Роль жертвы - Топильская Елена Валентиновна

— Послушай, а если исполнитель — Михей, может, она узнала, что он подключается к телефонам гостиницы?

— И что? Нет, это ерунда. Каким бы Михей ни был, это не повод для убийства. Есть что-то более серьезное.

— И все равно, — Петя упрямо наклонил стриженую ежиком голову, — я бы проверил, где был этот Михей в интересующее нас время.

— Ты имеешь в виду смерть Буровой или смерть Климановой? Не забывай, что когда мы находились в квартире у Климановой, он звонил туда из Коробицина.

— Да, — погрустнел Петя, — это точно. Но тогда получается, что он связан с кем-то в Питере.

— Почему ты так считаешь?

— Ну, не может быть таких совпадений. Климанова умирает, и он ей звонит в квартиру. Буров приезжает из Коробицина, и его убивают. Ты расследуешь эти дела — и тебе звонит Михей.

— Может, нам улыбнется еще одно совпадение, — задумчиво сказала я. — Пойдем после обеда позвоним в Питер. Может, нам Гена Федорчук что-то скажет.

— Я на всякий случай запросил здешнее адресное бюро, — скромно признался Петя, — всю съемочную группу проверил. Никто из них в городе не зарегистрирован.

— Я тоже об этом думала, — сказала я, — и Костю Мигулько попросила кое-что для меня выяснить. Потом скажу.

Обед был потрясающим. И опровергал мои наблюдения о том, что чем дороже место, тем хуже кухня.

Уходя, мы кинули прощальный взгляд на портрет гвардейца. Его мужественное и благородное лицо просто притягивало. Да, в такого человека можно влюбиться. И все бросить ради него — и двор, и знатного мужа... Казалось, что графиня со своего портрета смотрит на него влюбленными глазами.

За десертом мы пошли на почту. Гена Федорчук по телефону подтвердил, что насколько возможно судить но фотоснимкам следов машины, присланным мною, они оставлены тем же протектором, что и следы возле парадной, где нашли труп Бурова.

— Ну что, ребята, чем дальше в лес, тем больше дров? — спросил он. — У вас там действие вовсю разворачивается?

— Ох, не спрашивай. Ты не знаешь, Мигулько для меня сведения запросил?

— Не знаю, я его сегодня не видел.

— Ген, передай ему номер факса ОВД, пусть, если что, туда скинет.

Распрощавшись с Федорчуком, я спросила у Пети, какие будут предложения. Он подумал и высказал самое простое и в то же время самое умное предложение: пойти в милицию и поспрашивать про Михея там.

Из Пети определенно выйдет толк, подумала я, когда оперативники услышали фамилию Михея и заулыбались.

— Местная достопримечательность, — сказали они. — Кто ж не знает Опороса!

И рассказали, что, оказывается, Михей Николаевич известен в Коробицине тем, что у него рак горла, в гортань ему вставлен какой-то хитроумный протез, поэтому говорит он так, что с непривычки, услышав его, можно коньки отбросить.

— Такой механический голос. Как у робота.

— Но это еще не все, — добавил второй оперативник. — Михеюшка у нас городской сумасшедший.

— То есть? — не поняла я.

— Ну, псих он. Невменяемый.

— А как же он работает? — удивился Петя.

— Ну, он же не в милиции работает. А куда ж его девать?

— Но все-таки, работает на телефонной станции, на стратегическом объекте...

— Это у вас в Питере стратегический объект, а у нас — работает, и хорошо. Что ж ему, попрошайничать, что ли?

— Говорите, что он псих. А убийство он может совершить?

Оперативники дружно рассмеялись.

— Михей? Нет. Он безобидный совершенно, — сказал один, по второй его поправил:

— Да нет, не такой уж он безобидный. Ты что, не помнишь, за что его первый раз привлекали?

— А, кстати, за что? — заинтересовались и мы.

— О, это целая история. Михеюшка на станции подключался к телефонам одиноких женщин и своим ангельским голоском, через трубочку в горле, им сипел: «Тебя никто не любит, ты должна умереть». Во как!

Я почувствовала себя совершенной идиоткой.

Вот мы нашли маньяка, который развлекается телефонным хулиганством. И что дальше? Конечно, надо еще посмотреть на него, но опера уверяют, что он не убийца. А кто же тогда убийца?

— А когда это было? — догадалась спросить я.

— Что именно? Когда Михей по телефону женщин пугал?

Опера переглянулись.

— Лет пятнадцать назад, — неуверенно сказал один.

— Нет, лет тринадцать. Я тогда первый год работал.

— Ничего не понимаю, — сказала я сначала про себя, а потом вслух. — Как он мог говорить фразу из фильма, когда фильма еще не было. И даже книга не была еще написана.

— Какой фильм? — спросил один из оперов.

— Какая книга? — одновременно с ним спросил другой опер.

— У вас тут фильм снимали по книге одного писателя, — объяснила я. — Там маньяк звонит актрисе и говорит ей: «Тебя никто не любит, ты должна умереть».

— Маньяк? — со смехом переспросил один из оперов.

— Актрисе звонит? — заливался второй.

— А фильм-то когда сняли? — хихикал первый.

— Да два года назад, — сказала я с досадой.

— Офигеть, — сказали они хором. А у меня в голове проскочила какая-то, пока еще смутная, мыслишка: если Михей употреблял фразу из книги, когда книги еще не было, значит...

— Петя, ты что-нибудь понимаешь? — обратилась я к оперуполномоченному Козлову.

— Ребята, — обратился он к операм, — меня мучает вопрос: а что все-таки тут делал Буров.

Опера переглянулись.

— Он у меня «дорожку» спрашивал, для ЦАБа[1], — неуверенно сказал тот, кто давал Бурову ключ от кабинета.

— Давайте выясним, что он по ЦАБу пробивал, — предложила я им.

Они еще повыпендривались, но стали выяснять. Через двадцать минут мы знали, что Буров интересовался полными данными Михея Опороса.

— Идем след в след, — сказала я Петру.

— Не хотелось бы прийти туда же, куда и он, — тихо отозвался Петя.

Именно в этот момент заглянула секретарша с сообщением, что для нас идет факс из Петербурга. Воцарилась тишина. Секретарша убежала, заверив, что сейчас все принесет.

Видимо, решив скрасить ожидание, Петя задал оперативникам вопрос, который мучил его с обеда.

— Мужики, а этот ваш гвардеец императорский, который графиню соблазнил, — на кого он так похож? В ресторане говорят, что портрет там настоящий. Я уже всю голову сломал, где-то я видел похожего.

— Это в «Белом шиповнике»? — уточнил один из оперов. — Да, говорят, портрет восемнадцатого века. А на кого похож, не знаю.

— Черт, мне это покоя не дает, — признался Петя. — А как фамилия его была? Гвардейца этого? Может, я, когда в Питер вернусь, пороюсь в исторической энциклопедии, или еще где.

— Как фамилия? — переспросил старший по возрасту опер. — Гвардейца-то?

В этот момент вбежавшая в кабинет секретарша положила передо мной факс с теми сведениями, которые любезно получил для меня Костя Мигулько. Читая факс, где было написано, что, по сообщению издательства «Юпитер», автор Опорос Андрон Николаевич публикуется под псевдонимом «Латковский». я услышала, как один из оперов, вспомнив фамилию гвардейца, назвал ее Пете:

— Гвардейца-то? — переспросил он. — Латковский, это все знают.

Больше всего я жалела, что мне не разорваться. Мне, конечно, необходимо было быть и тут, и там, и в Петербурге, и в Коробицине. Но это было невозможно, поэтому пришлось смириться с тем. что важные следственные действия будут за меня выполнять другие люди.

И главное, Лешка так не вовремя сломал ногу. Он бы мне очень пригодился...

Как только мы связались с Мигулько и вывалили ему ту информацию, которой располагали, наш убойный отдел тут же взял в оборот новую жену Латковского, и попутно еще трех девушек, имевших с ним продолжительные амурные отношения.

Сам Костик поехал в клинику неврозов, к тому самому доктору, который пользовал актрису Климанову. Поехал с целью выяснить впечатления доктора от господина Латковского.

Доктор знакомство признал. Но поначалу ссылался на врачебную тайну. И только после длительной и кропотливой обработки поведал, что пользовал и самого Андрона Николаевича. Причем очень удобно было завести на него историю болезни на его настоящую фамилию. Даже если бы эта история болезни попалась на глаза, кому не надо, фамилию Опорос никто не связал бы с известным писателем, автором бестселлеров.