Чистота — залог здоровья. Зачистка, баня и прочая гигиена. - Александр Бельский

Глава 7

Эпилог 1, в котором некоторые нижние чины делятся мыслями, возможно, даже пророческими.

После бани Фабий был распарен, румян, благостен и почти счастлив. Тот его поймет, кто в ожидавшемся надолго полевом выходе, начавшемся как обычно, с недосыпа, гонки, пыли, грязи и бардака, вдруг почти в первый же день боевой работы получает баню, а в ней и к ней — чистое нательное белье, веники, тапочки и возможность постираться. И после бани бредёт не в сырую землянку или посыпанный песочком блиндаж со сквозняками, и уж тем более не в недорытый окопчик, который нужно дорыть кровь из носа. Нееет, почти что царские хоромы, с настоящими кроватями, с матрасами и не менее чистым же бельем постельным. Парадиз и радость! Почти же царскими хоромы были потому, что половина окон была заколочена фанерой, по причины выбитости в смутное время мятежа. Да и кубрик подкачал — не на отделение, а на целый взвод. Впрочем, они пока в кубрике, не считая наряда, пасущего все выделенные роте помещения, размещались втроём. Юрец, Феликс и Фабий дружно предавались в нём выполнению приказа ротного. А именно неге и безделью. Потому что вымел битые стекла, выдраил полы и притащил в располагу бачок с питьевой водой, с пипкой-поилкой, бельё и одеяла всё тот же наряд. А окна фанерой заколотили ещё раньше местные воины, в порядке общего взьёбтренажа. Хотя вот в данную минуту их и вовсе было двое в расположении.

Шаркая тапочками, Фабий, сохраняя мечтательно-благодушную рожу чеширского кота, продефилировал к Папе. Руки его были заняты. В каждой парила скромная литровая кружка. Дошествовав до койки, на которой Феликс, восседающий по-турецки, аккурат заканчивал подшиваться белоснежным подворотничком и скусывал нитку, Игорь бережно водрузил обе кружки на тумбочку. Папа, не вставая с кровати, тщательно сложил китель и пристроил его на табуретке в изножье, а затем обеими руками взял свою кружку и отхлебнул. Лицо его приняло почти такое же блаженное выражение, как и у Фабия. Чай был именно таким, как он любил, особенно после бани. Липовый цвет и иван-чай, обильно сдобренные липовым же мёдом, и горячий, как лава. Лоб тут же покрылся испариной. Хорошо! Фабий с улыбкой смотрел на него.

— А сам? — пророкотал инфернальным басом Феликс, кивая на вторую кружку. Фабий, всё так же рассеяно улыбаясь, помотал головой. Папа хмыкнул, — Ну да, будешь ждать, пока по нему конькобежцы побегут. А чай нужно пить горячим, как только терпеть можешь. Особенно после бани. Особенно! — и он со значением воздел ввысь палец.

— Да я после бани вообще не чай предпочитаю, — отмахнулся Фабий. Подойдя к окну с не выбитым, но треснувшим стеклом, он глянул на плац, где копошились, убирая и приводя его в божеский вид, солдатики, и местные, и экспедиционные, и с неожиданным пафосом, в нарочито драматичной и надрывной манере продекламировал:

— Что за весна! И яблонь цвет…

А сколь закат чудесен...

Я б Моцарта послушал в упоеньи!

Да хуй с ним, Моцартом, налейте лучше пива!

Феликс гыгыкнул:

— Ну, последней строкой исправился, а то я уже испугался…

— О! А я тоже стихи знаю! Печальные!

В кубрике нарисовался Юрец. Он был тоже после бани, но уже одет по всей форме, поскольку временно испарялся в лазарет, проведать Мамона и Лерика.

— Как там наши пацаны? — спросил Папа.

— Да лучше нас с вами. И ещё три дня будут лучше. Вдвойне жрать и спать. Лерик читает что-то, Мамон обожрался за себя и Волобуева, и теперь пытается музицировать, кстати о Моцарте. Отрыжкой исполняет не то вашего Моцарта, не то «Прощание славянки», не разобрал.

Рыбачок, зашедший со стороны второго ряда кроватей и усевшийся на смежную, голова к голове, с кроватью Феликса, нахально сцапал кружку Фабия с тумбочки и сделал из неё гигантский глоток. Глаза его чуть не вылезли на лоб, видно, он не ждал, что в посудине будет почти кипяток.

Фабий с преувеличенным участием спросил:

— Не обжёгся, сердешный? Вот жадность до чего доводит!

Он отошёл от окна, рухнул на свою постель, поправил неудобно пристроившиеся кобуры с револьверами и стилет, а после задумчиво пробормотал:

— Как хорошо лежать, когда где-то рядом свирепствует работа! — а затем, противореча своим же словам, принялся подшивать китель, не подворотничком, а подшивой, да ещё со шлантиком и чёрными нитками. Делал он это споро и красиво, и через полминуты уже скусил нитку и убрал иголку за ободок кепи, которое до этого криво красовалось на его голове. Так-то он был голый по пояс. Но при револьверах и ножах. Впрочем, как и любой из них. С треском почесав густую тёмно-русую шерсть на груди, закурчавившуюся после бани кольцами, в которых терялась серебряная цепочка со смертным медальоном и парой амулетов, он вновь обратился к Рыбачку:

— Давай твои жалистные стихи! Тем более, теперь и повод жалиться есть.

Но Юрец только махнул рукой, продолжая раззявливать рот в пустой надежде охладить кишки. Фабий хмыкнул, а затем спросил:

— У вас нет ощущения некоей неправильности? Ну вот что такое война… Ну, обычно? Мы много-много бегаем, много-много таскаем, копаем, пачкаемся, мокнем, не спим. И потом чуть-чуть рубимся с злодеями. Так? А тут, чуть свет несрамши, не успели мы приехать, как уже и началось. И, главное, всё новое и новое наваливалось.

— Ну, ты не прав всё же, Игорёх, — рассудительно пробасил Феликс, — сам вспомни, вот когда мы ту банду из Арбеля прищучили? Ехали на машинах всего два часа, зато потом перестрелка была на двое суток, и потом остатки банды ещё сутки гоняли.

— Пап, ну я же не об этом. Думал, уж ты-то сразу уразумеешь, — досадливо мотнул головой Фабий, — понятно, что любой бой может затянуться, а въехать в него можно быстро-быстро. Но вот тут всё как в мультике, особенно для нас с тобой вначале и для нас с Юрцом в конце. А для меня в однорыльник так вообще цирк на весь день. Прямо точно вот мультик какой-то. Или нет, вот, вспомнил слово! Калейдоскоп! Ну, сам посуди, так не бывает, не должно быть в жизни. Утро, мы только на дырчике въехали в ворота. И тут эти шебутные гномы и