что?

Цанка, ничего не говоря, спустился к роднику. Под тенью плакучей ивы у скамейки Кесирт разделся по пояс. Плескался в ручье, из пригоршней пил сладкую влагу. Прохладная вода освежила его, вдохнула жизнь в усталое, худое тело. Он не заметил, как сзади появилась Кесирт. Она тихо спустилась к роднику, со странной улыбкой наблюдала за молодым человеком. Неожиданно Цанка скинул поношенные чувяки и прямо в штанах кинулся в воду, с наслаждением фыркал, кувыркался, смеясь, боролся со стремительным течением. Наконец, он увидел Кесирт, их глаза встретились. Вначале лицо Цанка стало серьезным, потом, увидев на ее лице улыбку, он тоже засиял. Вылез из воды, не сводя глаз с любимой.