Суринам - Олег Радзинский

Илье почему-то казалось, что матери Марат так ничего и не сказал.

Утром перед школой Илья стал нервничать. Он не хотел драться и надеялся, что Конкин не придёт в школу. Потом Илья решил, что проще не ходить в школу самому. Он пришёл в родительскую спальню и сказался больным.

— Глупости. — Мать потрогала его лоб сухими со сна губами. — Ничего у тебя нет. Абсолютно здоров.

Илья пошёл на кухню, и туда сразу вышел Марат. Он сел напротив и молча смотрел, как Илья ест гречневую кашу с молоком. Затем Марат сказал:

— Не бойся, все через это проходят. Если сейчас побежишь, всю жизнь будешь бегать.

Илья не понял, что он хотел этим сказать.

На большой перемене все собрались вокруг Конкина в дальнем углу и сдавали ему по десять копеек. Ермолаев отдал первым и остался стоять рядом, кивая каждый раз, когда очередной мальчик протягивал деньги. Илья не пошёл. Он ушёл в другой конец коридора, ближе к учительской, и надеялся, что Конкин про него забудет.

Тот отыскал его сам. Он был в хорошем настроении и не собирался конфликтовать.

— Гони гривенник, — сказал Конкин, не глядя на Илью. — Я после географии сваливаю.

— Нет. — Илья не услышал свой голос.

— Чего — нет? — удивился Конкин. — Тебе что, на обед не дают?

— Мне дают. — Илья поставил ноги параллельно и чуть согнул колени, как учил папа Мара; он понимал, что отступать некуда. — Это я тебе не даю.

Конкин наконец на него взглянул. Он стоял в фас, чуть сбоку, удобно под правую руку. Он смотрел на Илью и не знал, что сказать. Илья не мог больше ждать.

Он ударил прицельно, точно в центр подбородка с правой руки, правильно перенеся вес на левую ногу; он вчера отрабатывал этот удар больше часа. Затем Илья тут же ударил слева боковым и снова с правой прямым, но оба удара ушли в воздух. Илья остановился: он не понял, что произошло.

Конкин лежал на полу. Он упал после первого удара и стукнулся затылком о пол. Илья не знал, что делать: такую возможность они с Маратом не обсуждали. По плану, Конкин должен был оставаться на ногах, чтобы в него можно было бить сериями, сдвигаясь в сторону после каждых трёх ударов, чтобы тот терял время на разворот. Но Конкин лежал на полу и никуда не разворачивался.

Их уже обступили, и где-то совсем недалеко были слышны голоса взрослых. Конкин медленно поднялся на ноги, странно помотал головой из стороны в сторону и молча бросился на Илью. Он сбил его с ног, и они покатились по полу. Конкин старался освободить руки и ударить в лицо, но Илья цепко держал пальцы замком, не давая тому вырваться. Затем их обоих — за воротники пиджаков — поднял учитель физкультуры, и всё кончилось.

Илью особенно не ругали и ни о чём не спрашивали: всем в учительской было ясно, что виноват, как всегда, Конкин. Тот грозил Илье кулаком за спиной. Илья старался это не видеть. Его скоро отправили в класс, а Конкина оставили до прихода завуча. В классе все глядели на Илью с удивлением, а Ермолаев долго крутил у виска пальцем.

Они ждали его после уроков, на узкой тропинке, что вела от школьного двора к гаражам. Их было трое: Конкин, худой шестиклассник по кличке Аким и Ермолаев. Когда Илья их увидел, он хотел — он ещё мог — свернуть в сторону и пройти между домами. Но он вспомнил слова Марата и решил не бежать.

Всё равно завтра в школу.

Ему мешал портфель. Илья думал, куда деть портфель. Конкина он теперь не очень боялся, но их было трое. Он решил, что портфелем можно будет закрыться как щитом.

Первым его ударил шестиклассник. Этого Илья не ожидал: он ждал нападения справа, от Конкина. Они набросились на Илью и стали бить с двух сторон. Илья успел ударить в ответ пару раз, но не сильно, без прицела, мажа и не причиняя вреда. Конкин и Аким прижали его к стене гаража, держа за руки, и Конкин кивнул Ермолаеву. Тот всю драку прыгал вокруг и махал длинными руками, выкрикивая что-то на выдохе.

— Давай, — сказал Конкин. — Дай ему, Ермола.

Ермолаев съёжился и, странно взвизгнув, ударил Илью по лицу раскрытой рукой. Аким засмеялся. Конкин плюнул Илье на портфель и сказал:

— Ещё раз прыгнешь, изуродую, блядь. Ты мне теперь рубль должен.

Вечером, когда мать начала допытываться, Илья соврал что-то про велосипед. Мать хотела намазать его зелёнкой, но Илья не дал. Ему было больно, но с зелёнкой на лице он не мог пойти в школу.

Марат пришёл с работы, как всегда, поздно; Илья уже лежал в постели. Марат сразу прошёл к нему в комнату и сел на кровать. Они помолчали в темноте, потом Марат протянул руку и включил свет. Он осмотрел Илью и спросил:

— Он один тебя так?

Илья рассказал, и Марат стал смеяться. Илья не понял: он ожидал жалости.

— Глупый, — обнял его Марат. — Он же тебя испугался, сразу. Вставай, будем тренироваться.

В тот вечер Марат научил его бить носком ноги под колено, а потом серию из двух боковых. И они выработали план.

На следующее утро Илья пошёл за школу, где курили. Там уже стояли ребята постарше, пряча окурки в кулаках, и между ними Конкин. Илья оставил портфель за углом и пошёл прямо к курящим. Он здесь раньше никогда не был: все в школе знали, что это место лучше обходить.

Конкин стоял к нему спиной, и другие не обратили на Илью внимания: он был никто и не мог им ничем угрожать. Они громко матерились между собой и о чём-то незлобно смеялись. Илья подошёл к Конкину сзади и позвал:

— Юр.

Конкин обернулся, и Илье показалось, что он чуть дёрнулся от неожиданности. Илья подождал, пока тот полностью развернётся: он был нужен ему в фас. Он вдохнул и на выдохе ударил Конкина правым кулаком в лицо.

Их никто не разнимал. Они дрались молча, окружённые курящей шпаной, которая тоже молчала.

Конкин победил: он сбил Илью с ног и, сев на него, долго бил по лицу, пока Илья старался ловить его руки. Потом прозвенел звонок, и Конкин его отпустил. Они оба бежали в класс, с разбитыми лицами, и Конкин, задыхаясь от злости, подвывал сзади:

— Рубашку, падла, рубашку порвал. Меня мать за эту рубашку убьёт, сука. Измордую после уроков, блядь. Пиздец тебе, Кессаль.

Он оказался человек слова.

Так продолжалось неделю: Илья находил Конкина утром около школы и успевал ударить несколько раз. Конкин был сильнее и дрался лучше. Он обычно побеждал в утренней драке, но с небольшим перевесом, и всё чаще Илье удавалось разбить ему нос или сильно ударить в челюсть. После уроков Конкин ждал Илью за гаражами с кем-то из своих, и они били его, сколько могли. Следующим утром Илья снова ловил Конкина, чтобы успеть ударить в лицо. Про деньги Конкин больше не заикался; он ничего не хотел от Ильи, только чтобы тот отстал.

На вторую неделю он начал от Ильи прятаться.

С тех пор Илья знал: бежать нельзя.

Но сейчас, в доме у синей горы на Коппенаме Ривер, Илья хотел бежать. Как тогда, в пятом классе, он вдруг перешёл в другой, новый мир, где уже не толкали, а били в лицо. Здесь жили по другим законам и нужны были другие ответы. И рядом с ним больше не было никого, кто бы мог поставить ему удар.

Первый раз за много лет он хотел назад, в детство, и чтобы рядом был папа Мара. Илья даже оглядел комнату, словно ожидая его найти.

Ни тюремная жизнь, ни эмиграция не подготовили Илью к тому, что происходило вокруг: всё, что казалось устойчивым, незыблемым, понятным, повернулось обратной стороной, и надо было заново учиться бить и быть битым в лицо.

И не бежать.

Адри смотрела на него ровным взглядом — без улыбки, приветливо, как на знакомого, но не больше.

Доктор Алонсо уже был в дверях, когда понял, что все остались на местах и не спешат идти ужинать. Кассовский держал Дилли за руку; другой рукой он обнимал Адри за плечи.

Илья вдруг осознал, что он единственный в комнате продолжает сидеть. Он встал.

— Пойдёмте. — Доктор Алонсо кивнул в сторону двери. — Ужин готов.

Он повернулся, чтобы идти.

— Спасибо. — Илье ещё казалось, что сейчас они рассмеются и всё это окажется неправдой. — Я не голоден. Я не хочу.

Никто не смеялся. Доктор Алонсо посмотрел на Кассовского, потом на Адри. Он не понимал, почему кто-то может не хотеть ужинать.

— Я думаю, — сказал Кассовский, — будет лучше, если мы пойдём в столовую и оставим Илью и Адри одних. Может быть, позже Илья проголодается и присоединится к нам. — У него была манера чуть кивать в сторону того, чьё имя он называл.

Доктор Алонсо сказал Дилли что-то на аравак, и та запрыгала к двери на правой ноге, высоко поджимая левую, словно странная одноногая птица. Дилли старалась соразмерять прыжки с шагами взрослых.

Они остались одни.

Адри продолжала глядеть на Илью; она не чувствовала себя смущённой. Илья решил не начинать разговор сам: он хотел, чтобы начала объясняться и оправдываться она. Но Адри стояла невдалеке от него, рядом с большой жёлтой лампой и молчала. Илье хотелось её обнять и чтобы всё закончилось. Он хотел проснуться.