Пока подружка в коме - Дуглас Коупленд

– А то, что мое интервью будут показывать двадцать седьмого? Это тебя не останавливает? Мог бы и остаться со мной – поддержал бы, что ли.

– Ну, не повезло. Так совпало. Я посмотрю его там. И все это время мы будем с тобой на связи по телефону.

– Значит, ты все-таки собираешься ехать?

– Я не собираюсь, я поеду. Если, конечно, ты не приведешь мне достаточно убедительных и ясных доводов относительно грозящей опасности. Что все вдруг заснут насмерть, – этого мне недостаточно.

– Ричард, как бы я хотела рассказать тебе все. Я не вредничаю и ничего от тебя нарочно не скрываю. Ну, слышу я эти странные голоса. Единственный раз они звучали отчетливо, когда у нас была Глория.

Ричард изо всех сил старается выглядеть спокойным и невозмутимым. На самом деле он действительно начинает волноваться за разум Карен.

– Карен, я лечу всего на один день. Переночую там, и обратно. На работе мы договаривались об этой командировке за несколько месяцев. В рождественские каникулы найти мне замену просто нереально.

– Что там у тебя такого важного, что ты готов бросить все?

Ричард вдруг ловит себя на том, что спорит с Карен, как с упрямым ребенком.

– Мне нужно договориться о смете на съемки и представить список объектов. Это очень важный этап работы, и делать это полагается тому, кто за нее отвечает. Лично.

– Ну и катись…

– Пожалуйста, не нужно «ну и катись».

– Ну и катись.

Несмотря на все разногласия, Ричард и Карен объявляют перемирие. Рождество и помолвка отмечаются, как планировалось. Все дарят друг другу подарки, придумывают маленькие сюрпризы. Меган наготовила самодельных украшений из чертежной бумаги и фольги – хватило на всю комнату. Окна в гостиной слегка запотели, в воздухе витает аромат глинтвейна. Пэм и Венди произносят прочувствованные тосты, даже неромантичный Гамильтон растроганно прочищает горло, а Лайнус с излишне серьезным видом изучает структурную целостность торта с безе.

По ходу вечеринки происходит нечто действительно странное. Сначала слышится металлическое «клац-клац» по оконному стеклу окна в гостиной; обернувшись, все видят страусиную голову, сосредоточенно тыкающую внушительным клювом в стекло. Ощущение такое, что это сон, только почему-то у всех одинаковый. Затем появляется второй страус. Этот, в свою очередь, столь же сосредоточенно принимается стучать в оконное стекло. В комнате воцаряется полная неразбериха. Карен в восторге:

– Ой, Ричард, как здорово! Просто умора. Это ведь ты для меня придумал? Какая прелесть.

В поле зрения появляется мистер Леннокс – сосед, его участок углом сходится с их. В руках у соседа моток веревки. Маленького роста, с большими усами, он начинает рассыпаться в извинениях:

– Понимаете, они сбежали из гаража. Я собирался увезти их в Эбботсфорд, но, сами понимаете, сейчас праздники и все закрыто.

Меган интересуется:

– Кому, спрашивается, могут понадобиться эти жлобского вида птицы?

– Что ты, Меган, это же пища будущего! Шикарное мясо – легкое, как соя, и вкусное – не хуже говядины. Это, если хотите знать, мой пенсионный фонд. Не поможешь мне? Подержишь веревку?

Начинается уморительное страусиное родео. Мистер Леннокс больше всего боится, что с его «инвестициями» что-нибудь случится.

– Умоляю, только не дайте им сбежать в лес! Там им конец. Они там себе ноги переломают, или их койоты сожрут. Они ведь такие глупые!

Ближе к ночи небо чернеет, становится холодней. Компания друзей устраивается поближе к камину; наступает очередь пирогов с черникой.

Потом звонят в дверь. Открывать идет Лайнус. На пороге стоит Скиттер, но Лайнус не знает его в лицо.

– Меган здесь?

– Меган, к тебе пришли.

Меган и Дженни без лишних слов выскакивают за дверь, прихватив с вешалки куртки. Ричард возится за елкой – ищет какие-то компакт-диски. Он ничего не слышит. Через минуту Лайнус спрашивает:

– Слушай, а что это за байкер-уголовник?

– В смысле?

– Ну, тот парень, с которым Меган ушла. Такой, еще со шрамом на роже.

– Со шрамом? – Ричард наконец врубается. – Твою мать!

Рейс Лос-Анджелес-Ванкувер. Командир экипажа разрешает Ричарду сразу после взлета посмотреть на землю из кабины пилотов. Вид открывается просто божественный: небо в ямочках облаков, точно смеющийся младенец, потухшие вулканы, громоздящиеся вдоль побережья, плавный изгиб линии горизонта. Вернувшись на свое место, Ричард рассеянно листает «Ньюсуик» двухнедельной давности и вновь просматривает статью, посвященную Карен. Мысленно он перебирает события прошедшей недели, и ему вдруг становится жутко. Капля холодного пота медленно сползает по его лбу из-под линии волос, пересекает бровь и затекает в глаз.

Полет продолжается. В салоне холодно: авиакомпании теперь не обогревают салоны так, как раньше. Экономия. Подают обед. Забирают посуду. Низкое, над самым горизонтом, солнце бледно и бесцветно. Декабрьский закат, даже солнечный свет кажется тусклым и темным.

Ричард вспоминает о том, как накануне вечером смотрел в гостинице передачу о Карен, заказав при этом громкую связь с домом. Передача получилась компактной, предельно сжатой, и Глории удалось подпустить в нее нужное количество сиропа, не убрав, разумеется, ни капли бестактности.

Потом они с Карен чуть не час висели на телефоне, рассыпаясь друг перед другом в извинениях, шепча ласковые слова, ощущая при этом ту особую близость, которая возникает только при общении по телефону. «Знаешь, Ричард, все эти мрачные предсказания, наверное, это мне только почудилось. Нет, я не схожу с ума. Я уверена, скоро все эти голоса и видения кончатся».

Затем Ричард проваливается в глубокий, без сновидений сон.

Наутро он отправляется по делам в Калвер-Сити, но, проработав всего десять минут, впадает в панику. Он уходит в туалет, ополаскивает лицо, пытается успокоить дыхание, а затем, повинуясь подсознательному импульсу, бросается на стоянку и гонит арендованную машину в лос-анджелесский аэропорт, и покупает билет – самый полный тариф, бизнес-класс – на ближайший рейс до Ванкувера. Ему не терпится сесть в самолет, оторваться от земли, взлететь.

Уже на рулежной дорожке, дожидаясь взлета, он видит в иллюминатор со своего места 2-F, как одетый в синий комбинезон грузчик, заломив руки, опускается на колени перед другим, лежащим на земле грузчиком. Тот, второй, по всей видимости, мертв. Водитель ближайшего заправщика кричит в трубку мобильного телефона, кто-то из сотрудников аэропорта набрасывает на лицо мертвеца свой свитер. Подъезжает «скорая», тело запаковывают в пластиковый мешок, стюардессы задраивают люки, и самолет взлетает.

Теперь, находясь где-то над Орегоном на высоте пяти миль, Ричард пытается разобраться в причинах своего стремительного бегства и в своих запутанных ощущениях. Он хочет позвонить домой с бортового радиотелефона, но тот не работает. «Добрый вечер, уважаемые пассажиры, с вами говорит командир корабля. Мы совершим посадку в Ванкувере чуть позже назначенного времени. Диспетчеры аэропорта попросили нас оставаться в воздухе еще примерно полчаса, пока будут устраняться возникшие на земле неполадки. Прошу вас войти в наше положение и не беспокоиться. В качестве компенсации за доставленные неудобства вам будут предложены дополнительные спиртные напитки».

Радостными возгласами пассажиры приветствуют проплывающий под крылом Сиэтл. От него самолет следует над автострадой 1-5, прямо к канадской границе. Движение на шоссе удивительно плотное. Такого Ричард еще никогда не видел. Рождественские распродажи.

Уже на подлете к Ванкуверу самолет сворачивает с прямой и начинает описывать ленивые размашистые восьмерки над первозданными горами и озерами между ними. Новогоднее путешествие нулевого года. Объявляется еще одна задержка, и наконец, после двух часов кружения на одном месте, самолет приземляется. За несколько секунд до того, как шасси касаются бетона, гаснут все сигнальные огни, освещавшие посадочную полосу.

22. Народ или муравейник?

Единственный самолет, движущийся по полю ванкуверского аэропорта, – это тот, на котором прилетел Ричард. Командир корабля объявляет еще одну задержку – сложности с наземным персоналом, поводов для беспокойства нет, просьба не волноваться. И это при том, что в иллюминаторы пассажиры отлично видят: половина зданий аэропорта стоит без света, и нигде не видно ни одного человека.

Пассажиры чуть не сходят с ума от страха, когда обнаруживается, что пожилой коммивояжер в кресле 67-С мертв, мертв и парнишка, сидящий на месте 18-Е. А за иллюминаторами – все та же неподвижность. Ни заправщиков, ни подвозчиков багажа. Еще одна секция терминала, сверкнув напоследок яркой вспышкой, погружается в темноту. Наконец экипаж открывает люки, и пассажиры спускаются на землю по надувным спасательным желобам. В здание аэропорта все послушно входят через какую-то служебную дверь. Обнаружив на пороге мертвую стюардессу, все срываются с шага на бег, молчаливая покорность сменяется анархией. На улице идет дождь, и в здании холодно. На паспортном контроле – никого. Только из самого дальнего конца зала какая-то женщина в марлевой повязке на лице машет им рукой, предлагая проходить дальше. По всему аэропорту лежат мертвые тела. Пассажиры, скорее по инерции, направляются туда, откуда доносится приглушенное гудение багажного транспортера. Вдруг раздается какой-то лязг, и лента останавливается. Никакого багажа не предвидится.