Война амазонок - Альбер Бланкэ

Наконец они сняли с себя все и, закутавшись в нагретые простыни, сели у камина, прежде развесив перед огнем одежды, от которых шел пар, можно было надеяться, что все скоро высохнет.

– Я лягу совсем одетая, – сказала герцогиня.

– Ну, как это можно: не бодрствует ли Бофор над нами?

– Что за благородный человек! – заключила герцогиня, вздыхая.

– Обожаемый и любимый всеми, – подсказала Генриетта, лукаво посмеиваясь.

– Да, я питаю к нему глубочайшее уважение.

– Уважение? Но этого слишком мало для такого красавца и героя.

– Генриетта, что это вы выдумали! – сказала герцогиня строго, прижав руки к груди, на которой волновалась белая простыня.

– Если бы он увидел вас, такую прелестную, ослепительную красоту, то его любовь непременно воскресла бы, и растаяла бы ваша ледяная холодность, не выдержав его пламенного чувства.

– Замолчите, Генриетта, вы с ума сошли! Бофор влюбился в другую так скоро, что я не успела раскаяться, – сказала герцогиня с глубоким вздохом и неподвижным взором, устремленным на раскаленные уголья.

– Ну вот еще! Вы воображаете, что Монбазон…

– Генриетта, не произносите при мне этого имени!

– Герцог не может любить ее – это невозможно! Если б вы были немного снисходительнее к нему…

– Ах! Перестаньте… слишком поздно! – воскликнула Лонгвилль, закрывая лицо руками, – да, слишком поздно!

Генриетта замолчала и с состраданием смотрела на эту знатную особу, жизнь которой была переполнена испытаниями и бурями.

– Пора спать! – вдруг сказала герцогиня, взяв за руку прелестную мещанку.

Они отправились в комнату госпожи Мартино и также занялись тщательным осмотром ее. Затем провели еще полчаса за одеванием высохшего уже платья и решились, наконец, лечь в постели.

Генриетта помогла герцогине взобраться на громадную кровать, поцеловалась с нею, уполномоченная на то свободой общей судьбы.

– Этот замок принадлежит маркизу де-Жарзэ, открытому приверженцу Мазарини, но не беда! Я буду спать здесь в большей безопасности, чем в доме иных фрондеров, – сказала Генриетта.

– Оно и справедливо – Жарзэ благороднейший человек, и я уверена, если бы он увидел меня в своем доме, то не только не выдал бы, но и защищал бы против целого полка.

– Однако у него есть пребольшой недостаток – сам он честнейший человек, а считается лучшим другом герцога де-Бара, этого лицемера, вашего смертельного врага.

– Де-Бар не враг мой, потому что любит меня.

– Если б он любил вас искренно, так не вздумал бы поступать с вами так, как это он хотел в гостинице «Красная Роза».

– Он знает, что других средств у него нет, потому что я ненавижу его.

Произнося эти слова, герцогиня держала за руку свою приятельницу, и обе вздрогнули при нечаянном треске полена в камине.

– А мы с вами порядочные трусихи, – заметила герцогиня, смеясь.

– Этот замок похож на жилище Синей Бороды. Я уверена, что тут множество засад, опускных дверей, капканов и всяких других орудий жестокости, которыми наши предки так любили окружать себя.

– Перестаньте, перестаньте, а то я глаз не сомкну всю ночь. Ступайте спать.

– Теперь около четырех часов утра – нам недолго придется спать.

Госпожа Мартино, простившись с прекрасной герцогиней, ушла в свою комнату и оставила дверь отворенной. Издали они еще немного поговорили, лежа на высоких кроватях, похожих на катафалки.

Безмолвие воцарилось всюду; герцогиня задремала. Вдруг она с испугом проснулась: ей послышался какой-то шорох неподалеку от постели.

Герцогиня всматривалась во все стороны при тусклом свете догоравших углей в камине. Ничего не видать.

– Это вы, Генриетта? – спросила она, насторожившись.

Генриетта спала и не отвечала. Прошло еще несколько минут, и шорох повторился.

Герцогиня раздвинула полог, скрывавший дверь в комнату ее подруги, и задрожала: дверь была заперта.

– Генриетта! Генриетта! – закричала она вне себя от ужаса и, спустив одну ногу с кровати, ухватилась обеими руками за полог.

Ее голос, душимый страхом, исчезал в пространстве. Она соскользнула с кровати, захватив кинжал, который перед сном засунула под подушку, и встала неподвижно.

На этот раз она ясно расслышала, что кто-то ходил по комнате. Сделав шаг вперед, она увидела посредине комнаты темную тень.

Напрасно она хотела кричать и звать на помощь: от страха и ужаса у нее в горле пересохло, язык прилип к гортани и не мог пошевелиться.

Медленно подходил к ней грозный призрак.

ГЛАВА XVIII

Народная ярость

Большая толпа стояла перед балаганом знаменитого Мондора у Нового моста.

Предчувствия шарлатана не обманули его: Табарен в свою очередь состарился и окончательно расстался с товарищем своей судьбы, передав свое место новому фигляру. Тот, следуя принятому обычаю, присоединил к своему имени имя своего предшественника и выдавал себя за его племянника, воспользовавшегося по праву наследством.

Во Франции всякая новость пользуется успехом, пусть и самым непродолжительным: шутки и забавные выходки господина Тиртена привлекли толпу.

На всех площадях только и речи было, что об остроумии и веселости Табаренова преемника. На другой день после отъезда герцогини де-Лонгвилль в Гавр госпожа Мансо просила Маргариту сводить малютку Марию к Новому мосту. Маргарита оправлялась после испытанных ужасов; ее добрая мать не любила печальных лиц и желала доставить развлечение дочери.

Маргарита послушалась совета матери, хотя не в ее характере было искать спасение от мыслей, запавших в душу, в мишурных выходках шутов.

– Ступайте-ка, деточки, – сказал отец Мансо, – там новый паяц. Мондор чудеса о нем рассказывал сегодня утром. Это, пожалуй, опять вызовет на сцену старика Табарена: ведь эти люди сильно завидуют успехам товарищей.

– Пуще всего береги крошку. В толпу не заходите.

– Смотри, Маргарита, запомни хорошенько песенку насчет Мазарини.

– Может быть, я там встречу Ренэ.

– Правда, его что-то не видать сегодня, а он такой славный малый.

– Видно, отправился к отцу в Гонесс.

– Прощай, папа! – сказала малютка Мария, протягивая руки к старшине носильщиков.

– Прощай, сокровище мое, – сказал отец и, наклонившись к ней, крепко расцеловал ее.

– Пора идти, – сказала госпожа Мансо, – тетка Фортюнэ станет ворчать, а я просила ее присмотреть за моей лавкой.

– Но как неприятно, – сказал Мансо, – что Гонди приказал мне собрать всех носильщиков к полудню. Что-нибудь готовится против кардинала. От этого, видно, и герцогиня не захотела, чтобы я оставался на эту ночь при ней. Не люблю я смут: какой это вред для торговли!