Пламя любви - Барбара Картленд

В результате люди начали еще больше ее избегать, а она озлобилась еще сильнее.

В двадцать четыре года она все-таки вышла замуж за знакомого своего отца, старика почти в три раза ее старше, хозяина чайной плантации на Цейлоне.

Жил он в своем поместье, где на двадцать пять миль вокруг не было ни одного белого человека. Пил беспробудно, был груб, а в пьяном виде и жесток. Но все-таки это был какой-никакой, а мужчина.

Его предложение Чар приняла с благодарностью. В последующие годы она часто спрашивала себя, не лучше ли было отказаться. И все же, признавалась она себе, даже зная заранее, как беспросветна будет ее семейная жизнь, зная, что муж будет ее колотить и издеваться над ней, едва ли нашла бы в себе смелость ответить «нет».

Слишком много значило для нее положение замужней женщины, слишком важно было доказать миру и себе, что ее возжелал хотя бы один мужчина, пусть и такой, как ее муж.

Хоть он и ясно дал понять, что ему нужно — бесплатная экономка. И не скрывал, что считает жену уродиной, а развлекаться предпочитает с туземками.

Наконец он умер, и Чар осталась одна, ожесточенная годами издевательств и битья, с несколькими сотнями фунтов в кармане и без единого друга во всем белом свете. Ни в Англию, ни в Канпур возвращаться она не хотела, а весь остальной мир был для нее открыт.

Что ж, решила она, надо как-то учиться жить и наслаждаться жизнью. Раз мужчины не замечают, что она женщина, придется возбуждать в них интерес иными способами.

Бары и дешевые гостиницы английского Востока — вот питательная среда для того отребья человечества, в которое влилась Чар. Порой по счастливой случайности ей удавалось проникнуть в ряды отребья уровнем повыше, но везде она использовала одни и те же методы, жила одними и теми же принципами.

Интерес в жизни у нее был один — деньги. Не только потому, что на них можно жить, но и потому, что они стали для нее воплощением власти.

С каждым пенни, которое ей удавалось из кого-нибудь вытянуть, приходило злобное удовлетворение, словно этим она мстила человечеству, которое так дурно с ней обошлось.

Она прекрасно знала, что на нее показывают пальцами, что старшие предостерегают молодых людей и девиц от знакомства с нею, что несколько раз власти в тех или иных городах обсуждали, не выдворить ли ее из британских владений.

Но и на стезе порока Чар осталась неудачницей. Хитрость странно сочеталась в ней с простодушием: то она хладнокровно разыгрывала сложнейшие комбинации, то вдруг прокалывалась, и как-нибудь очень глупо.

В конце концов, она все-таки оставалась человеком, несчастной женщиной, так и не забывшей свою горькую юность, и стоило затронуть ее слабое место, как она ослабляла хватку и выпускала жертву из своих когтей. Многие так ускользнули от нее, благодаря за это судьбу, но не понимая, как и почему им повезло.

В глубине души Чар мечтала о мире и комфорте, который принесет ей богатство.

Алчно гоняясь за деньгами, она, сама того не понимая, искала любви, которой не знала даже в детстве.

Жалкое существо! Но, чтобы ощутить к ней сострадание, необходимо было проникнуть взором сквозь толстую броню эгоизма, злобы и порока.

О том, что Мона вернулась в Англию, Чар узнала по чистой случайности. Выпивая в маленьком баре в лондонском Вест-Энде, она услышала, как какой-то мужчина рядом говорил своему спутнику:

— Не знаешь, где сейчас Хьюз?

— Я его не видел с тех пор, как он тренировал жеребцов для Неда Карсдейла, — ответил другой. — Отличный парень, но ни одного забега выиграть для бедняги Неда ему не удалось.

Первый рассмеялся:

— Да Нед никогда бы и нигде не выиграл! Он вообще не получал денег — только тратил. Мне говорили, жена после него осталась без гроша и с кучей долгов.

— Ну, с таким личиком, как у нее, бедность не проблема.

— Да, выглядит она классно! — согласился тот. — Кстати, я ее видел месяц назад. Сходила с самолета в Кройдоне. Меня не узнала, так что я не стал с ней заговаривать. Должно быть, прилетела из Лиссабона.

— Я бы с удовольствием с ней повидался, — ответил другой. — Что-что, а посмотреть на Мону Карсдейл всегда приятно! Старина Нед от нее был просто без ума — вечно «Мона то», «Мона се». И я прекрасно его понимаю.

— Все Вейлы хороши собой, — подтвердил первый. — Я в школе учился с одним Вейлом — такой был красавчик, девчонки по нему просто с ума сходили. Его убили под Пашендалем.

Вначале Чар слушала рассеянно, но теперь навострила уши и скоро под каким-то предлогом вступила в беседу.

Уходя из бара, она уже знала все, что хотела знать, и, вернувшись к себе, тут же написала Моне.

Дело не только в том, что Чар очень хотелось с ней повидаться, она, как всегда, страшно нуждалась в везении. Но, кроме того, она сразу сообразила, чем Мона сейчас может быть ей полезна.

Как удачно, думала Чар, что именно сейчас она мне подвернулась!

Дело в том, что Чар, как обычно, затеяла интригу. Дело это было для нее самое обыкновенное — за последние двадцать лет дни, когда она ничего не замышляла и не интриговала, можно было по пальцам посчитать.

Она только и делала, что плела вокруг людей свои сети, каждому находя место в головоломке, которой предстояло сложиться к ее выгоде.

С самого своего возвращения в Англию она плотно приклеилась к человеку по имени Джарвис Леккер.

Чар познакомилась с ним на пароходе, на котором возвращалась из-за границы в начале войны. Она сразу поняла, что с этим человеком они в чем-то похожи — он так же расчетлив — и если она сможет оказать ему какую-нибудь услугу, то получит щедрое вознаграждение.

Джарвис Леккер был из тех людей, что, как говорится, «сами себя сделали»: сообразительный, с деловой хваткой, с поразительной способностью оказываться в нужное время в нужном месте. Дед его был евреем из Германии; отец выучился на инженера и недурно зарабатывал, а сам он начал с работы в магазине велосипедных запчастей в Ковентри.

В тридцать пять лет Джарвис Леккер владел собственным автомобильным заводом и разрабатывал новый тип моторов. Пятнадцать лет спустя выяснилось, что двигатель, созданный под его руководством, незаменим в воздухе, и перед самой войной Джарвис Леккер переключился с автомобилей на самолеты.

Он уже достиг солидного возраста, купался в деньгах, однако положения в обществе пока не приобрел. А ему, как и многим другим людям того же типа, очень этого хотелось.

Первую половину жизни он гнался за деньгами и получил их в избытке, однако, к его удивлению, выяснилось, что есть на свете немало вещей, которых за деньги не купишь.

Ему хотелось завоевать вес не только в кругах промышленников и финансистов, но и в том кругу общества, что так ценится и имеет такое значение в Англии, — в так называемом «высшем свете».