Бабушка на сносях - Наталья Нестерова

Двадцать лет назад Ирине Васильевне сделали операцию. Была какая-то нехорошая киста, удалили матку. Швы зажили, даже радовалась — предохраняться не надо. Дочка все время братика или сестричку просила. Но это известная ситуация: один ребенок всегда другого просит, а где куча мал-мала, завидуют единственному чаду.

Известие об измене мужа больно ранило Ирину Васильевну. Наличие Дениски — добило. Сама она детей рожать не могла, а муж их производил.

Она — ущербная, вроде баба, но без начинки, а он — бравый молодец. Три года понадобилось, чтобы мужа простить и, наконец, понять, что хочет поехать, из-за угла мальчика увидеть, непостижимо, не по крови, но родного!

Людке прощения никогда не будет, хоть и подарила мужу сына. Против Людки — цистерна желчи, которая никогда не рассосется. Но Кира Анатольевна? Бедная! И счастливая! Ирина Васильевна почувствовала, что остро завидует сватье. Всего на пять лет моложе, а понесла! Родит маленького!

Ирина Васильевна даже застонала в голос от зависти и проклятий своей горькой бабьей доле.

Митрофан проснулся:

— Ты чего? Приснилось плохое?

— Митя! Давай ребеночка возьмем? — Чтобы он не подумал, будто речь идет о Дениске, которого, конечно, от матери не оторвешь, она уточнила:

— Ребенка Киры Анатольевны, а? Пусть родит, мы усыновим?

— Сдурела? Приснится же! Спи, завтра на работу.

Но утром за завтраком Ирина Васильевна вновь завела разговор об усыновлении ребенка сватьи. За бессонный кусок ночи все обдумала, получалось складно. Она, Ирина, бросит работу, до пенсии полтора года, будет воспитывать приемыша и внучика. Если до семидесяти доживут, успеют деток на ноги поставить.

Митрофан покрутил у виска:

— Очумела?

Но Ирину Васильевну его отказ не смутил. Она хорошо знала мужа. И умела свое решение путем определенных действий и давлений сделать их общим.

ЛЕША 1

Его мозг отказывался признать рациональность слов жены. Он не поверил ни слову. Но все-таки заноза осталась. Вонзилась в сознание и не хотела вылезать, своими шевелениями доставляя ощутимую боль.

В детстве Леща панически, до судорог боялся потерять маму. Он вскакивал ночью, потому что ему регулярно снилось, будто она умирает.

С ревом бежал в ее спальню и прыгал на кровать.

Теплое, живое мамино тело, ее приговаривание:

«Тихо, тихо! Все хорошо, мой мальчик! Ложись, я тебя обниму…Вот так! Все хорошо! Закрывай глазки, спи…» — были минутами подлинного счастья. В полусне, в полубреду, после кошмаров и страхов — тепло самого дорогого и сильного человека, живого и невредимого. Ничто не может с этим сравниться.

Когда он подрос, сны не прекратились, даже стали изощреннее и страшнее. Мама умирала тысячами способов — подвешенная злодеями на виселице, расстрелянная автоматными очередями, заживо погребенная в земле, изрубленная мечами…

Леша просыпался в холодном поту. Очень хотелось броситься к ней. Но то был подростковый период, когда он, начитавшись книг о мужественных людях, воспитывал волю. Лежал, кусал губы, плакал и не разрешал себе броситься к маме. Он не маменькин сынок! Он перестал называть ее мамочкой, выискивал новые имена. Был временами груб и несносен. Мама злилась и не понимала, как тяжело ему рвать самую дорогую связь.

У друзей тоже были мамы, нормальные, добрые.

Но с его мамой никто не мог сравниться. Чем больше он вырастал, тем лучше понимал это. Больно рвалась детская связь и зависимость, но на их место заступало сознание абсолютной уникальности мамы. Она могла дурачиться, вступить в сражение с главными снарядами — подушками, могла придумывать небылицы про странных маленьких человечков, которые готовят манную кашу, пока все спят, могла отмахиваться: уйди, не мешай! — не в силах оторваться от книжки. Он потом пробовал читать те книжки и не мог понять, чем они интересны. Ненавидел писателей, отнимавших у него маму. Помнил имена некоторых «врагов». Айрис Мердок, например. Страницы плотного текста, без абзацев и черточек диалога, все про какие-то чувства, долго и нудно. Но мама, как только заполучит новую книгу Мердок, считай, пропала для сына.

Все говорили, что его мама очень красивая. Лешка пожимал плечами: самая красивая она была, когда никто, кроме него, не видел. Когда смеялась, щекотала его и делала «козу». Когда носилась за ним по квартире, изображая Петьку или Анку-пулеметчицу, а Чапаем всегда был Лешка. Он не знал исторических фактов и кино не видел, поэтому долго считал, что главными противниками смелого Чапаева были его ординарец и пулеметчица. Когда Лешка болел, мама читала ему книги, пила заодно с ним горькие лекарства и мерила температуру. Выигрывал тот, у кого температура ниже. Вначале Лешка все время проигрывал, а потом, к своей бурной радости, выигрывал и получал призовой мандарин.

На одни его вопросы мама отвечала долго и обстоятельно, на другие округляла глаза (ты не знаешь такой чепухи?), про третьи говорила, что ответ на них человек должен найти самостоятельно.

В глубоком детстве возникшее и никуда не пропавшее, хотя многое детское пропало и забылось, ощущение: он никогда не дорастет до мамы. Вот он уже сравнялся с ней по длине, стал на голову, на полторы головы выше.., и не дорастал. Она всегда будет выше и мудрее. И всегда будет его опекать, даже девяностолетняя, старенькая и в глубоком склерозе.

Женившись, Лешка не только не отдалился от мамы, но в определенном смысле стал к ней ближе. Потому что с помощью Лики, тесного общения с женским телом и психикой понял хрупкость и легкую ранимость женщин. У них бывают заморочки, о которых в жизни не догадаешься, если открытым текстом не скажут. И еще их очень жалко, и Лику, и маму — точно у него панцирь броненосца, а у них тонкая пленка вместо кожи.

Леша позвонил отцу:

— Привет! Давно не виделись.

— Здорово! — обрадовался Сергей. — Приедешь?

Только если насчет денег…

— Сам могу тебе занять! — брякнул Лешка и вспомнил, что в бумажнике последняя тысяча рублей.

— Не надо, — отказался Сергей, с трудом не поддавшись искушению одолжиться у сына. — Купи поесть чего-нибудь, если такой богатый. Пока! Жду!

На протяжении двадцатишестилетней жизни, из которой двадцать три были сознательными, отношение Леши к отцу несколько раз диаметрально менялось. От восторга перед его силой и способностью легко подбросить высоко к потолку до жгучей обиды, когда папа забывал свои обещания: забрать из сада, сходить в кино или на снежную горку, купить пистолет или машинку. От восхищения его умом и знаниями, когда они открылись малой частью, Лешу бросило в ненависть из-за страданий мамы, причиной которых служил отец.