Имперец. Том 3 (СИ) - Романов Михаил Яковлевич

— Здравствуйте, Александр Владимирович, — поздоровался мужчина, продолжая с любопытством меня рассматривать.

— Добрый день, — ответил я, спокойно пересек кабинет и опустился в одно из гостевых кресел.

Нотариус усмехнулся, как будто ему было интересно — стану ли я мяться на пороге или нет.

— Прошу прощения за задержку, — произнес Сорокин, — но нам пришлось немного потрудиться, прежде чем разыскать вас.

— Вот как? — удивился я.

— Да, — кивнул Марк Маркович. — В Российской Империи есть несколько приютов для детей военных, погибших при исполнении. Вас определили не в столичный, пришлось делать веерную рассылку запросов… Ну да это не важно. Важно то, что мы, наконец, с вами встретились, и я смогу вручить вам наследство.

Я наклонил голову набок, ожидая продолжения. Нотариус полистал мой паспорт в руках, что-то поклацал в компьютере, задумчиво на меня посмотрел и протянул сначала паспорт, а затем и два маленьких ключа.

— Это ключ от ячейки в нашем архиве, — мужчина продемонстрировал небольшой ключ из обычной стали. — А это — от ее содержимого, — второй ключик был латунный. — Настасья проводит вас и попросит расписаться в акте получения… Собственно, на этом и все. Рад был познакомиться, хоть и при таких печальных обстоятельствах.

— Спасибо, что довели наследственное дело до конца, — ответил я, поднимаясь на ноги.

Нотариус провожал меня тяжелым взглядом, который почти что физически ощущался затылком, и в дверях все же окликнул:

— Александр Владимирович…

— Да? — обернувшись, приподнял я брови.

— Ваши родители были достойными людьми, — произнес Марк Маркович. — И мне искренне жаль, что вы не смогли с ними познакомиться.

Я лишь кивнул в ответ и вышел. Наверное, любой пацан на моем месте кинулся бы расспрашивать человека, который вживую знал почивших родителей. Но, честно сказать, мне было не очень интересно.

Какое это имеет отношение ко мне?

Настасья проводила меня в местный архив, точнее, в комнату перед архивом с большим овальным столом и несколькими мягкими стульями из одного дорогого гарнитура. Тут уже я позвал ребят с собой, предполагая, что все мероприятие займет пару минут. Ну что там наверняка скитавшиеся по гарнизонам военные могли оставить сыну?

Но хрупкая Настасья приволокла внушительных размеров ячейку, наподобие сейфовой, показала, куда вставлять ключик, и тактично удалилась, сказав, что я могу посмотреть содержимое здесь, если есть необходимость.

В целом, это была довольно интересная схема работы нотариата, я даже не предполагал, что в этой Российской Империи за наследником бегают, чтобы отдать ему наследство.

Ключик легко вошел в замочную скважину, дважды провернулся, и внутренний замок открылся с сытым щелчком. Я медленно отодвинул крышку ячейки, чтобы обнаружить внутри кейс из жесткого каркаса, обтянутого местами потрескавшейся и потертой кожей.

— Алекс, может, нам стоит уйти? — неуверенно произнесла Василиса.

— Да брось, там наверняка ничего интересного, — отмахнулся я, отодвигая жестяной короб ячейки и латунным ключом открывая кейс.

Что я ожидал там увидеть? Правильнее сказать — я ничего особенного там и не ожидал.

Крышка кейса откинулась, демонстрируя содержимое. И это было… Это была целая жизнь. Чужая, далекая, но, пожалуй, счастливая. Выцветшие фотографии, на которых молодая пара женится, смеется, радуется жизни.

Совсем юные, им нет еще и тридцати.

Отец — высокий, статный мужчина, и стоит признать, что по большей части я пошел в него. Мать — миниатюрная красивая женщина с бесятами в глазах. Они оба светлые с такой классической славянской внешностью, какую рисуют в детских мультиках.

Рядом с фотографиями лежала пачка вскрытых писем, перевязанных атласной лентой. Вытащенное наугад письмо заставило меня невольно улыбнуться:

' Привет, Любушка!

Тоскую по тебе, душа моя, как жаль, что нам еще целый год жить порознь! Но, знаешь, я не терял зря времени и присмотрел нам квартирку… Помнишь, гуляли по городу и забрели в яблоневый сад? По другую сторону возводят жилые дома, и я разузнал, если взять еще одну командировку, мне хватит денег на трехкомнатную квартиру…'

Сразу вспомнился примерно такой же разговор, но из другой жизни. Я говорил — еще одна командировка, и трешка у нас в кармане, а жена кричала, что к черту эту трешку, муж ей дома нужен живой.

Я все-таки поехал. И нужно признать, что жена была права, командировка вышла очень жаркой. Но дело, конечно, было не в трешке.

Наступает такой момент в жизни, когда ты не можешь не поехать. Потому что, если не поедешь ты, поедет какой-нибудь необстрелянный юнец с парой кампаний за плечами. И вот такие часто возвращаются в грузовом отсеке самолета.

И ты едешь не за деньги или награды, а просто потому, что… Ну кто, если не ты?

Под перепиской обнаружилась шкатулка и толстая папка с документами к наградам с самыми размытыми формулировками. Награждался Владимир Мирный, награждалась Любовь Мирная за то, о чем я никогда не узнаю.

Перебирая их, я задумался об оставшихся в прошлой жизни собственных знаках отличия. Интересно, что станет с моими наградами через пару поколений? Увидят ли их мои внуки? Поймут, за что я был награжден? Сохранит ли семья их для последующих поколений?

Я, как и эта семейная пара, отмечался на многих точках на карте мира. И, так же как и они, не мог рассказать детям, за что в шкатулке очередная медаль. И так же как и мои родители здесь, я верил, что делаю мир лучше.

Мир, в котором мои дети будут расти в сытое, спокойное время. В лучшее время, что я мог бы им предложить.

Проведя ладонью по шкатулке, я не стал заглядывать в нее и отложил в сторону. Так же как и с личной перепиской родителей — мне казалось, что я залезаю в чужую жизнь без приглашения.

Не моя жизнь.

Не моя история.

Под наградами обнаружились документы на акции госкомпаний. Все же родители позаботились о будущем своего ребенка — ежегодных дивидендов с этих акций хвалило бы, чтобы не бедствовать. А с учетом восемнадцати лет, за время которых выплаты капали обратно на счет, наверняка там скопилась приятная сумма.

Но на самом деле и это было не самое ценное во всем кейсе.

На самом дне лежал пожелтевший от времени конверт, подписанный твердым, размашистым почерком.

«Моему сыну, Александру»

Я потянулся к конверту и замер на долю мгновения. Имею ли я право вскрыть это послание?

Пожалуй, что имею. Все равно больше некому.

'Здравствуй, сын.

Если ты читаешь эти строки, значит, меня уже нет в живых. Знаешь, странно прощаться навечно, будучи живым. Но, боюсь, лучшего случая может и не представиться.

Прости, что тебе придется расти без меня. И постарайся понять. Сейчас ты, наверное, еще очень молод и полон гнева. Но, надеюсь… Надеюсь, со временем ты поймешь, что есть вещи важнее и выше личного. Мы не аристократы, сын, мы — офицеры. А это в сотни тысяч раз важнее. Ведь они рождаются без выбора, а мы сами решаем служить своей стране.

И это отличает нас от многих прочих.

Мне искренне жаль, что я не увижу, каким человеком ты вырос. Но еще больше я бы сожалел, если бы отказался от своей работы ради мирной жизни. Ведь чтобы дети могли жить в безопасности, кто-то должен брать в руки оружие. И кто это сделает, если не я?

Я не знаю, выберешь ли ты военную карьеру или пойдешь на гражданскую службу. Но я уверен, что какой бы путь ты ни выбрал, ты послужишь на благо Отечества. Как и многие поколения Мирных до тебя.

Мир у нас в крови, сынок. Самый закаленный в бесконечных войнах мир'

Текст закончился, а я еще несколько минут пялился в пожелтевший лист бумаги. Наверное, я бы мог написать своим детям похожее письмо. Но я все-таки выжил, а этот мужчина — нет.

Мне повезло.

И вот я тут, в другом мире, в другой жизни, на гражданке, но все равно защищаю интересы своей страны.