Чёрная сабля - Яцек Комуда

нагло присвоил себе чужой герб. Пан Лигенза, поверив ему, назначил начальником стражи и приблизил к себе. Когда молодые паничи повзрослели, отправил его с ними в чужие края. Привечал его каштелян при дворе, кормил-поил, милостями осыпал. И напрасно, ох напрасно! От господских щедрот у чёртова отродья совсем разум помутился. День ото дня всё наглее становился, всё дерзновеннее. И вот как-то раз поехал каштелян в Краков. А по дороге — как чёрт подстроил! — напала разбойничья шайка. Всю челядь перебили, гайдуков порубили. Быть бы и самому пану мёртвым, да тут Христиан подоспел. Явился вовремя со своими людьми и спас господское горло от лихой сабли.

— И чем же отблагодарил его каштелян? — подался вперёд Дыдыньский.

— Дал благородное слово — отдать всё, чего тот ни попросит, хоть замки, хоть целые староства. Но ублюдок... — Нетыкса сплюнул с омерзением. — Ублюдок запросил такое, от чего ясновельможного пана едва удар не хватил.

— Неужто денег?

— Куда там! Руки панны Евы потребовал, вот что!

— И что же, согласился каштелян?

— Дал слово шляхетское, что отдаст дочь. Только с одним условием — когда панне двадцать один год сравняется. Хитро придумал пан Лигенза, ничего не скажешь! Дело было аккурат перед разгромом под Цецорой. Христиан на войну собирался, даже роту рейтар получил в полку его милости пана Казановского, а панна-то совсем дитя была. Думал каштелян — либо сгинет ублюдок в битве, либо думать забудет про своё сватовство. Да не тут-то было! После Хотинской битвы объявился он в наших краях, да не один явился!

— С кем же?

— С целой оравой головорезов! Собрал вокруг себя вольных рейтар, которым жалованья не выплатили, и давай с ними сёла да города грабить. Каштелян трясся от страха, что явится тот за панной, но тут счастье улыбнулось. Христиан совсем озверел — убивал без разбору, над крестьянами особо лютовал. Тогда-то и пошла о нём недобрая слава — прозвали чёрным всадником али чёрным упырём. Всё в чёрных рейтарских доспехах разъезжал, лица никому не показывал. Да только сгубили его холопы. Сперва староста Красицкий его шайку разгромил, а после в какой-то деревушке настигли его разъярённые мужики и косами порубили. Его и дюжину рейтар заодно. Сам Христиан в бою пал, а рейтар мужики живьём взяли да всем головы посносили косами. Все думали — сгинул чёрный всадник, как не бывало. И вдруг... Минул май этого года, панне двадцать один год исполнился... И тут первый труп объявился.

Нетыкса закашлялся до хрипоты.

— Чёрный всадник вернулся, — прохрипел он. — В тумане прячется, смертью разит. Хочет утащить в преисподнюю то, что, мол, по праву ему причитается... Забрать в адово пекло панну Лигензянку...

— Еву?! — вскричал Дыдыньский.

— Панну каштелянку, истинно так, — кивнул Нетыкса. — Пан Лигенза дал ему слово шляхетское. А пан Лигенза своему слову никогда не изменял.

— Какой герб носил этот Христиан?

— Четыре лилии на щите, надвое рассечённом...

Яцек застыл как громом поражённый. Всё поплыло перед глазами. Тот самый герб с портрета! Туман в голове начал рассеиваться...

— Либо Христиан тогда не сгинул, — процедил сквозь зубы Дыдыньский, — либо кто-то прознал про эту историю и морочит всех, прикидываясь всадником. Я же с ним бился... Не упырь он, нет... Вставайте, ваша милость! — вскочил он. — Медлить нельзя!

— Куда это вы собрались?

— К могиле этого Христиана веди! Коли впрямь погиб — там его кости лежать должны. А коли нет — стало быть, жив он.

— Сейчас?! Ночью?!

— Ни минуты терять нельзя!

Нетыкса вскочил на ноги. Захромал прочь, стуча деревяшкой по полу. Дыдыньский поспешал за ним, чуть не наступая на пятки.

Выбрались в сени, оттуда потянулись к конюшне, что притулилась за корчмой. Дыдыньский с усилием отворил тяжёлую дверь. Ступили в просторное стойло, где густо пахло конским потом, прелым сеном и кислым навозом. Пока они вели беседу, опустилась глухая ночь. Одна лишь луна любопытно заглядывала в окна сквозь мутные стёкла.

Нетыкса зычно окликнул конюха, но в ответ — лишь гробовая тишина. Заковылял к огромным воротам, ведущим во двор, грохоча деревянной ногой по рассохшемуся настилу. Дыдыньский сам отыскал своего жеребца, набросил седло, затянул подпруги под брюхом, приладил мундштук с удилами... Глянул на ворота — и кровь застыла в жилах... Что-то было не так. Луна светила в полную силу, её свет пробивался в щель под створками, но посередине отблеск раздваивался, будто снаружи кто-то заграждал его чёрной тенью...

Донёсся едва слышный шорох, и он всем нутром почуял, как нечто огромное и зловещее преграждает лунный свет с другой стороны.

— Не трожь ворота, пан! — вскрикнул он в отчаянии.

Поздно!

Нетыкса с силой рванул обе створки. Ворота распахнулись с протяжным замогильным скрипом.

Господи Иисусе...

Всадник...

Дыдыньский успел различить только багровые, как угли в печи, глаза коня да зловещий блеск обнажённого палаша. Нетыкса кинулся прочь, всхлипывая на ходу.

Огромный вороной взвился на дыбы, заржав как исчадие ада...

Колченогий с воплем мчится к корчме...

Дикое ржание, смертоносный свист стали...

Нетыкса споткнулся, застыл, накренившись — деревянная нога намертво застряла меж досок. Дёрнулся раз, другой, да не смог вырваться из проклятой западни. С отчаянным криком рубанул саблей по деревяшке — раз, два, три.

Не поспел! Быстрый как сама смерть всадник пронёсся мимо. Лезвие палаша со свистом рассекло воздух, и отсечённая голова Нетыксы глухо покатилась к стене.

Всадник осадил коня, крутанулся в седле и ринулся к дверям, вылетел во двор как чёрный вихрь.

Дыдыньский молнией взлетел в седло, вонзил шпоры в конские бока и помчался следом.

Вырвались в непроглядную ночь. Вороной нёсся как сам дьявол, не ведая устали. Грозовой тучей промчались по тракту, а после — резко на юг. Проскакали вброд неглубокую речушку, где клубился молочно-белый туман, и влетели в дремучий лес. Узловатые ветви, словно скрюченные пальцы, мелькали перед глазами Дыдыньского. Полная луна просачивалась сквозь густые кроны, рассыпая серебристые блики по изумрудному мху и сочным папоротникам.

Всадник вылетел на просторную поляну, придержал коня, сбавил бешеный ход. Дыдыньский выхватил саблю.

— Стой, Христиан! Довольно беса тешить!

Всадник застыл как изваяние. Медленно, будто в жутком сне, обернулся к Дыдыньскому. У Яцека леденящий холод пробежал по спине, когда он узрел чёрные провалы в забрале. Не разглядеть было глаз, не видать адского пламени... Ничего... Лишь бездонная тьма.

Что таилось за этим забралом... Отдал бы коня со