Без борьбы нет победы - Манфред фон Браухич

Обращаясь к фрау фон Штенгель, Леви сказал: "Формально они не выбросили меня на улицу, только уволили в отпуск. Но видимо, я поступлю правильно, если по собственной инициативе откажусь от сотрудничества в "БЦ ам миттаг". Тогда я выйду из их поля зрения".

"Но чем же вы станете заниматься?" — спросил я.

Несмотря на свои горестные заботы, Леви ответил мне шуткой: "Овладею новой основной профессией: игрой в прятки... замаскируюсь шапкой-невидимкой. А по совместительству добывать себе какую-нибудь еду".

Он был как затравленный зверь — иначе не скажешь. Когда фрау фон Штенгель на минуту вышла из комнаты, он наклонился ко мне и сказал шепотом: "Вы не представляете себе, что со мной творится всякий раз, когда в моей квартире раздается звонок. Каждодневная, вечно новая и жестокая пытка, пока наконец не выясняется, что пришел почтальон, а не гестапо".

"Это ужасно, дорогой Леви, надо поговорить обо всем. Но только не здесь. Давайте я вас увезу отсюда. Согласны?"

Вообще говоря, от фрау фон Штенгель у меня не было никаких тайн. В течение нескольких лет мы частенько выручали друг друга из малых и больших бед, и все-таки... мой разговор с Леви начался с глазу на глаз и его следовало так же продолжить.

Глубоко уважаемая мною госпожа фон Штенгель имела множество друзей, относившихся к ней со всей сердечностью, однако по деловым соображениям ей приходилось поддерживать знакомства с высокопоставленными чиновниками из СА и СС. Еврейка по рождению, она нуждалась в этих связях для личной безопасности. Поэтому в данном случае я решил руководствоваться поговоркой: "Чего не знаю, о том и не вспоминаю..."

В прошлом я никогда не предавался серьезным размышлениям о Лизель Штенгель, которую просто считал хорошим фотографом и вообще ловким дельцом в юбке. Теперь мне вдруг пришло в голову, что при ее связях она сможет легко выкрутиться из любого положения. Но после разговора с Леви я также понял, что через день-другой и на нее может обрушиться несчастье...

Начало темнеть, и фрау фон Штенгель принесла зажженную свечу. Видимо, она радовалась моему приходу — он позволял ей поскорее окончить этот тяжкий разговор.

"Манфред, — обратилась она ко мне. — Мы никогда не думали, что все станет так серьезно. С каждым днем обстановка ухудшалась, а мы все не верили, что будет еще хуже. Ты часто приходил ко мне, и мы говорили решительно обо всем. Сколько "блестящих" политических прогнозов родилось в этой комнате, и какими беспочвенными оказались они на поверку, как мало мы себе представляли истинную взаимосвязь между событиями. Во всяком случае, и ты и я всегда исходили из тех нравственных принципов, в которых нас воспитывали. А они... им на эти принципы наплевать, и все их так называемые "концепции права" не являются ни правом, ни законом и толкуются ими как угодно. В этом их преимущество перед нами. И теперь мы видим: послы, высшие государственные деятели, да что там — целые народы капитулируют перед ними. Значит, и нам не остается ничего другого!"

После паузы она продолжала:

"Вспомни, как неожиданно исчез Тео Хаубольд и как после полутора лет концлагеря он вновь всплыл на поверхность... Мы страшно обрадовались ему, стали забрасывать его вопросами, а он?.. Вместо ответа он то и дело прикладывал палец к губам. А что делали мы? Мы тоже замолчали и уже не решались расспрашивать его. Все это казалось слишком жутким и призрачным. Видного социал-демократа ни за что ни про что хватают и бросают за решетку. Мы же просто игнорировали это. А случись с нами завтра то же самое — другие будут это игнорировать",

И вдруг, словно испугавшись собственных слов, она добавила: "Но хватит про это, точка!.. Не хочу больше смотреть на ваши унылые лица. Выпьем за оптимизм, который никогда не должен нас покидать. А ты, Манфред, расскажешь нам какую-нибудь смешную историю из твоей спортивной жизни. Лучше что-нибудь про Париж, чтобы не говорить о Германии".

Мне было не до смешных историй, все эти разговоры очень расстроили меня. Кроме того, я ломал себе голову, как бы помочь Гансу Леви.

Вечером, когда к нашей приятельнице пришли новые гости, мы с Леви откланялись.

Холодный и порывистый декабрьский ветер гулял по берлинским улицам. Молча мы подошли к моей машине. Я невольно припомнил, как познакомился с Гансом. В свое время я был просто счастлив, когда, впервые придя в редакцию, встретил в нем полного дружелюбия редактора. Он дал мне много дельных товарищеских советов. Потом мы с ним несколько недель работали над радиопьесой "Как стать автомобильным гонщиком", подкрепляя себя десятками чашек крепкого кофе. Он был неистощим на выдумку, на острые сюжетные ходы. Да и вообще это была его идея! Я сам ни за что бы не решился взяться за столь трудное дело. И вдруг он попал в такую беду! Я обязательно должен был что-то предпринять. Но что? Как?

"Пожалуйста, садитесь!" Я захлопнул дверцы, почти бесшумно тронулся с места и медленно, на второй скорости, покатил в сторону Халензее.

Всю дорогу мы молчали.

Свернув в тихую боковую улицу, я заглушил мотор и выключил фары. Затем закурил сигарету и сказал:

"Давайте спокойно обсудим, что можно сделать. Заранее прошу не благодарить меня, ибо считаю своим долгом хотя бы подумать, как изменить к лучшему ваше тяжелое положение. Если дело выгорит, значит, нам повезло! Итак... что придумать? Теперь ясно, что вам необходимо возможно скорее покинуть Германию. Оставаясь у себя дома, вы либо сойдете с ума от страха, либо... в какой-то день или в какую-то ночь вас действительно заберут. Тогда конец!.. Значит, прочь отсюда!"

"Но куда же? — прервал он меня. — Я действительно не знаю, куда мне деваться. Просто ума не приложу. Посоветоваться не с кем. Боязно. Вы первый, если не считать фрау фон Штенгель. Спрятаться у родных — есть у меня дядя и кузина — тоже нельзя. Они точно в таком же положении. Совсем недавно забрали моего шурина".

"А деньги у вас есть? — спросил я. — С деньгами такие дела делаются куда легче. Я знаю врача на Курфюрстендамм, который зарабатывает прямо-таки прорву денег, а тратит еще больше. У него огромные связи с нацистскими бонзами, и с его помощью, быть может, удастся подыскать вам "арийского отца". Ведь именно благодаря такому трюку удержалась до сих пор на поверхности наша общая приятельница".

"Знаю, знаю, — сказал Леви, — но это очень сложно".

"И все-таки, если найти ход к влиятельному лицу, можно добиться официального свидетельства об арийском происхождении. Геринг устроил это, например, гонщику Розенштайну, с которым летал в мировую войну, и генералу Мильху, тоже еврею. Может, и вам улыбнется счастье. Геринг даже как-то заявил: "Я сам решаю, кто еврей!" Это мне точно известно..."