Генрих Эрлих Штрафбат везде штрафбат Вся трилогия о русском штрафнике Вермахта - Генрих Эрлих

— А если бы при этом был ранен только я, герр майор? — спросил Юрген и добавил про себя: — Или был убит?

— Да кого здесь трогает ваша жизнь, рядовой Вольф?! — ответил Фрике. — И вообще, почему форма не в порядке?!

Юрген проследил направление его взгляда. На правой брючине, над голенищем сапога бурело большое пятно. А ведь пытался отчистить!

— Наряд вне очереди!

Он все–таки был ужасный зануда, майор Фрике.

Das war regelwidrig

Это было не по правилам. Даже на этой войне, которая с первого мгновения велась в нарушение всех законов и традиций, были свои правила. Немцы начинали на рассвете. Застигнутые несколько раз врасплох, русские уже ждали удара именно по утрам, а когда пришел их черед переходить в наступление, стали начинать его тоже на рассвете, чтобы успеть управиться до ужина. То же и с ночными вылазками. Немцу в голову не придет работать ночью, если для этого есть день. Он честно оттрубит свою смену, посмотрит на часы и отравится домой, чтобы предаться заслуженному отдыху. Русский же может целый день прошататься без дела, а к ночи его разбирать начинает, на подвиги тянет. Застигнутые, в свою очередь, несколько раз врасплох, немцы стали круглые сутки воевать, а не от сих до сих, и тоже ночные вылазки в правило ввели. Но чтобы после долгого затишья начинать активные боевые действия под ужин — такого не бывало. Не по правилам это было. Так воевать нельзя.

Юрген, Красавчик, фон Клеффель, Диц, Шваб и Брейтгаупт, привычно выстроившись в колонну по два, подходили к столовой. Они были в первой смене на ужин, остальные остались в траншеях. Солдаты из других отделений уже сидели за длинными дощатыми столами под натянутым на раму брезентовым тентом. Обер–лейтенант Гиллебранд прохаживался рядом. Увидев их, он посмотрел на часы и погрозил им пальцем. Они это поняли так: минута опоздания. Фон Клеффель демонстративно посмотрел на свои часы и отрицающе покачал головой: минута в минуту! Тут–то их и накрыло.

Сначала был звук. Необычное шипение по мере приближения переходило в свист, затем последовали глухие разрывы. Мины. «Катюша» посылала им свой привет. Основной удар пришелся на траншеи, их зацепило только краем. Мимо просвистело несколько осколков. «Мамочка», — сказал Шваб. То есть произнес он это слово как–то по–другому, с одним из этих смешных швабских суффиксов, но все поняли, что он сказал. И что случилось. Шваб медленно оседал на землю, левая сторона кителя быстро пропитывалась кровью. Они бросились на землю, и очень вовремя, потому что накатила новая волна взрывов, уже ближе, потом третья, еще ближе.

В перерыве между взрывами Юрген чуть приподнял голову. Брейтгаупт навалился на Шваба, приложил голову ему к груди, пытаясь расслышать биение сердца. Вот он крякнул и отвалился в сторону. Неужели?! Слева бежали к своей батарее артиллеристы. Вдали сверкали подошвами сапог солдаты хозяйственного взвода и залоснившимися на задницах штанами штабные писари. Эти улепетывали в лес. У крыши столовой перебило угловую стойку, упавший брезент бурлил, как каша в котле полевой кухни, под ним, пытаясь выбраться, копошились солдаты. Рядом метался лейтенант Россель, командир одного из взводов соседней роты.

— Вторая рота! Внимание! Выходи окапываться! — истошно кричал он.

«Это правильно», — подумал Юрген и закинул руку за спину, нащупал саперную лопатку. Саперная лопатка для солдата — важнейший инструмент, уступает только ложке, эту солдатскую истину он уже усвоил.

В это время метрах в пятидесяти от них вздыбилась стена земли и дыма после очередной серии разрывов. И почти сразу после этого с земли взметнулась вверх фигура обер–лейтенанта Гиллебранда.

— Третья рота! Внимание! В блиндажи, за мной — бегом! — крикнул он и действительно кинулся бежать к обстреливаемым позициям, навстречу смерти.

«Фанатик хренов!» — подумал Юрген, вскакивая и устремляясь в ту же сторону. Это не было бездумным исполнением приказа. Юрген заметил боковым зрением, что фон Клеффель дернулся в сторону траншей еще до команды Гиллебранда. Старик знал что делать. Его опыту Юрген доверял. Он бежал за фон Клеффелем.

Страшно было только в один момент — когда их накрыла очередная волна. Гиллебранд крикнул «Ложись!» — они упали на землю и сразу ощутили животами, как под ними задрожала земля. Но, к удивлению Юргена, взрывы доносились уже сзади.

Траншеи были пусты, все забились в блиндажи. Они влетели в свой, упали на нары, тяжело дыша.

— Ну как вы тут, в штаны не наделали? — спросил фон Клеффель.

Кинцель, копошившийся в углу, отошел в сторону, открывая взорам бледного и стонущего Толстяка Бебе, сидящего без кителя и рубашки, его левая рука была, судя по всему, только что перебинтована Кинцелем. За те мгновения, что они смотрели на него, на повязке проступила кровь.

— Кость не задета? — спросил фон Клеффель. — Нет.

— Тогда — царапина.

У него любое ранение конечностей, не требовавшее немедленной ампутации, проходило по разряду царапин.

— Как у вас? — спросил Зальм.

— Шваб, — ответил фон Клеффель.

— А его куда?

Все посмотрели на Брейтгаупта, ведь он был последним рядом со Швабом. Брейтгаупт показал на небо и перекрестился.

— Вот черт! — сказал Красавчик.

Остальные помянули Шваба молча. Он ведь тоже был при жизни немногословен, Петер Шваб. На столике лежал собранный им первый пучок кресс–салата, как букетик цветов на могильной плите.

Иваны принялись обстреливать их позиции из орудий. При первых разрывах лишь Толстяк Бебе как–то испуганно дернулся да Вайнхольд втянул голову в плечи, все остальные сидели спокойно. Тот же Юрген понимал, конечно, что артиллерийский снаряд убойней мины «катюши», но он же был и привычней, привычное не так страшит. Да и пробежку под минами в чистом поле не сравнить с сидением в блиндаже. Но вот и блиндаж тряхнуло так, что лопнули бумажные обои на потолке, а со стены сорвало одну из вешалок.

— Прямое попадание, — оповестил всех Кинцель, а то без него не понятно.

— Хороший мы накат сделали, — сказал фон Клеффель и провозгласил лозунг тоном диктора на манифестации: — Солдаты! Не жалейте бревен!

— Сэкономленные бревна пойдут на гробы, — добавил Ули Шпигель.

Шутка не удалась. Не те были время и место, чтобы о гробах говорить.

Звуки разрывов стали тише, судя по всему, обстрел переместился в глубь позиций. Фон Клеффель встал и стал разминать затекшие ноги.

— Внимание! К оружию! В траншею! — обер–лейтенант Гиллебранд возник на пороге и тут же исчез.

Юрген стоял в траншее и смотрел, как издалека на них накатывает грязно–зеленая толпа. Иванов было много, но отсюда они казались маленькими и оттого нестрашными. Юрген огляделся вокруг. Кинцель деловито устанавливал пулемет — он как заменил в бою на высоте убитого пулеметчика, так никому и не уступил этого места. Рядом второй номер расчета Диц вытягивал пулеметную ленту из ящика. Брейтгаупт с обычным его тупым выражением на лице смотрел на наступающих, но пальцы нетерпеливо поглаживали ложе винтовки, так ему хотелось поквитаться с иванами за Шваба, они были друзьями. Фон Клеффель тоже поглаживал свой автомат, нежно, как лошадь, призывая надежного друга не подкачать в бою. Лаковски внешне спокоен, но непрерывно насвистывает одну и ту же музыкальную фразу: «Люди гибнут за металл», как объяснил как–то Зальм, это выдает его волнение. А Курт Кнауф и не скрывал своего волнения, но оно другого свойства, он перебирал ногами, бил копытами, по выражению фон Клеффеля, поправлял гранаты, лежавшие в специальной нише, вынимал из ножен и задвигал обратно штык–нож и призывно посматривал на наступавших: ну, давайте же, чего вы там телитесь?! Он рвался в бой. Красавчик расслабленно привалился плечом к стенке траншеи, как к липе на Унтер–ден–Линден, бросал иногда косые взгляды поверх бруствера, но с каждым разом глаза все больше наливаются сталью. С этими парнями не пропадешь, эти будут стоять твердо!