Злой волк - Неле Нойхаус

Леония взяла свой телефон. Она должна была дозвониться Ханне Херцманн, так как Михаэла не может вечно сидеть здесь, во дворе, и ждать ее. Решение, которая она приняла три недели назад, было мужественным и опасным одновременно. Решение – предать всю историю гласности – могло иметь серьезные последствия для всех участвующих в этом деле, но Михаэла и все остальные осознавали эту опасность.

Мобильный телефон Ханны был все еще выключен, и Леония опять попыталась набрать городской номер. Раздалось пять гудков, и потом сняли трубку.

– Херцманн.

Это был женский голос, но он принадлежал не Ханне.

– Э… это… э… я могу поговорить с Ханной Херцманн? – промямлила, запинаясь, удивленная Леония.

– Кто ее спрашивает?

– Вергес. Я… э… я лечащий врач фрау Херцманн. Она должна была прийти в четыре часа.

– Моей матери здесь нет. Извините.

Прежде чем Леония успела что-то еще сказать, она услышала лишь короткие гудки. Женщина, очевидно дочь Ханны, положила трубку. Странно. И тревожно. Леония, правда, не очень любила Ханну, но она была серьезно озабочена. Вероятно, что-то случилось. Что-то достаточно серьезное, если это помешало Ханне прийти на эту важную встречу. Именно сегодня она должна была впервые встретиться с Михаэлой.

– Фрау Херцманн! – дама-полицейский постучала в дверь туалета для гостей. – У вас все в порядке?

– Да, – ответила Майке и нажала кнопку смыва.

– Мы уходим, – сказала дама. – Не могли бы вы сегодня приехать в Хофхайм в комиссариат, чтобы мы могли занести в протокол ваши показания?

– Да. Хорошо.

Майке рассматривала в зеркале, висевшем над раковиной, свое лицо. Она скорчила гримасу. Неровная кожа, припухшие веки, потекшая тушь – она выглядела отвратительно. Ее руки дрожали, и она все еще ощущала непонятный свист в ушах. Может быть, этот выстрел, который прогремел с расстояния менее пятнадцати метров, разорвал ей барабанную перепонку. Лесник спас ей жизнь. При этом он, правда, устроил ей выволочку, так как она на своем автомобиле забралась в глубь леса. Еще меньше, чем людей, которые ездят по лесу на машинах, он жаловал собак, бегающих без поводков в период запрета охоты. Здесь он их не щадил.

В поисках контура для глаз Майке принялась рыться в своей сумке и наткнулась на злосчастную записку, которую обнаружила сегодня среди почты. Следует ли ей отдать ее в полицию? Нет, лучше не надо. Ханна терпеть не могла, когда посторонние что-то разнюхивали в отношении ее передачи, и она бы ей голову оторвала, если бы Майке намеренно хоть что-то рассказала фараонам о проекте, который был еще тайной. А если это действительно было связано с бандой байкеров, то полиция точно была самым неподходящим для этого адресом.

Майке оставила попытку снова накраситься. Дрожь стала сильнее. Она подставила запястья под струю холодной воды.

Ей удалось ускользнуть от байкеров, когда они были уже в двух шагах от нее. Она просто уехала от них. Возможно, лесник запомнил номер ее автомобиля, но он вряд ли выдаст его байкерам. На обратном пути она почти ревела от ярости и поехала прямо в Лангенхайн, чтобы учинить матери допрос. Но вместо нее в доме были полицейские, утверждавшие, что на Ханну напали и изнасиловали, и задававшие при этом идиотские вопросы.

Майке знала, какое впечатление произвела ее равнодушная реакция на обоих полицейских, ей слишком хорошо было известно то выражение, какое она увидела в их глазах, – это было отвращение. Люди часто смотрели на нее таким образом, и она сама была в этом виновата, поскольку провоцировала их своим хамским поведением.

Раньше она старалась с каждым быть вежливой и предупредительной. Даже если ее внутреннее состояние было совсем иным, она улыбалась и лгала. Когда она была еще толстой, инженеры человеческих душ объяснили ей, что она имеет такую комплекцию только потому, что все проглатывает. Тогда она решила говорить все то, что думает. Сначала она делала это из твердого убеждения в том, что это поможет ей быть честной и справедливой, но со временем она стала испытывать злобную радость, когда задевала людей, хотя делала это с большой неохотой. И сейчас она также не была шокирована тем, что рассказали ей полицейские. Напротив. Ее гнев на Ханну только возрастал. Почему она вообще связалась с такими людьми, с этими асоциальными личностями с нарушенной психикой и уголовным прошлым, как она это постоянно делала? «Кто подвергает себя опасности, тот от нее и погибает». Это была одна из тех глуповатых пословиц, которыми постоянно сыпал ее отец, но, к сожалению, в этом было рациональное зерно.

На вопрос полицейских, имела ли Ханна врагов и не ссорилась ли она с кем-нибудь в последнее время, Майке назвала Нормана и Яна Нимёллера, который вчера вечером поджидал Ханну в машине на парковке, когда она приехала из телецентра. Она также упомянула имя своего отчима и рассказала о том, что недавно кто-то расцарапал машину Ханны.

Она опять вспомнила о записке. Может быть, Ханна что-то выведала об этих байкерах или сделала нечто, вызвавшее гнев этой банды? Тогда это они на нее и напали? Надо ли ей все же рассказать об этом полиции?

Колени Майке так сильно дрожали, что она вынуждена была сесть на закрытую крышку унитаза. Страх, который она в некоторой степени поборола, вернулся и охватил ее черной волной. Ее тошнило. Она обхватила руками свои плечи и наклонилась вперед.

Ханна была избита и изнасилована, ее обнаружили без сознания, обнаженной и связанной в багажнике собственного автомобиля. О господи! Неужели это правда? Она ни за что не поедет в больницу! Она не хотела видеть мать в таком состоянии – слабой и больной.

Но что ей делать? Она должна была с кем-нибудь обо всем этом поговорить – только с кем? Внезапно из ее глаз брызнули слезы, они бежали по ее щекам, не останавливаясь.

– Мама, – рыдала Майке. – Ах, мама, что же мне делать?

В ее сумке беспрерывно жужжал мобильный телефон. Она вынула его. Ирина! Тринадцать звонков, четыре сообщения. Нет, с ней она определенно не хотела говорить. Отец тоже отпадал, а подруг, с которыми она могла поболтать о чем-то подобном, у нее не было. Обрывком туалетной бумаги она вытерла слезы, открыла в меню телефонную книгу и стала листать ее, начав с буквы А. Внезапно она остановилась на одном имени. Конечно! Существовал человек, которому она могла позвонить! Почему это не пришло ей в голову раньше?

Социальное падение Винценца Корнбихлера было катастрофическим – из роскошной виллы на краю леса судьба перенесла его на кушетку в двухкомнатной квартире на тринадцатом этаже «муравейника» в квартале Лимеса в Швальбахе. Когда он открыл дверь и предстал перед ними, Пия поняла, что в этом мужчине могло понравиться Ханне Херцманн – по меньшей мере, чисто визуально. Винценцу Корнбихлеру было чуть за сорок, и в нем, несомненно, была ядреная мальчишеская привлекательность: цепкие карие глаза, густые темно-русые волосы – словом, симпатичное, даже красивое лицо.

– Проходите. – Его рукопожатие было крепким, а взгляд прямым. – К сожалению, не могу пригласить вас в гостиную: у меня здесь только временное убежище.

Боденштайн и Пия последовали за ним в маленькую, скудно обставленную мебелью комнатку. Кушетка, шкаф и маленький письменный стол. На стене – узкое зеркало, за дверью складная гладильная доска и сушилка для белья.

– Как давно вы здесь живете? – поинтересовалась Пия.

– Уже пару недель, – ответил Винценц Корнбихлер.

– А почему? Ведь у вас с вашей женой есть красивый дом.

Корнбихлер скорчил гримасу. Мускулистые плечи свидетельствовали о многочисленных часах, проведенных в фитнес-клубе. Его одежда и ухоженные руки с маникюром говорили о том, что он придавал большое значение своему внешнему виду.

– Жена мне надоела, – сказал он, недолго думая, но в его голосе слышалась горькая нотка. – Она привыкла каждые два года менять мужчин. Из-за какого-то пустяка она выставила меня за дверь и заблокировала все счета. И это после шести лет совместной жизни, когда я все делал для нее.

– Что это был за пустяк? – спросила Пия.

– Ах, сущая ерунда, так, небольшая любовная интрижка, но она раздула из этого целую драму, – ответил он уклончиво и посмотрел мимо нее в зеркало. Кажется, мужчине понравилось то, что он там увидел, потому что он довольно улыбнулся.

Он не стал больше распространяться о причине своего изгнания из рая, зато пожаловался на несправедливое обращение, которого удостоился, и, похоже, не замечал, какое подозрение навлекал на себя каждым своим словом.

– Судя по вашему рассказу, вы сильно рассержены, – констатировала Пия.

– Конечно, я зол, – согласился Винценц Корнбихлер. – Из-за нее мне пришлось оставить свою фирму. А теперь я прозябаю здесь без квартиры, без денег, безо всего! А она не берет трубку, когда я ей звоню.