Ворон и медведь - Андрей Каминский

сейчас Редвальду и правит Баварией от его имени. Мне же пришлось бежать, потому что я не верю в милость саксонского бастарда. Но между нашими народами всегда был мир — многие знатные семьи лангобардов роднились с баварами и тюрингами. Кроме того — разве не мой муж спас вас от сарацинского нашествия, когда уничтожил арабскую армию в Женеве? В память об этой помощи и давних связях между нашими народами — мы с сыном просим у вас убежища.

Гримоальд бросил быстрый взгляд на стоявшего у трона худого человека в черном облачении и с золотым крестом на груди — своего духовника. Священник чуть заметно кивнул и король вновь обратил взор на своих гостей.

— Долг христианского владыки, — произнес он, — помогать всем страждущим и гонимым. Но наше королевство веками пребывает под сенью Бога Истинного, а твой муж, насколько я знаю, был закоренелым язычником. Если ты и твой сын, готовы отринуть идолов и принять Святое Крещение — перед вами немедленно откроются все двери в Италии.

Герда посмотрела на сына, потом перевела взгляд на Гримоальда и грустно кивнула.

— Мы согласны, Ваше Величество, — сказала она.

Аварский хринг был полон народу — вся многоплеменная знать каганата собралась у статуи Сварги-хана. Сам каган, восседал на резном троне, в богатых нарядах, расшитых золотом и усыпанных драгоценными камнями. Рядом с ним, в одеяниях из шкур соболей и черно-бурых лис, сидела Неда. Светлые волосы старшей жены прикрывала рогатая шаманская шапка, украшенная перьями сорок и козодоев. На груди же ее на серебряной цепочке висело изображение трехлапой жабы, выточенной из черного янтаря. Красивое лицо покрывал толстый слой белил, с кругами сажи вокруг глаз.

Перед владыками каганата стояли двое — светловолосый подросток, лет четырнадцати и полноватая аварка, прижимающая к пышной груди плачущего младенца. Сейчас говорила она, время от времени бросая неприязненные взгляды на юношу.

— И так мне пришлось бежать, бросив все, обратно в Аварию. Все, что мне осталось от мужа — это Власта, единственное дитя, что мы успели зачать с королем Крутом. Саксонский ублюдок отнял у нас будущее и я, взываю к тебе могучий каган, прося о мести...

— Я понял тебя, Алагай, — каган прервал ее взмахом руки, — но у нас есть и еще один проситель. Что скажешь, Ярополк?

— Я последний законный сын Германфреда, — шагнул вперед подросток, — и кому как не мне наследовать трон Тюрингии. Моя мать — и твоя жена, — хотела передать мне королевство, именно потому, что Крут отказался от обязательств перед Аварией. Я же...

— Закрой свою лживую пасть, щенок лучанской шлюхи, пока я не вырвала тебе язык! — воскликнула Алагай, — великий каган, неужели ты поверишь в ложь, что распускала о моем муже проклятая ведьма? Крут потому и отрекся от собственной матери, потому что знал о ее замыслах и...

Неда, с насмешкой наблюдавшая за этой перепалкой, лениво потянулась на троне и что-то шепнула на ухо Эрнаку. Слабая ухмылка искривила губы кагана и он поднял руку, останавливая не в меру разговорчивую тетку.

— Твой муж — такой же сын Ярославы, что и Ярополк, — сказал он, — и девчонка не может наследовать отцу. Но, — он желчно усмехнулся, — у меня есть выход для вас обоих. Пусть сын Ярославы возьмет в жены твою дочь, Алагай — а когда она подрастет, дитя от этого брака станет править Тюрингией, — он вскинул руку, предупреждая протестующие возгласы, которыми были готовы разразиться Ярополк и Алагай, — и это мое последнее слово. Соглашайтесь, если кто из вас и впрямь хочет, чтобы я снова вмешался в дела запада.

— И когда же будет новый поход? — рискнул спросить Ярополк.

— Кто знает, — Эрнак пожал плечами, — не раньше, чем закончится война с болгарами. Но изменчивы нити судеб — и если будет на то воля богов, аварские тумены еще придут в Тюрингию.

Королевская усадьба в Дорестаде тоже полнилась народом — за широченным столом собрались герцоги фризов, саксов и тюрингов, князья велетов и ободритов, ярлы данов и англосаксонские тэны. Явился сюда и конунг Дании Сигифред, со своей саксонской женой Эрменгильдой и новый герцог Баварии Агилольф и велетский князь Властислав и жрецы Фреймунд и Ярогост и даже колдунья Атла из болот Линдси. Все они прибыли на свадьбу короля Тюрингии Редвальда и его второй жены Теодезинды — вдовы бывшего короля Фризии, Аудульфа. Сама церемония уже прошла в храме Нехаленнии, а сейчас шел свадебный пир. На стол подавались зажаренные целиком бараньи и свиные туши, приправленные сарацинскими пряностями, жареная и соленая рыба, рекой лились вино, пиво и эль.

Редвальд, восседавший во главе стола, снисходительно улыбался, принимая звучащие со всех сторон здравицы. Улыбалась и новобрачная, хотя на ее лице нет-нет, да и мелькала тревога, при виде сидевшей по правую руку от короля первой жены Редвальда — королевы Британии Энгрифледы. Именно она надоумила Редвальда на этот брак — и Розелинда, ловя порой взгляд англичанки, безошибочно угадывала самодовольство молодой хищницы, из сытой жалости снизошедшей до вдовствующей королевы. Теодезинда прекрасно знала, что не была угрозой Энгрифледе — хозяйка владений, много превосходящих Фризию размером и многолюдством, она еще несколько месяцев назад сочеталась браком с Редвальдом на вершине Брокенберга. Клятвы, данные на священной горе, никто из супругов не посмел бы нарушить — и отсюда следовал вечный союз между монархами Британии и Тюрингии, где Розелинда всегда будет оставаться в тени молодой воительницы. Потому и Энгрифледа чувствовала себя совершенно свободно, своей живостью и заливистым смехом, быстро затмив саму новобрачную. Не меньше внимания привлекали и ее вороны, что порхали прямо над столом, порой нахально вырывая из-под-носа гостей особо лакомые куски.

Вот Редвальд встал из-за стола, поднимая золотой кубок и призывая к вниманию.

— Сегодняшний брак, — начал он, — лишь меньшее из того, чем я могу почтить память моего побратима. Все знают, что у Аудульфа не было наследника — и я не мог допустить, чтобы Фризию вновь разрывали распри враждующих герцогов. Да и франки, когда у них закончится междоусобица, рано или поздно обратят взор на Дорестад. Этот город — ключ к Рейну, мост между Тюрингией и Британией и мне, как никому важно, чтобы он оставался в безопасности. До этого брака два сердца, —