Туз в трудном положении - Джордж Мартин

Какая-то официантка подошла к нему и скорчила гримасу, которая первую тысячу раз, наверное, выглядела как улыбка. Она достала блокнотик и карандаш и вопросительно посмотрела на него.

– Что вам сегодня утром подать, сэр?

Слова звучали отрывисто. Вот вам и южное гостеприимство!

– Пока – кофе.

Спектор медленно улыбнулся. Он собирался и поесть, но решил, что заставит эту сучку отработать свои деньги. Официантка бросила на него ненавидящий взгляд и стремительно умчалась.

Спектор откинулся на спинку кресла и заставил все окружающее отступить. Ему необходимо придумать, как добраться до Хартманна. Этим утром боль терзала его, мешая думать. Может, он сможет что-то узнать у Тони. Выяснить, когда и где сенатор окажется наиболее доступен. Там должно оказаться достаточно много народа, чтобы никто не понял, что случилось. По крайней мере, не сразу.

Официантка вернулась и резко поставила перед ним кофе, выплеснув часть на блюдце.

– Извините, – сказала она совершенно неискренне. – Что-то еще желаете?

Спектор секунду помолчал, а потом ответил:

– Подумаю еще несколько минут.

Официантка возвела глаза к небу и удалилась.

Спектор взял чашку и сделал большой глоток. Кофе обжег ему рот и горло. Не страшно, все заживет еще до того, как он решит, что именно заказать. У него на языке больше не бывает волдырей.

Спектор посмотрел на очередь людей, ожидающих столик. Подтянутый бородатый пожилой мужчина прошел мимо толпы и медленно обвел взглядом зал. Мужчина заметил Спектора и решительно направился к его столику. Спектор напряг колени, готовясь при необходимости бежать. Мужчина показался ему чем-то знакомым. Он остановился у столика и улыбнулся.

– Извините, сегодня тут довольно много народа. Можно мне сесть с вами? Меня зовут Джош Дэвидсон.

Спектор уже собрался послать его подальше, когда вспомнил, что Дэвидсон – один из его любимых актеров. И когда Дэвидсон снова улыбнулся, он расслабился.

– Конечно. Садитесь, мистер Дэвидсон.

Спектор вручил актеру свое меню и стал искать взглядом официантку. Будь он проклят, если допустит, чтобы Джош Дэвидсон вынужден будет ждать, чтобы его обслужили – если от него это как-то зависит.

Спектор высмотрел официантку и уже собрался ее позвать, когда из толпы вышел массивный мужчина. Хирам Уорчестер пригладил лацканы пиджака и стал обводить столики взглядом.

– Можно позаимствовать вашу газету?

Спектор потянулся за первым разделом, который Дэвидсон отложил в сторону.

– Пожалуйста.

Спектор схватил газету и поспешно ее развернул, а потом осторожно посмотрел поверх нее. Фэтмен продолжал осматриваться. «Если он ищет Дэвидсона, я пропал», – подумал Спектор. Как бы ни приятно было прикончить этого жирного ублюдка, он не может провалить дело. Какой-то официант подошел к Уорчестеру и почтительно кивнул.

– Мне придется уйти, мистер Дэвидсон, – сказал Спектор. – Неважно себя чувствую. Вы не возражаете, если я заберу эту часть?

– Нисколько. Рад хоть что-то для вас сделать.

Спектор встал и медленно направился к выходу, держа газету перед собой. Это выглядело глупо, но все равно было лучше, чем если бы Уорчестер его узнал.

Пока он шел, мимо него скользнула его официантка.

– Вот и катись! – проговорила она так, что он услышал.

Спектор был слишком озабочен, чтобы обратить на это внимание.

11.00

Тахион привалился к боковине церковной скамьи и слизнул пот с верхней губы. Он опасался, что в душной жаре упадет в обморок: четыре громадных вентилятора у задней стены храма Богородицы Всескорбящей почти не перемешивали тяжелый влажный воздух. Он подумывал о том, не снять ли свой бархатный пиджак, но тогда стали бы видны потемневшие от пота подмышки на рубашке, а такой возмутительный вид был бы неподобающим для прощания с Кристалис. Предполагалось, что он произнесет прощальное слово. Яркими и щемящими душу словами охарактеризует то, что Кристалис означала для Джокертауна. А он понятия не имел, что будет говорить. Он не был по-настоящему знаком с Кристалис – и в глубине души даже не испытывал к ней симпатии. Однако в прощальном слове такого говорить не положено.

Глядя на ее усыпанный цветами гроб, Тах размышлял, не задержался ли где-то поблизости призрак Кристалис, слушающий, как Общество живых четок бормочет молитвы и просит упокоить ее душу.

Началось шествие, которое возглавил юный алтарник-джокер с бронзовой хоругвью, на которой был распят джокер Иисус. За ним последовали еще двое, размахивавшие кадильницами, из которых облака фимиама поднимались и в без того благоухающий воздух. Тах закашлялся и прикрыл рот платком.

– Ненавижу эту католическую абракадабру. Ее растили баптисткой, так что и умереть ей следовало баптисткой.

Тах медленно повернул голову и посмотрел на мужчину, сидевшего рядом с ним. Это оказался крупный мужчина с обветренным лицом, пунцовым под слоем загара. Черный костюмный пиджак плохо застегивался на пузе, ручейки пота оставили блестящие следы на обвисших щеках. Отвечать на это было нечего. Тах и не стал.

– Я Джо Джори. Папа Дебры Джо.

– Очень приятно, – промямлил Тах в тот момент, когда отец Кальмар, облаченный в самый великолепный стихарь, с тяжелой торжественностью прошествовал мимо них.

Священник дошел до алтаря, положил требник и, повернувшись к толпе, воздел руки. Печальным мягким голосом он произнес:

– Помолимся!

В течение всей службы Джори и Тахион выбивались из сил, постоянно чуть отставая от прихожан, которые вставали, преклоняли колена и садились. В прошлом году на похоронах Деса все было так же. И внезапно Тахион понял, что скажет в прощальном слове. Он прекратил попытку разобраться в чуждой церемонии и просто сидел опустив голову, и пока он пытался собраться с мыслями, слезы медленно вытекали из-под его век.

Джокер-алтарник тронул Тахиона за плечо, выводя из задумчивости. В корзинке оказались крошечные хлебцы. Такисианец отломил кусочек и передал корзинку дальше. Хлеб словно распух в его пересохшем рту и застрял в горле. Быстро осмотревшись по сторонам, он вытащил фляжку и отпил немного бренди.

Отец Кальмар сделал приглашающий жест, и Тахион встал за кафедру. Вытащив из кармана носовой платок, он вытер лицо, глубоко вздохнул и начал:

– Ровно год назад, в двадцатый день июля тысяча девятьсот восемьдесят седьмого года, мы собирались в этом храме, чтобы похоронить Ксавье Десмонда. Я говорил слово прощания с ним, как сейчас буду прощаться с Кристалис. Я тронут, что мне предложили это сделать, но печальная истина заключается в том, что я устал хоронить друзей. Джокертаун стал беднее с их уходом, а моя жизнь – и ваша – от этой потери оскудела.