Тени грядущего зла - Рэй Брэдбери

— Есть! Есть желающий!

Толпа повернулась на голос.

Мистер Дак отшатнулся, потом спросил:

— Где?

— Здесь.

Довольно далеко, у самого края толпы поднялась рука, и толпа расступилась.

Мистер Дак отчетливо видел одиноко стоящего мужчину.

Чарльз Хэлоуэй, горожанин, отец, супруг, склонный к самоанализу, ночной странник и привратник городской библиотеки.

Удовлетворенный рокот толпы затих.

Чарльз Хэлоуэй не двигался.

Он подождал, пока зрители расступились и открылся проход до самых подмостков.

Он не мог видеть выражение лиц стоявших на них уродов. Он окинул взглядом толпу и затем отыскал Зеркальный Лабиринт, наполненный пустым забвением, манивший отражениями, пробежавшими десять раз по тысяче миллионов световых лет, забвение перехватывало их, дважды перевертывало, глубоко погружая в ничто, лица падали в ничто, и желудок с тошнотворной тяжестью тоже обрывался в ничто.

Но, однако, почему в этих покрытых серебром стеклах не было отражений двух мальчиков? Почувствовал или не почувствовал он трепетными кончиками ресниц, если не самими глазами, их шествие по лабиринту, их ожидание там, позади зеркал, теплый воск их тел, посреди стеклянного холода, ожидание минуты, когда их заведут ключом страха, ожидание возможности бегства?

Нет, сдержал себя Чарльз Хэлоуэй, об этом потом. Начнем-ка с другого!

— Иду! — крикнул он.

— Добро пожаловать, папаша! — сказал человек.

— Да, — ответил Чарльз Хэлоуэй. — Я сейчас.

И он прошел через толпу вперед.

Ведьма медленно завертелась, завороженная приближением ночного странника. Под темными стеклами очков дернулись ее веки, прошитые черными вощеными нитками.

Мистер Дак, заполненный изображениями, составляющими целую цивилизацию, наклонился с подмостков, силясь приветливо улыбнуться. Огненные колеса фейерверка крутились в его глазах: что, что, что?

И стареющий привратник с застывшей улыбкой, открывшей ряд целлулоидно-белых зубов, словно с рекламы печенья «Крекер Джек», продвигался вперед, и толпа расступалась перед ним, как море перед Моисеем, и смыкалась позади него, еще не понимающего, что же делать? Зачем он здесь? Но он твердо и уверенно пробирался вперед.

И вот нога Чарльза Хэлоуэя встала на первую ступеньку подмостков.

Ведьма дрожала.

Почувствовав это, мистер Дак бросил на нее резкий взгляд. Затем быстро наклонился, пытаясь подхватить пятидесятичетырехлетнего мужчину под здоровую правую руку.

Но пятидесятичетырехлетний мужчина не позволил не только взять себя за руку, но даже прикоснуться к себе, он покачал головой и бросил:

— Благодарю вас, не надо.

Поднявшись на подмостки, Чарльз Хэлоуэй помахал собравшимся.

В ответ раздались одобрительные хлопки.

— Но, — мистер Дак был поражен, — ваша левая рука, сэр… вы не сможете держать винтовку, целиться и стрелять одной рукой!

Чарльз Хэлоуэй побледнел.

— Я сделаю это, — сказал он. — Одной рукой.

— Ура! — закричал мальчишка внизу у подмостков.

— Валяй, Чарли! — раздался мужской голос.

Толпа засмеялась, зааплодировала еще громче, и мистер Дак покраснел. Он поднял руки, чтобы загородиться от волны ободряющих выкриков, хлынувших со стороны зрителей.

— Хорошо, хорошо! Посмотрим, сможет ли он это сделать!

Разрисованный Человек свирепо щелкнул затвором и швырнул винтовку смельчаку.

Толпа изумленно ахнула.

Чарльз Хэлоуэй напрягся. Он поднял правую руку. Винтовка шлепнулась на ладонь. Он сжал ее. Она не упала. Его движения были точны и уверенны.

Зрители заулюлюкали, осуждая поведение мистера Дака, и тот вынужден был на миг отвернуться, молча проклиная себя.

Отец Уилла, сияя, поднял винтовку.

Толпа неистовствовала.

И пока волна аплодисментов нахлынула, разбилась и откатилась назад, он снова посмотрел на лабиринт, где, хоть и не увидел, но почувствовал, смутные тени Уилла и Джима, зажатые между титаническими гранями отражений и иллюзий, затем он снова встретился взглядом с мистером Даком, смотревшим на него словно Медуза, посмотрел на слепую взволнованную монахиню полночи, робко пробиравшуюся по подмосткам. Теперь она стояла в их дальнем конце, прижимаясь к красно-черному кругу мишени.

— Мальчик! — крикнул Чарльз Хэлоуэй.

— Эй, кто-нибудь! — закричал он.

Несколько мальчиков в толпе нерешительно приподнялись на носках.

— Мальчик! — крикнул Чарльз Хэлоуэй. — Подержи. Мой сын, вон там! Он будет добровольцем, верно, Уилл?

Ведьма взметнула вверх руку, чтобы определить меру отчаянной смелости, которая как взрывная волна ударила со стороны пятидесятичетырехлетнего мужчины. Мистер Дак завертелся волчком, словно пораженный метким выстрелом.

— Уилл! — позвал отец.

Уилл сидел, застывший, в Музее восковых фигур.

— Уилл! — еще раз позвал отец. — Иди сюда, сынок!

Толпа посмотрела налево, посмотрела направо, оглянулась назад.

Ответа не было.

Уилл сидел в Музее восковых фигур.

Мистер Дак наблюдал за всем этим уже с некоторым уважением, даже с известной долей восхищения, хоть и не без досады; казалось, он так же, как и отец Уилла, ждал, что же будет.

— Уилл, иди же, помоги своему старику! — весело крикнул мистер Хэлоуэй.

Уилл сидел в Музее восковых фигур.

Мистер Дак улыбнулся.

— Уилл! Уилли! Иди сюда!

Ответа не было.

Мистер Дак улыбнулся еще шире.

— Уилли! Разве ты не слышишь своего старого папу?

Мистер Дак перестал улыбаться.

Ибо эту последнюю фразу произнес чей-то голос из толпы.

В толпе засмеялись.

— Уилл! — позвала женщина.

— Уилли! — позвал кто-то еще.

— Йо-хо-хо! — закричал какой-то джентльмен.

— Иди же, Уильям! — подхватил мальчишеский голос.

В толпе смеялись все громче, весело толкаясь локтями.

Чарльз Хэлоуэй звал. Они звали. Чарльз Хэлоуэй кричал в даль. Они кричали в даль.

— Уилл! Уилли! Уильям!

Тень шевельнулась и закачалась в зеркалах.

Ведьма покрылась каплями пота, вспыхнувшими на свету как хрустальные подвески.

— Там!

Крики в толпе прекратились.

Чарльз Хэлоуэй тоже замолк, не решаясь больше произнести имя сына.

Ибо Уилл стоял у входа в лабиринт, подобно восковой фигуре, в которую он почти превратился.

— Уилл… — тихо позвал отец.

При этом звуке Ведьма вспотела еще больше.

Уилл как слепой двинулся через толпу.

И, опустив винтовку вниз: словно палку, чтобы мальчик уцепился за нее, отец помог ему взобраться на помост.

— Вот моя левая рука! — объявил отец.

Уилл не видел и не слышал, как толпа взорвалась неистовыми аплодисментами.

Мистер Дак не двигался, хотя Чарльз Хэлоуэй все это время наблюдал за ним, в его голове изрыгали пламя и грохотали пушки, но каждый выстрел лишь слабо шипел и тут же угасал. Мистер Дак не мог догадаться, что он замышлял. И уж коли на то пошло, и сам Чарльз Хэлоуэй еще не знал этого. Все происходило так, словно он написал эту пьесу много лет назад, сидя ночами в библиотеке, потом изорвал текст и вот сейчас пытался вспомнить написанное. Он полагался на тайные открытия в самом себе, обнажая миг за мигом, играя звуковыми воспоминаниями, нет! раскрывая перед собой собственное сердце и душу! И… теперь?!

Его сверкающая улыбка, казалось, нарушила слепоту Ведьмы! Невозможно! Она подняла руку к своим темным очкам, к зашитым векам.

— Попрошу всех подойти поближе! — предложил отец Уилла.

Толпа сбилась вокруг помоста. Подмостки казались теперь островом среди людского моря.

— Смотрите на мишень!

Ведьма медленно таяла внутри своих лохмотьев.

Разрисованный Человек посмотрел налево и не ощутил обычного удовольствия от Скелета, который выглядел еще более тощим; не порадовал его и Карлик, стоявший справа и пребывавший в состоянии полного идиотизма и сумасшествия.

— Будьте любезны, пулю! — дружелюбно попросил отец Уилла.

Тысяча рисунков на подрагивающем, как у лошади теле мистера Дака не слышала просьбы, так почему бы расслышать ее самому мистеру Даку?

— Будьте любезны, — повторил Чарльз Хэлоуэй, — пулю! — И добавил смиренно. — Чтобы я мог попасть в блоху на старой цыганской бородавке!

Уилл стоял неподвижно.

Мистер Дак колебался.

В волнующемся людском море то тут, то там вспыхивали улыбки — сто, двести, триста белозубых улыбок, словно огромная приливная волна, поднятая лунным притяжением. Затем начался отлив.

Разрисованный Человек медленно протянул пулю. Его рука напоминала ленивую струю черной патоки, нехотя вытекающую из посудины; он протягивал пулю мальчику и одновременно наблюдал, заметит ли он; мальчик не заметил.