Основы истинной науки -II - И Калышева

«Это для нашего столетия столь парадоксальное воззрение, однако, разделявшееся всеми средневековыми мыслителями, к которому должно прийти каждое мистическое учение, казалось греческим философам столь естественным, что они для обозначения тела человека даже имели два различных названия: „саркс“ и „сома“: словом „саркс“ обозначалось тело, в различие от души; душа же, насколько она телесна, называлась „сома“». (Там же, III, I, 443). (Ребус 89 г., стр. 265, 266).

5) «У неоплатоников астральное тело составляет как бы колесницу души, её невидимое одеяние, эфирное, бессмертное, воздушное тело. Наше физическое тело, рассматриваемое как материя, как изображающее душу вещество, чуждо нашей душе, и подобно палатке, в которой мы не дома, хотя в то же время и не на чужбине; но то же тело, рассматриваемое как форма, принадлежит душе, потому что бессмертна не только мыслящая, но и организующая душа. Организующий принцип, лежащий в основе нашего организма, со смертью тела не разрушается: его действие - вещественное тело - погибает, причина же - остаётся».

6) «По Ямблиху и Порфирию, эфирное тело переживает физический организм; оно определяется Ямблихом, как неизменяющееся световое тело, не нуждающееся ни в чём для своего сохранения». (De myst. Aegupt. 1. 8. V. 10).

7) «Философ Прокл говорит, что эфирное тело после смерти, смотря по качественному состоянию души, остаётся более или менее чисто, и с этой чистотой он связывает возможность явления духов людям». (Zeller. III. 2. 314).

8) Барон Карл дю-Прель в своей статье поясняет, что не у одних древних греков астральное тело добыло себе право гражданства. «За исключением дубоватых материалистов, - говорит он, -все философы и естествоиспытатели приняли существование организующего принципа, как различно ни называли и ни определяли они его, начиная с идей Платона и до внутренней основной формы Бюффона, жизненной силы виталистов, и метаорганизма Гелленбаха, чем и утверждается потенциальная способность не находиться в зависимости от материала, которым орудует, - созидание тела из органических клеточек является лишь одним из возможных самоизображений души».

«Кто не в состоянии удовлетвориться неосуществимым представлением только мыслящей души, т.е. такой, в которой мышление является не столько функцией, сколько самой сущностью, и где душа обращается в простую мысль, тот а priori должен допустить существование носителя душевного мышления, который можно себе представить лишь обладающим формой. Вот почему Эпикур полагал, что даже за богами нужно признать образность, но что этот божественный образ, вследствие тонкости составляющих его элементов, не может быть воспринят нашими чувствами и доступен нам лишь духовно. (Plutaeh. De plac. phil. I. c. 7). По его мнению, те, которые объясняют душу невещественно, говорят вздор, потому что, если бы душа была действительно такою, как они полагают, то не могла бы ни действовать, ни ощущать.

Это представление, по отношению к которому средневековый дуализм составлял шаг назад, было у греков господствующим: душа строит тело из самой себя, тело составляет её отделимую часть и входит в понятие о душе, и только про известное вещественное тело, самый материал, можно сказать, что она получает его извне. Отсюда различение вещественного тела от тела, свойственного душе.

Древние греки, при их эстетической манере одеваться, при характере их искусств, танцев, общественных игр и находящемся в связи с климатом их родины отсутствии ложной стыдливости, были бы до крайности удивлены скудостью принципов нашей физиогномики; они совершенно не поняли бы, почему мы ищем согласования между внутренним и наружным лишь в особенностях одной части нашего тела - голове, и сделали бы нам совершенно основательное возражение, что не одна голова, а весь организм составляет видимое проявление души.

Форма нашего организма должна иметь в оформляющей душе свой трансцендентальный прототип, и вступление в земное существование трансцендентального субъекта представляет собой лишь уплотнение размеров этой схемы. Вот то воззрение, которое существовало у древних греков под понятием астрального тела - (юхема). Это астральное тело составляет неизбежное логическое следствие всякой попытки объяснить человека.

Дальнейшие определения астрального тела, в виде заключения в греческой философии, мы находим в библейской антропологии, где делается два различия.

Первое представляет выражение чувственно-вещественной субстанции тела, которая, подобно материи, преходяща (изменчива), составляет источник и естественное основание зла и заблуждений и уничтожается смертью. Ему противополагается пневматическое тело, которое, правда, тоже не совсем лишено субстанциальности, но состоит из небесной, световой субстанции.

Идеями Аристотеля определилось направление и дальнейшее развитие философских учений. Одно только естествознание ничем не содействовало разработке идеи астрального тела.

Ещё на первых вселенских соборах астральное тело сделалось предметом догматических определений, но Церковь, желавшая, по всем понятным причинам, удержать идею бессмертия и не расположенная к естественно-научным воззрениям, не видела необходимости особенного напирания на организующую способность души и передвинула действительное соотношение особенностей души, склоняясь на сторону дуалистического учения. На халке-донском и четвёртом лютеранском соборах настоятельно предлагалась дихотомия; трихотомия же была отвергнута, как вредная ересь, почему позже отцы церкви, отнюдь не оказавшиеся от астрального тела, присоединяли его то к духу, то к физическому организму. Наконец, собор в Виенне, в 1311 году, постановил в духе учения Аристотеля, „считать еретиком всякого, кто позволить себе отрицать, что душа составляет форму тела“. На этом соборе, постановления которого были направлены против лжеучения Ивана-Петра Оливы, было провозглашено, что дух человека так тесно соединён с его телом, что образует не одно только внешнее, но и внутреннее единство и потому составляет существенный фактор человека». (Реб. 1889 г., стр. 281, 282).

В силу данных естествознания мы должны приписать душе протяженность по меньшей мере в том смысле, в каком эта протяжённость признаётся за растительным зародышем, как потенциальная способность, как сила пластическая и созидательная, в смысле Аристотелевой формы. Скрытая в зародыше способность обратиться в растение только тогда и мыслима, если сам зародыш уже предварительно дифференцирован морфологически и состоит из органически соединённых частей. Под физическим влиянием внешнего мира и чрез питание совершается рост зародыша. Невозможность непосредственного наблюдения такой микроскопической, атомистической систематики может нам столь же мало помешать признать её, как мало невозможность непосредственного наблюдения атомов помешала физику признать их существование. Форма, в качестве образующего принципа, должна быть приписана зародышу не идеально, а реально, и эта реальная образность должна рассматриваться действующей под влиянием внешних жизненных условий причиной будущей реальной оформленности.

«Разнообразие животного и растительного царств, - говорит дю Прель, - заставляет нас допустить необходимость систематического расположения самих атомических составных частей вещества (развивающихся впоследствии в организм), хотя микроскопическое исследование и не обнаруживает нам ничего подобного. Замечательное разнообразие растений и животных и их видовое богатство должно обусловливаться уже этой атомистической систематизацией».

9) Лейбниц совершенно также глядел на этот вопрос и благодаря этому воззрению, вероятно, и был принужден к признанию существования астрального тела.

«Наблюдения естествоиспытателей, - говорит он, - позволяют принять, что существование созданий не начинается, как то обыкновенно полагают, с зарождения их, но что семенные животные, или оживлённое семя, уже существовали с самого начала вещей; порядок же и рассудок требуют, чтобы всегда существовавшее в прошлом никогда не переставало существовать и в будущем. Следовательно, зарождение составляет лишь увеличение в объёме заранее сформировавшегося и развившегося существа, а потому и смерть только уменьшение переформированного и свернувшегося создания, составляющего неизменяющуюся основу всех этих метаморфоз, подобно тому, как, напр., гусеница и бабочка составляют одно и то же животное». (Betrachtungen über einen allgemeinen Geist).

10) Парацельс говорит: «Поймите же меня хорошенько: у человека два тела: одно - состоящее из элементов, другое - из астральной материи, почему их и следует различать.

После смерти человека его элементное тело, с его духом (жизненной силой) зарывают в могилу, астральное же тело сливается с эфиром, и дух изображения возвращается к тому, кем было сотворено изображение. Человек обладает двумя телами - элементным и астральным, но оба тела составляют одного, единого человека. Смерть разъединяет совместную жизнь этих телес. (Philosophia sag. I. 3. Т. II).